Не Старк (гет)

Санса Старк не молится богам, ни Старым, ни Новым. Джону нет нужды спрашивать об этом, он просто знает, видит — Санса больше не надеется ни на кого и ни на что, только на собственные силы. Эта девочка, казавшаяся легкомысленным летом, далёким, непостижимым, чужим, превратилась в зиму, и внутри неё, подобно цветам, умерли все прежние мечты и идеалы.

И всё же Джон встречает Сансу в Богороще, сидящую у сердце-дерева, фигурка в тёмном плаще средь белоснежных снегов.

Джон не спрашивает, зачем Санса пришла, знает — она ищет и находит простое уединение со своими мыслями. И он в поисках тишины сбежал из залов Винтерфелла к ледяной глади озера, к огромному древу с красной листвой, хотя тоже не верит в Богов. Не после того, как открыл глаза на каменном столе, познав чёрный вкус настоящей пустоты. Странно, конечно, это должно бы прибавить ему истовой веры, заставить поклоняться разом Р’глору, Старице, Кузнецу, Воину, всем прочим, чьих же ещё рук дело его возвращение, коль не богов? И всё же Джон больше не верит.

Санса сидит не под сенью багряной листвы, а чуть поодаль. Должно быть, на этом месте любила располагаться её мать, чтоб не видеть ужасной, кровавой улыбки на стволе Чардрева. Джон устраивается на валуне почти меж корней, так близко, что можно протянуть руку и коснуться лика на стволе. Лишь потом осознаёт, что выбрал место отца.

Листья шелестят, будто пытаясь что-то сказать. Солнце едва пробивается сквозь небесную, серую завесу, и совершенно не греет. Воздух морозный, обжигает дыхание. Начинает падать снег, мелкими крупинками, грозящими через несколько часов превратиться в настоящую вьюгу, но до той поры ещё есть время.

У Сансы глаза Талли, но она смотрит на Джона, вторгшегося в её одиночество, удивлённо и мягко. В её лице без труда угадываются черты Кейтилин, но не искажены пренебрежением или равнодушием. Она поднимается со своего места, придерживая длинные полы плаща, присаживается рядом, своей теплотой разрушая всякие воспоминания о мачехе.

Джон и Санса делят безверие и тишину Богорощи, словно хлеб за обеденным столом. Им комфортно в молчании, сидя плечом к плечу.

— Ты никогда не рассказывал, — наконец произносит Санса. — О том, что ты видел, когда попал… Туда. По ту сторону. И что изменилось.

— Потому что нечего рассказывать. — Джон пожимает плечами. Санса глядит пытливо, явно не особо рассчитывает услышать о пирах, ведущихся с Кузнецом, или о танцах с Девой, но всё же ей интересно. Он выбирает безобидный ответ, отчего-то щадя чувства сестры: — Я не видел ничего. Закрыл глаза на морозе, очнулся тоже на морозе, только голым и в одиночестве.

Губы Сансы трогает мимолётная улыбка. Но по глазам видно — такой ответ устраивает её лишь отчасти, и в каком-то роде она ловит его на лжи.

Джон не хочет говорить, что, возвратившись, силился соединить воедино осколки себя прошлого. Не вышло. Теперь он смутно помнит как учил стрелять из лука Рикона, ворчание Арьи по поводу вышивания, встречу с Роббом перед отбытием на Стену и его смех, первые слова и вкус губ Игритт, мандраж перед схваткой в Чёрном замке. Ему вовсе не хочется произносить вслух, что отныне самые яркие и живые его чувства, воспоминания принадлежат Битве за Винтерфелл. Что в его жизни появилась чёткая и нерушимая граница между «до» и «после».

Так много, что он хотел бы оставить только для себя и никогда не выскажет. И всё же кое-что Джон почему-то произносит:

— Я знал, кем хотел быть. Я хотел быть лордом-командующим, это мой долг, моё решение. И это отобрали мои же люди. Все, во что я верил, оказалось разрушено. Вот что изменилось.

Санса склоняет голову набок и ободряюще улыбается. Смотрит Джону в глаза, подбирая нужные и слова, и конечно же, как всегда находит:

— Могу сказать только то, что все мои идеалы тоже разбивали вдребезги. И не раз. Но, похоже, мы оба смогли найти для чего жить дальше.

Санса больше не требует слов, словно чувствуя всё невысказанное, сжимает его ладонь, и сквозь перчатки он будто бы ощущает тепло её рук. Налетает порыв ветра, сметающий снег с остатков листвы прямиком на головы, ледяная пудра касается лба и щёк. Санса взвизгивает и смеётся, позволяя Джону стряхнуть снежинки с меховой оторочки на её капюшоне и воротнике, и сама проделывает то же, мягко касается его плеч.

Джон Сноу в очередной раз думает, как же причудливо судьба плетёт свои кружева, раз единственная девушка, чей смех наполняет теплом его сердце, единственная, кого ему хочется прижать к груди и оберегать — это Санса Старк.

Джон корит себя, ведь он не должен любоваться тем, как губы дочери Неда Старка складываются в улыбку.

* * *

— Думаю, как король ты имеешь право не просить, а требовать у неё помощи, — Санса с изяществом истинной леди отрезает кусочки от жареного бедра курицы.

— Она Таргариен, и у неё три дракона, — напоминает Джон. Он ест как привык в Чёрном замке, быстро, почти дикарски, большими кусками и разбрасывая крошки, чем раз за разом зарабатывает осуждение сестры, но зачем манерничать, он же не на пиру? — У таких, как она, вряд ли можно требовать.

— А ты Король Севера, — упорствует та. — И приехал не время её потратить, а по делу. Хочет корону — пусть проявит участие. У нас на подходе Ходоки, в разгаре зима, мается разорённый Дозор, что-то замышляют Ланнистеры… Серьёзно, надо перечислять?

— Не надо, — великодушно разрешает Джон. Время превращается в огромный клубок пряжи, и он будто назад его отмотал до битвы при Винтерфелле, на второй заход слушает, как сестра предлагает собрать всё больше и больше войск, уверенная в правоте своей абсурдной затеи. Внутри кипит, словно суп варится над костром, но Джон не подаёт вида.

— В конце концов, предложи ей выйти за тебя замуж. — Санса отчего-то слишком сильно надавливает на нож и вилку, едва ли не с ненавистью, и несколько горошин, лежащих на самом краю тарелки, вылетают на стол.

Тишина, сопровождаемая тихим «тук» от овощей из ужина Сансы, почти осязаема.

— Санса, — терпеливо начинает Джон, на мгновение прикрывая глаза и делая глубокий вздох. — Я не Старк. Я всего лишь бастард. Это же просто смешно.

— Ты король! Ты такая же выгодная партия для неё, как и она для тебя! — Она, не находя слов, взмахивает столовыми приборами, и с ещё большей прытью начинает резать мясо. — Север выбрал тебя. Кто же остался из гранд-лордов? — По лицу пробегает тень притворного напряжения, морщинка между бровей, будто Санса силится припомнить. — Ах, ну да, верно, ты и Джейме Ланнистер. И наш дядя Эдмар, который уже женат. И кто-то из выводка Фреев, даже не хочу знать, кто. У неё нет выбора. Ну ещё… Теон Грейджой, Яра Грейджой или Эллария Сэнд.

— Я даже думать об этом не собираюсь. Нет, серьёзно, мы обсуждаем моё королевское будущее, выгодный брак?..— как последний аргумент говорит Джон, потирая костяшками пальцев между бровями. — Может быть, Дейенерис приехала с мужем из Эссоса.

— Кто приезжает в Дорн со своим вином? — ядовито парирует Санса.

Она вдруг замолкает, словно переводя дыхание, уже тише и спокойнее бурчит:

— Ты как будто не знаешь, какое впечатление производишь…

Джон не может сдержать смешка. Взгляд голубых глаз, что он встречает, мог бы равняться удару той самой вилки, которую она сжимает в кулаке.

— Даже если ты того не захочешь, она узнает тебя получше, и… — Санса не договаривает, даже не глядит в его сторону.

И — что? Влюбится в него без памяти? Что за вздор. Но Джону не нужно читать мысли, чтобы понять её опасения: и тогда ты останешься с ней, с Дейенерис, а я в Винтерфелле, не будет больше леди Сансы Старк и белого волка Джона Сноу, правителей Севера.

Наивно, абсурдно само предположением о подобном, кому нужен бастард, пусть и надевший на себя корону Севера? Как и ему не нужен брак с особой, что грезит Железным Троном и требует всех преклонить колено немедля. Кроме того, он уже сросся с очевидным будущим, где правит на равных с Сансой, оберегает её (и прочь, прочь образы румянца на её щеках, пальцах, стряхивающих снег с его волос, он выдирает эти мысли будто сорняки). Она, конечно, справится и одна, но без него будет труднее, хотя в любом случае, это ведь продлилось бы недолго, скоро война, и…

Джон Сноу тоже не смотрит на Сансу Старк и кисло продолжает ковыряться в ужине.

* * *

Дейенерис Таргариен оставляет после себя ощущение зимы, холодной, неприветливой и своенравной. Зимы, что доставит много проблем, и после которой придётся восстанавливаться долгие годы. Они не договорились ни о помощи Северу, ни об общей стратегии, не расставили приоритеты между вопросами о Белых Ходоках и притязаниями на Железный трон.

Королева забрала у всех северян мечи, в том числе и Длинный Коготь, будто бы они пленники, а не гости, приехавшие с миром. Джон рад, что оставил Призрака Сансе, он не знает, как бы Дейенерис отреагировала на лютоволка. И что ещё важнее — как лютоволк на неё. Было бы неловко.

Джон ворочается на кровати в покоях, выделенных ему на Драконьем Камне, мрачном и тусклом замке с маленькими окнами, куда почти не проникает солнце. Лучина медленно тлеет, освещая крошечный клочок комнаты, тьма будто имеет свой вес, душит свет. Как Станнис жил в столь угнетающем месте все эти годы и не сошёл с ума? Хотя, может, как раз и сошёл. Как и все жившие здесь Таргариены.

Джону снится, что он — Призрак, лежит на кровати в покоях Сансы, смотрит, как та готовится ко сну, уже переодевшись, ходит по комнате и справляется с завязками на тёплой ночной сорочке. За окном воет ветер, сестра зябко ведёт плечами и хмуро глядит на улицу, будто силясь различить во тьме, как кружит снег.

Это всего лишь видение, частичка ненастоящего дома, но Джона преисполнят спокойствие. В Винтерфелле всё хорошо. У Сансы всё хорошо.

— Добрых снов, Призрак, — она ложится на кровать и задувает свечу.

— Доброй ночи, Санса, — говорит Джон, но Призрак молчит, лишь утыкается носом в её плечо.

Джон открывает глаза, все ещё слыша родной запах, и словно уютным пледом окутанный теплом и голосом Сансы Старк.