Статуэтки из хрупкого фарфора (джен)

Когда Чуя и Дазай видятся впервые, Осаму кажется Накахаре нелюдимым. Он угрюмо кивает, ни на шаг не отходит от Мори, чешет пластырь на коленке и в свои пять выглядит слишком серьёзным и взрослым. Он похож на уменьшенную копию Мори в нелучшем его настроении: Чуя слегка пугается и раз и навсегда решает близко мрачного мальчонку к себе не подпускать.

У него есть солнечная Коё. Совсем нет друзей, но играть можно и одному, он умеет. В прятки, пятнашки и догонялки в одиночку, правда, не особенно весело, но всегда можно развлекать себя слежкой за Хиротсу. Хождением по потолку и перестановкой мебели. Тоже на потолок.

Это весело и Накахаре совсем не скучно. Правда.

* * *

Им уже по шесть, когда они остаются в здании совсем одни. Если, конечно же, не считать армии охранников и курящего в углу Хиротсу. Чуя нерешительно перекатывается с носков на пятки, косится то на Дазая, то на Рюро и из-за нетерпеливого зуда в кончиках пальцев не сразу замечает, как шахматные фигурки на доске Осаму взлетают в воздух.

Мальчик отвлекается от игры, бросает на него короткий взгляд и просто касается одной из фигур. Все, как по команде, падают обратно, Дазай принимается невозмутимо расставлять их по доске точно туда же, где они стояли, и именно это хладнокровие становится последней каплей.

— Давай в пятнашки!

Получается слишком громко. Чуя краснеет, понимая, что повёл себя неприлично, и Коё подобное вряд ли бы одобрила, но отступать уже поздно. Хиротсу отвлекается от газеты, Дазай смотрит на него и… И, право, во взгляде недоумения куда больше чем тогда, когда он смотрел на шахматную доску.

— Во что?

Осаму не смеётся, и это подбадривает. Накахаре даже приятно, что он знает чего-то, чего не знает Дазай, он смелеет на глазах и подходит к нему так близко, как не позволял себе никогда.

На расстояние вытянутой руки.

— Пятнашки. Это как обычные догонялки, только водой становится тот, кого запятнали. Вот так, — Чуя легонько бьёт того по плечу и наигранно широко улыбается. — Я тебя догоняю, пятнаю — ты водишь. Ты меня догоняешь, пятнаешь — вожу я.

Несколько очень долгих секунд Дазай выглядит немного чересчур высокомерно и страшно. Потом вдруг еле заметно пожимает плечами и встаёт.

— Ну давай.

Накахара улыбается на сей раз искренне, поворачивается к Хиротсу, чтобы запоздало спросить разрешения, но…

— Мори не против, — совсем другим тоном произносит Осаму.

Голос как будто бы леденеет на несколько тонов, Накахара переводит взгляд с одного на другого и окончательно теряется, когда Рюро вдруг еле заметно склоняет голову. А потом Осаму пятнает его за плечо и с тихим «Ты вода» убегает прочь.

И додумать едва ли оформившуюся мысль Чуя не успевает. Бежит следом.

* * *

С тех пор Дазай как будто бы меняется с кем-то местами. Вместо угрюмого мальчонки появляется мальчонка вздорный, шумный и как несколько сотен вольфрамовых лампочек яркий. Он замолкает лишь тогда, когда на горизонте появляется Мори. Накахара начинает подспудно ненавидеть пугающего доктора, потому что подле него лучший друг словно становится темнее, строже. Опаснее.

Накахара пока не очень знает, как вести себя с таким Дазаем. Поэтому, когда Огай говорит, что теперь они будут тренироваться вместе, Чуя с опаской сглатывает. А потом Осаму вдруг тонко, весело улыбается и страх отступает.

Им девять, у Мафии на них какие-то планы, но тренировки — это те же пятнашки. С той лишь разницей, что, возможно, подпускать к себе Дазая, когда висишь на потолке — идея не самая лучшая.

* * *

Осаму вертлявый как уж. Победа кажется лёгкой лишь до первого раза, все последующие выглядят сущим издевательством. Хвалёная скорость и ловкость, которыми Накахара кичится в бою со всеми остальными, и гроша не стоят, стоит ему сойтись в поединке с Дазаем. Тот запоминает все его уловки как шахматные ходы, наперёд знает каждый его шаг, обманывает, ловчит и передвигается так быстро, как трудно ожидать от кого-то настолько высокого и на первый взгляд нескладного.

Чуя пытается пользоваться способностью, но одно касание — и он пустой, полый как фарфоровые статуэтки у Озаки в комнате.

Он пытается не подпускать его на расстояние прикосновения, но у Дазая чертовски длинные руки и страшно хитрый прищур.

Дазай в принципе страшный.

Так говорят.

— Ты вообще человек?.. — Накахара падает прямо на пол, дышит как старый, запыхавшийся пёс и даже потолок видит с трудом.

Перед глазами всё почему-то плывёт, а в ушах немного звенит. Его трудно загнать до полуобморочного состояния, но Дазаю это удаётся.

— Из плоти и крови, — хмыкает Осаму и садится рядом.

Опускает руку ему на глаза, и зудящая под кожей сила утихомиривается. Поначалу раздражает неимоверно, а потом Накахара привыкает. Дазай не угроза и… И это очень просто взять за аксиому.

— Ещё разок?

— Иди в жопу, я едва дышу. — Дазай заливисто смеётся, Чуя, не глядя, тычет его в бок и ничуть не удивляется, когда его руку ловит чужая рука. Перебинтованная. — Снова споткнулся?

— Оступился, — не меняя тона, врёт Осаму.

— Запястьем по асфальту?

— Ага.

— Дазай… — Накахара поворачивает голову, чтобы посмотреть тому в глаза, но веки за секунду до прикрывает длиннопалая ладонь.

— Что?

Чуя глубоко вздыхает и сдаётся.

— Ничего.

Им одиннадцать. Ещё через год Мори велит использовать Порчу.

* * *

— Нет.

Чуя и сам не думает, что ему хватит смелости отказать. Отказ вылетает раньше, чем он успевает себя остановить, Коё тихонько вздыхает, Мори недобро заламывает бровь, давая ему шанс исправиться, а Накахара молчит и лишь глупо крутит головой из стороны в сторону. Он только что руками не машет: паника захлёстывает с головой, к горлу подкатывает тошнота, он вспоминает тот один-единственный раз, когда вспылил и чуть было… Чуть было не вывернул и себя, и весь мир вокруг наизнанку.

Порча густая и тёмная. Опасная. От Порчи больно. Не он контролирует её, она — его, и Накахара готов последовать многим из приказов, но не этому. Никогда. Ни за что.

Мори говорит что-то ещё, Озаки хватает его за плечо и прячет позади себя, они спорят, кричат, а ему кажется, что он только представил, а ало-чёрные метки уже ползут по коже, что…

— Чуя, я успею.

Голос Дазая звучит громче всех остальных, хотя говорит тот негромко. Накахара выныривает из инспирированного собственным воображением кошмара, машинально хватается за оказавшуюся в зоне доступа ладонь и смотрит тому в глаза. Не понимает, причём тут Осаму, что значит «успею» и что он упустил.

— Куда? — хрипло переспрашивает он.

— Порча, — повторяет Осаму. — Я остановлю, как только дело будет сделано.

Дазай.

Мори что-то говорил и о нём тоже, но…

— Обещаешь?

— Обещаю.

* * *

В его жизни становится очень много Осаму.

Коё говорит, что это оттого, что у Дазая тактильная способность. Он вынужден постоянно трогать людей, и потому у него отсутствует некий внутренний барьер, уважение к чужому личному пространству и личному пространству вообще. Как понятию.

Объяснение Озаки очень лаконичное и простое, вот только Накахара знает, что это не совсем так.

Дазай рушит чужие крепости с изящной непосредственностью бронетранспортёра, но своё трепетно охраняет. Он подпускает на расстояние касания, чтобы обезвредить (или убить), но никогда — ближе. Правило работает со всеми, кроме самого Чуи и то, что поначалу Накахара трактует как доверие, представляется простым и стыдным желанием — желанием защитить.

Первая успешная миссия Двойного Чёрного влечёт за собой следующую. А потом ещё. И Ещё. Идут годы, Накахара копит прикосновения и в один прекрасный момент понимает, что может различить их все.

Дазай не скуп на эмоции, он просто любит их скрывать, путать и мешать, но касания — касания всегда выдают его с головой.

Он держит его за запястье, когда всё прошло легко и быстро. Касается тыльной стороны ладони, когда удалось обойтись малой кровью и противника выходит напугать лишь внешним видом, а не наглядной демонстрацией. Он закрывает ему глаза, когда разрушения оказываются больше необходимых. Обнимает, когда боль кажется невыносимой, давит на виски и прижимается лбом ко лбу, когда сил не остаётся вовсе, а однажды…

Однажды Накахара всерьёз забывает о том, что существует. Он растворяется вместе с Порчей, распадается на атомы и падает. Падает так долго, что не чувствует удара о землю.

И поймавших у земли, самых надёжных рук.

* * *

Сознание возвращается мучительно медленно. Сначала он чувствует, как кто-то яростно растирает его ладони, предплечья и плечи. Сжимает почти до боли, касается лица, затылка, не слишком бережно убирает прилипшие к лицу волосы и негромко шепчет. Обещает не то убить, не то спасти.

Второй раз он просыпается от мерных прикосновений пальцев ко лбу. Легче становится сразу, от таинственного спасителя знакомо пахнет, он знакомо дышит и даже ощущается — правильно. Душное забытьё меняется местами с крепким сном и в следующий раз Чуя не выныривает — просыпается.

Чувствует под головой подушку, а за спиной обнажённую грудь, и думает дёрнуться, но… Просто открывает глаза. Дазай заворачивает его в себя как в одеяло. К груди, точно напротив сердца прижимается чужая ладонь, сердце глухо бьётся о рёбра и руку Дазая, а шею щекочет тёплое дыхание. Уютно и стыдно.

— Отпусти, — не убедительно просит Накахара.

— Заткнись, — глухо отзывается Дазай и крепче прижимает его к себе.

Тычется носом в шею, и к щекам Чуи тут же приливает стыдливый жар. Он пытается зарыться лицом в подушку, вместо этого натыкается на руку Осаму и униженно зажмуривает глаза.

Это было нормально в восемь, когда они спали вместе, под одним одеялом, тесно прижавшись друг другу, и тихим шёпотом отгоняли подкроватных чудовищ. Это было нормально в десять, в двенадцать, когда Дазай возвращался с новым пластырем/бинтом/гипсом, а Чуя не мог сказать — только глупо обнять и молча попросить. Не делать так больше.

Это было нормально тогда, не сейчас.

Всё верно, вот только Накахара накрывает ладонь Дазая на груди своей, переплетает пальцы и успокаивается. Прикосновение приносит облегчение. Как и всегда. Он чувствует себя полой фарфоровой статуэткой у Коё в кабинете, прячется в Дазае как в пуховом одеяле и медленно, глубоко вздыхает.

— Я думал, что умер.

— Я тоже.

Так Дазай касается, когда пугается чуть больше, чем нужно.

Тогда, лёжа в кольце перебинтованных рук, он думает, что научился читать все его прикосновения.

Спустя полтора месяца Дазай уходит из Мафии, и он думает, что забудет их все.

* * *

За четыре прошедших года Накахара уверен, что забывает их все. Фарфоровая статуэтка заполняется до краёв грубым цементом, Дазай не меняется вовсе, если не считать цвета пальто и почему-то глаз, и Чуя заранее уверен, что эта встреча — пустяк, и время здесь решает. Не тонкая улыбка, не победная ухмылка, не вертлявость хитрющего ужа, а четыре грёбанных года, полных подспудного страха, что вот сейчас — вот сейчас Мори отдаст приказ, а остановить будет некому.

Накахара взращивает, культивирует в себе злость и обиду, тешит попранное достоинство и подходит самоуверенно близко. Слишком близко.

— Почему ты позволил себя поймать?

— Я давно тебя не видел. Думал, устрою маленький сюрприз.

Накахара не знает, кто из них первым подаётся вперёд. Лоб касается лба, ладонь, что секундой назад душила, расслабленно ложится на горло, и Чуя выдыхает, впервые за четыре года.

— Я не дам тебе уйти в следующий раз.

Так Дазай касается, когда скучает.

Застывший цемент крошится из хрупкого фарфора.

И мир снова возвращается на круги своя.