Точь-в-точь (джен)

Когда знакомство с девушкой начинается с её суицида и дыры у тебя в груди, стоит заподозрить неладное.

Даже не столько из-за того, что она только что собиралась сигануть со школьной крыши. Или потому что она, чёрт возьми, охерительная красавица в потрясных очках. Всё дело в том, что едва ты, весь из себя герой, принц на белом коне, — а вовсе не извращенец с пунктиком на очки, — толкнул речь о ценности каждой конкретной прекрасной (очкастой) особи в популяции, как она тут же вытащила из-под юбки меч и проткнула тебя насквозь.

Нет, какая тут фигура речи? Буквально!

С одной стороны, кто спорит — сексуально. Ещё бы — хрупкая школьница, в короткой юбке с мечом на перевес, крыша, романтика — сюжет для малобюджетного порнофильма. Так бы и кончил, вот только…

Вам знакомо ощущение, когда твои внутренности рассекает лезвие шириной в десять сантиметров? Когда это самое лезвие с особой жестокостью прокручивают на пол-оборота?

Во-о-от.

Не располагает к быстрой дрочке, как ни крути.

А когда вышеупомянутая девушка всю последующую неделю с особым упрямством и прямо-таки неиссякаемым энтузиазмом пытается тебя прирезать, думать надо не о том, что что-то здесь не так и Мираи как минимум не в себе, а о том, что…

О том, что она на кого-то работает, и тренировка — аргумент, так скажем, не очень.

А поскольку работать в этом городе, кроме как на Насэ, больше не на кого, ответ напрашивается сам собой. Браво, Шерлок.

Озабоченный ты мудак без царя в голове.

Но теперь всё это не важно — Мираи жива, Хироми, Мицуки, Изуми, Сакура и весь этот грёбаный мир… Живы все.

И это чего-то, да стоит.

— Рассказывай.

О лавочке для поплакать знал только Хироми. Дразнил его королевой драмы и не отказывал себе в удовольствии в старательно сплетённый кокон из самобичеваний и отчаяния без спроса ворваться. Садился рядом, не боясь потревожить заграничного монстра, и откидывался на спинку, запрокинув голову назад.

Всё как всегда, вот только теперь Насэ снимает с шеи шарф и кидает тёплую ткань другу на лицо.

— Ох, да ладно, — сонно отзывается Акки. — Неужто жарко?

— Тридцать градусов, — улыбается Хироми, опуская на Акихито взгляд.

Тот убирает шарф и щурится от солнца, что пробивается сквозь листву. Красиво, и Камбара не уверен, но монстру внутри него тоже нравится — оно не мурлычет, нет, звук похож на тихий шорох, словно мерцающее неоформленное нечто, что месяцем ранее нависало над городом, вертится, укладываясь поудобнее. Подставляет бока по очереди и, кажется, согласно мирно сосуществовать. Пока.

На каких условиях неясно, но всё лучше, чем вылавливать того на трёхстах метрах над городом.

— Я жду, — напоминает Хироми.

— Да нечего.

— Врёшь.

Акихито действительно врёт.

Потому что когда внутри тебя живёт бессмертный, безумный и совершенно неконтролируемый монстр, удивляться дыре в груди от незнакомой девушки не приходится.

О чём вообще говорить, когда твой отец предположительно ёму, мать нуждается в основательной (психо)терапии, сам ты умирал по меньшей мере сотню раз, твои лучшие друзья одновременно твои тюремщики, одного из них ты едва не убил однажды и основательно покалечил — совсем недавно, а весь мир только и ждёт, когда же ты облажаешься достаточно сильно, чтобы можно было прикончить тебя наконец и более не думать о том, как скоро существо за гранью вновь рискнёт грань переступить.

Ну как-то так.

Акки врёт. И Хироми это знает.

— Оно выглядит точь-в-точь как я, — еле слышно признаётся он. — В смысле, не расплывчатое нечто, источающее слизь и зловоние, а… я.

— То есть ты исключаешь вероятность того, что ты расплывчатое нечто, источающее слизь и зловоние?

— Обхохочешься.

Но Камбара всё равно улыбается, и Хироми, довольный первым успехом, по привычке пытается спрятать ответную улыбку в шарфе. Акки это замечает и чувствует, как слабеет тугой узел в груди.

Ощущение до того приятное и, что б его, знакомое, что Акихито в который раз не удерживается — откровенничает с тем, чьё право на поддержку и доверие давно потерял. И не важно, что по этому поводу думает сам Хироми. Он простил слишком легко, и от этого было только хуже. Прикрывался «перемирием», лишь бы Акки было проще, говорил, что убьёт, если тот сорвётся, лишь бы полукровка спал спокойно, а сам простил сразу, едва придя в себя.

— Я чуть тебя не убил.

— Ну не убил же, — прохрипел он тогда, неловко повернувшись к Акихито.

Камбара подозревал, что дело было в его собственных красных, воспалённых и виноватых глазах. В изъеденной совестью душе. В том, что видит Насэ насквозь, и спрятать самого себя можно от кого угодно — от Мираи, Мицуки, Изуми, от матери даже… от Хироми только не выходит.

Понимал и пользовался этим, день за днём добавляя в копилку долгов по монетке — ещё немного, и можно будет открывать счёт в каком-нибудь банке специально для существ за гранью, типа кредит от десяти процентов, бесплатный мультивалютный счёт, возможность инвестиций на межмировых рынках.

Ну так, чтобы ни тут, ни там не прогадать.

— Столько ярости, — почти шёпотом продолжает Акихито. — Зависти, злобы, страха, обиды, презрения, ревности, отчаяния, вины и стыда…

— Так в этом всё дело? — перебивает его Хироми. — В том, что тебе всё это не чуждо?

Акки морщится, как от зубной боли, и тянет шарф себе на лицо.

Надо же. Так действительно проще.

— В том, что только ты можешь его в себе удержать? — беспощадно спрашивает Насэ, и у Акихито от странного коктейля удивления и отвращения перехватывает дыхание.

Отвращения — к себе.

Удивления, потому что до сего момента Хироми никогда ни в чём не обвинял его в лоб. Осторожно бродил вокруг да около, боясь на больную мозоль наступить, касался осторожно, стараясь не спугнуть и не оттолкнуть ещё дальше.

Можно подумать, это он должен бояться сделать Акихито больно.

— Да.

Можно подумать, у Акихито и без того мало поводов себя винить.

— Все вокруг слишком для Него хороши, и только ты резервуар подходящий — по уровню дерьма самое оно.

Камбара зажмуривается, радуясь, что лицо закрывает шарф. Плевать, что жарко — можно представить, что это от тридцати градусов по Цельсию, а не от стыда. Правда ведь, чужой внутри?

— Мираи и перед совестью чиста, и обиды долго в себе держать не умеет. Зависть для неё слишком примитивна, злоба не характерна, а уж с каким энтузиазмом в пасть монстру прыгнет, лишь бы друга прикрыть, правда? Нимба над головой не хватает, куда там Ему соваться. Другое дело, ты…

— Хиро… — задушено шепчет Акихито, но на сей раз Насэ останавливаться не собирается.

— Что «Хироми»? Ты месяц от нас как от огня шарахаешься, по углам прячешься. Валяешься тут, культивируешь в себе страх, вину и стыд, и думаешь… А что ты думаешь? Что сейчас приду я, пожалею и скажу, что всё круто — забудь?

Камбара срывает с лица шарф и смотрит на Насэ — снизу вверх, неудобно, голову приходится запрокидывать, но едва он пытается сесть, как Хироми грубо хватает его за плечо и укладывает обратно на скамейку, неслабо прикладывая затылком о доски.

Акихито трёт ушибленный затылок и отчаянно выдыхает:

— Я не…

— И правильно, — кивает Хироми. — Потому что ни черта не круто — в тебе сидит огромное расплывчатое нечто, источающее слизь и зловоние, и ты должен об этом помнить! Убить его нельзя, но Оно — часть тебя, и только ты, слышишь меня, ты!, можешь его удержать!..

Акихито прикрывает глаза, вновь натягивая проклятый шарф, и слышит, как коротко и резко выдыхает Насэ. Отчаянно почти.

— Но нет, ты предпочитаешь терзать себя застарелой виной, думая, что хоть кому-то от это будет легче, — почти шепчет он. — Да, всё чертовски плохо. Если оно вырвется на свободу вновь, вышедшей из строя Мираи дело не ограничится, и как бы я не хотел тебе обещать, что остановлю, что убью, если придётся, сделать я этого не могу. Никто не может, ты видел, чем всё обернулось, но…

Хироми отодвигает свой шарф в сторону, дожидается, пока Акихито откроет глаза и слабо улыбается.

— Акки, я жив. И если уж я простил, то ты простить обязан.

— А если я снова?.. — не заканчивает вопрос Камбара, потому что… Что? «Снова попытаюсь убить?» «Снова убью?»

Насэ лукаво щурится и пожимает плечами. Откидывается на спинку скамейки и подставляет лицо солнцу.

— Ты же сказал, что Оно точь-в-точь как ты.

— И? — не понимает Акки.

— Ну так скажи мне: оно попытается снова?

Акихито недоумённо моргает, не понимая, каким образом он вот сейчас должен сию информацию раздобыть. По-быстрому попросить аудиенции и ненароком поинтересоваться, планирует ли Оно впивать когти Насэ в спину при следующем… инциденте?

С языка уже рвётся язвительный комментарий, как вдруг ему кажется, что… Нет, как вдруг он совершенно уверен, что монстру внутри него так же стыдно. Ему также страшно, и он в такой же степени виноват.

Потому что Существо за Гранью — его часть.

И всё это время он и себя, и его кормил яростью, завистью, злобой, страхом, обидой, ревностью, отчаянием, стыдом и ни с чем не сравнимой виной.

— Вероятно, нет, — неуверенно отвечает Акихито.

— Видишь, я нравлюсь даже расплывчатому нечто, источающему слизь и зловоние.

— Я же сказал, Оно не источает слизь и зловоние.

— Ты сказал, Оно как ты, а ты…

— Боже, заткнись.

— Руки дашь погреть?

— Ух ты, ты спросил разрешения?

— Отвлекающий манёвр…

— Эй!

Хироми негромко смеётся, и Акихито ничего не остаётся, кроме как стоически вытерпеть щекотку и рассмеяться в ответ.

Ведь, в общем-то, всё на самом деле до абсурда плохо, но…

Но мир снова вращается в нужном направлении.