Черное белое (джен)

Дни бежали, раздирая надежды в лохмотья, кроша планы в песок, топя решительность в болотах сомнений. Заканчивалась одна неделя, астрологи сочиняли предсказания на следующую, но не успевали договориться между собой, как начинался новый месяц. Время летело, стремительное и беспощадное, точно пустыня. Годрику казалось, что оно сдирает с него кожу и плоть, превращает в белый обглоданный гиенами скелет.

Против воли Годрик Единорог усмехнулся. Забавная шутка, как раз в духе последних перемен: если волею Эльрата он падет в завтрашнем бою, то именно скелетом и станет. Или темным рыцарем. Или баньши, или еще какой нежитью. Нынче ни одна душа не отправляется на покой, пока не послужит во славу королевы Изабель и ее верного советчика.

Годрик поморщился и сплюнул под ноги. Кастелян, докладывавший, как обстоят дела с поставками припасов, дерева и руды, сбился со счета и замямлил нечто невразумительное, уверяя, что плети неплательщикам розданы, а нет, так будут даны самое позднее на вечерней зорьке. Герцог Единорог похлопал надоеду по плечу, не то чтобы одобряя его хозяйственное рвение, но внушая уверенность в необходимости и полезности оного.

Ничто так не поднимает боевой дух армии, как вера в своего командира. Пусть думают: Годрик Единорог знает, что делает.

Пусть…

Чтобы отвязаться от толстячка-кастеляна и еще полудюжины помощников, с деловым видом слонявшихся поблизости и напряженно выжидавших момента, когда можно будет урвать аудиенцию у господина герцога, Годрик с решительным видом направился на крепостные стены. Легко, будто на плечи не давили ни груз прожитых лет, ни тяжесть сомнений, он поднялся на обращенный к морю бастион и с самым серьезным видом уставился на линию горизонта, где синева неба сливалась с лазурью вод.

Рано или поздно оттуда, из далеких земель, появятся корабли. Их ждет королева Изабель, их ждут монахи и рыцари, капитаны собравшихся в порту судов, все жители Хикама — все, кроме Годрика, славного рыцаря из рода Единорога.

Все дело в Маркеле. Или в магии? Годрик и сам не знал точного ответа. За свою жизнь он встречался с разными волшебниками — эльфийскими друидами, служителями Малассы, последователями Арката, послушниками Эльрата, даже шаманами орков. И лишь познающие секреты смерти вызывали у него… нет, не страх. Для того чтобы испытывать подобное чувство, Годрик был слишком сыном своего отца — отважнейшего из храбрых, мудрейшего из смелых Эдрика, герцога Единорога. Но — опасение. И недоверие.

Когда-то некроманты вернули жизнь юной Фионе — в последние месяцы Годрик частенько ловил себя на том, что вспоминает сестру не как царственную неприступную правительницу в парадных, расшитых золотом и самоцветами одеждах, но такой, какой она была полвека назад. Няньки и гувернантки, тщившиеся привить юной девице утонченность и изысканные манеры, охали да хлопались в обморок, когда Фиона, переодевшись в охотничий костюмчик, убегала с братьями в ближайшую рощицу учиться стрелять из эльфийского лука, или мчалась верхом с ними наперегонки, или крала клубничное варенье из огромного медного таза… Предательство Аз Рафира, обрекшего Эдрика Единорога на смерть, едва не стоило жизни и Фионе. Вернее, как раз жизни оно и стоило — демоны-убийцы успели ранить ни в чем не повинное дитя, прежде чем волшебница Делара прочитала заклинание и создала портал, перебросивший Фиону и прочих выживших в безопасное место.

Вот ведь как бывает… Одна из плывущих по небу тучек напомнила Годрику огромные аптекарские весы, и он представил, как бросает на одну их чашу белый камушек — в пользу применения магии, а на другую — черный, за те последствия, к которым приводит чародейство.

Первый камень, без сомнения, в память Делары. Волшебница потратила последние силы и драгоценные секунды собственной жизни, чтобы спасти чужих детей, но не себя. Зачем? Годрик знал, как это бывает. В момент, когда видишь направленное в грудь своего товарища копье, как-то забываешь, сколько мечей и стрел могут вонзиться в твою собственную спину. Безумие боя не позволяет мыслить, оно требует действия, и только в этом гибельном водовороте крови, пламени, смерти и жизни проявляется истинная сущность человека. Или эльфа, или джинна, или даже демона, педантично поправил себя Годрик. Неважно, какая кровь течет в твоих жилах, важен выбор, который ты делаешь сам и только сам.

Поэтому Бладкраун — без сомнения, камень черный. Под личиной таинственного лорда скрывался безумный маг Аз Рафир. Его ученость была столь велика, что открыла ему способ превратиться в восьмого бога-дракона, а душа оказалась настолько гнилой и черствой, что безумец пошел на сотни жертв ради этого, не пощадив жену и собственную дочь.

Иногда Годрику казалось, что прошлое так никуда и не исчезло: рядом, за правым плечом, стоит его брат Айдан, сжимающий рукоять зачарованного кинжала; слева — Анвэн, золотоволосая защитница лесов. Вот чащоба Ироллана, пронзительный рев эльфийских горнов, украшенных резьбой и усиленных заклинаниями, выпрыгивающие из зеленого сумрака лучники, затихающий шум схватки, визг доживающих последние минуты демонов, темно-красное пятно на серебристо-зеленых одеждах Ласира и отец в доспехах, пробитых огненной стрелой. Эльф и человек, до последнего вздоха прикрывавшие друг друга в бою, лежат у подножия дуба, и дерн у его корней пропитан их смешавшейся кровью. Вот Самоцветная башня, вся от подножия до вершины магия и знание, и Надия, перепуганная, отчаявшаяся и оттого еще более решительная, рассуждающая о необходимости смерти его, Годрика, родного брата, попавшего в рабство к демонам, и о том, что победа Аз Рафира будет означать гибель всего Асхана.

«Аз Рафир не победит», — холодным, как лед, голосом пообещала тогда Анвэн. Она не была бы эльфийкой, если бы позволила себе забыть о смерти своего отца и сородичей.

«Твой отец сам выбрал свою судьбу», — добавил Сайрус, положив ладонь на кулачок Надии. Юная волшебница всхлипнула и промолчала.

Годрик отправил на чаши воображаемых весов еще несколько камушков, считая случаи, когда благословение Эльрата спасало жизнь ему и его союзникам, и случаи, когда боевые грифоны, вышколенные отряды арбалетчиков или даже рыцари вдруг разворачивались и начинали крошить своих друзей и товарищей, неожиданно впав в состояние берсерка. Черное и белое… Поди разберись, что лучше.

Воспоминания кружились в душе Годрика, переворачиваясь то черной, то белой стороной. Сестра, едва не погибшая во время бойни в лесах Ироллана, стала бестелесным призраком. Очень милым призраком — Годрик не сомневался, что Фиона в короткую пору своей нежизни сумела сохранить присущие ей обаяние, оптимизм и чувство юмора и всем своим прозрачным, колышущимся, как вуаль на ветру, существом решительно доказывала, что хорошее настроение не зависит от смешения жизненных соков, как считают некоторые лекари, а определяется только силой духа. То есть качеством души.

Которая вполне может обходиться и без тела.

Обычно, конечно, не обходится, но «все это предрассудки», — повторяла, вспоминая те дни, Фиона. Ее советчик, чье искусство, приобретенное на пути служения Асхе, позволило душе юной девы из рода Единорога продолжить сражаться за дело погибшего отца, многозначительно кивал и разражался многомудрыми сентенциями в пользу существования после смерти. «Асха все обращает во благо»,— повторял он. Первое время навещавшая их Анвэн и сам Годрик еще пытались доказывать величие Силанны и силу Эльрата, но спорить с некромантом было столь же полезно, как жевать подметки ботинок: погрызешь неделю-другую и понимаешь, что все равно подыхать с голоду придется, только еще и со сломанными от излишнего усердия зубами…

Маркел. Советчика Фионы звали Маркел. В отличие от прочих некромантов, которые настолько погрузились в познание таинств смерти, что не замечали, как с них опадает сгнивающая плоть, и считали железные скобы, фиксирующие на руках правильное количество пальцев, изысканным украшением, внешне Маркел ничем не отличался от обычного человека. Он не пил кровь живых, не экспериментировал с ядами существ и тварей и даже еще ни разу не умирал. Чуть выше среднего роста, сухощавый, с благородной сединой и решительным профилем — некоторые дамы не без оснований считали его привлекательным мужчиной. К тому же, в отличие от многих своих коллег, Маркел предпочитал винно-красный бархат или украшенные мехом парчовые мантии. А что касается колец, ожерелий и браслетов, то кто ж приглядывается, амулеты навесил на себя всесильный советник или же простые украшения.

Годрик тяжело вздохнул, еще раз посмотрел в морские дали, оперся на края бойницы и для верности попробовал кулаком камень, выделявшейся среди своих собратьев чуть более светлым цветом. Дозорные, в чьи обязанности входило следить за морем, коротко перешептывались за спиной герцога, не решаясь прервать его размышления. Знали бы они… Хотя кое-что знают даже они.

Годрик решительно отправил на чашу весов воображаемый белый булыжник.

Следовало признать, что в прошлый раз, обещая Фионе помощь, Маркел сдержал свое слово. Он помог вернуть ей жизнь. Это казалось невозможным, немыслимым, даже неправильным…

Иногда Годрик вспоминал Фиону такой, как он увидел ее вскоре после воскрешения: девушка стояла у окна и рассматривала свои ладони, на которые падали лучи солнечного света — падали и не пронзали насквозь, а скользили по тонкой девичьей коже и наполняли текущую под нею кровь живительным теплом. Простое, чуть грубоватое платье, больше подходящее какой-нибудь послушнице, а не дочери могущественного герцога, подчеркивало ее худобу и бледность, как будто восставшей после длительной болезни. Так, собственно, и было.

«Надо только знать, какое лекарство обещает исцеление»,— с ироничной, только ему понятной усмешкой объяснил Маркел.

Исцеление… Но никак не вечную жизнь.

Прошли годы, и Фиона вернулась в край теней, оставив сына и дела Империи под опекой брата. Николас рос и мужал на глазах Годрика, постепенно превращался из озорного непоседливого мальчишки в славного воина, в терпеливого и великодушного правителя. Его брак с Изабель из рода герцогов Гончих мог объединить две не то чтобы враждебные, но недолюбливающие друг друга силы, борющиеся за власть над Империей. Впрочем, когда Годрик озвучил свои восторги о политической целесообразности матримониальных планов племянника, собственная дочь подняла его на смех. «Неужели ты не видишь, насколько она красива? — с легкой грустью спросила Фрида. — Ради такой красоты и чистого, отважного сердца любой мужчина захочет свернуть горы».

Впрочем, как раз горы остались там, где были. В щебень обратились стены храма, в котором прекрасная дева и отважный герой собирались соединить свои судьбы. Мертвецами — безголовыми, разорванными, обугленными, — стали многие из числа придворных, рыцарей, воинов и простых горожан, пришедшие полюбоваться на свадьбу правителей Империи. Многие планы нарушились в час, когда Кха-Белек заявил свои права на Изабель из рода Гончих.

Подумаешь, планы… Годрик погладил бороду, вглядываясь в морские дали. Рыцарь прожил долгую жизнь и прекрасно понимал, что планы изменчивы, как мелодия ветра, а отнюдь не постоянны, как выбитые в камне гномьи руны. Женитьба Николаса на Изабель могла принести благо Империи, а могла обернуться и катастрофой, если бы молодые супруги не сошлись характерами; демоны могли объявиться на землях Империи в тот час или в любой другой, лишь ослабнут печати, сдерживающие врата Шио; он сам, Годрик Единорог, мог умереть в своем первом настоящем сражении, а может служить Грифонам еще много лет.

На все воля пресветлого Эльрата.

Могут ли люди навязывать судьбе свои решения, отрицая волю бога-дракона? Так легко обмануться, когда магия начинает подпитывать ложные надежды, когда волшебники обещают создать своим искусством чудеса, превосходящие любое воображение, когда отчаяние пожирает душу, и ты понимаешь: другого пути нет и не будет…

Вот наконец-то Годрик и приблизился к тому, что беспокоило его больше всего. Больше, чем слухи о мятежниках, горячо обсуждающих, кто из могущественных герцогов имеет право наследовать пресекшемуся роду Грифонов. Больше, чем тоска по дочери, — известия о Фриде доходили до Хикама редко, но Годрик считал отсутствие плохих новостей очень хорошим знаком. И даже слухи о появляющихся на землях Империи Грифонов демонах — ничто, если сравнивать их со внезапным доверием, которым прониклась королева Изабель к бывшему советнику Фионы.

«Он вернул ее к жизни», — упрямо повторяла Изабель. Ее тонкие руки касались Николаса — тот лежал на каменном алтаре, недвижимый и холодный. Магия не позволяла тлению завладеть мертвым телом, и сын Фионы казался таким же, каким был до того рокового боя: светлые волосы, высокий лоб, упрямый подбородок… А еще посиневшие губы, заострившийся нос и навеки закрывшиеся голубые глаза. «Значит, Маркел сможет вернуть и Николаса», — шептала Изабель. Ее тонкие нежные ладони касались лба покойника, щек, ложились на грудь, будто пробуя уловить малейшие движения… Белые руки вздрагивали, робко тянулись вверх и падали, как крылья перепуганной голубки.

Сердце Годрика разрывалось от горя, жалости и чего-то еще. Горя от утраты Николаса — такого сильного, отважного и мужественного, настоящего Грифона, истинного правителя Империи. Жалости — одновременно и к сыну Фионы, и к Изабель. Девушка ждала свадьбы… Тут старый рыцарь и сам не заметил, как улыбнулся, а вот дозорные, которым по долгу службы положено примечать мельчайшие события, тут же бросились обсуждать, какие же думы заставили просветлеть чело их отважного правителя. Наверное, молебен какой планирует, вон как взором смягчился! Или катапульту дополнительную поставить: она, значит, вражин будет плющить, а нам, защитникам Хикама, от этого большая радость случится и общая веселость духа!

Но Годрик думал не о катапультах и не о молитвах, а о своей дочери. Не сравнивать Фриду с Изабель было выше его сил. Изабель — дочь Анатоля из рода герцогов Гончих, Фрида — наследница герцогства Единорога. Одна воспитывалась в заботе, с детства была окружена роскошью, богатством, угодливыми придворными… Фриду, если подумать, тоже не лебедой кормили и не в холстину одевали. Но Изабель…

Когда в час их с Николасом свадьбы стены храма зашатались от огненного дыхания демонов и твари из Шио бросились к стоящей перед священником невесте, Годрик на какую-то секунду поддался слабости. На долю мгновения он позволил себе прошептать: «Да забирайте же ее быстрее, чудовища!»

Как все было бы просто, исчезни Изабель, так и не успев принести свадебные клятвы! Да, для Империи Грифонов это означало бы дополнительные сложности и новый виток дипломатических реверансов в адрес наследников герцогства Гончей, но… Каким-то осколком своей души, наверное, тем, что совсем затерялся в лабиринте безжалостного здравого смысла, старый рыцарь понимал, что подобное развитие событий было бы гораздо проще той ситуации, которая в итоге сложилась. А случилось все прямо наоборот: Изабель спасена, только вот Николас лежит мертвый на холодном камне, и единственный, кто может подтвердить последнюю волю императора Грифонов, завещавшего свою корону, земли и подданных возлюбленной жене Изабель, — это он, Годрик из рода Единорогов. Его, Годрика Единорога, известная всем и каждому верность, его честь и душа, посвященная Свету Эльрата, являются тем камнем, на котором возводит здание грядущего царствования юная королева. И если он, Годрик Единорог, усомнится в правильности ее решений…

Воображаемые весы, наполненные воображаемыми черными и белыми камушками размышлений, зашатались и перевернулись. Линию горизонта затянула серая дымка дождя.

Годрик еще раз стукнул кулаком по стене, на сей раз попав по темно-серому булыжнику, велел дозорным не считать ворон, но похвалил их за усердие и направился вниз, в главный замок.

Он поддерживал королеву целиком и полностью. Иначе ему только и оставалось, что отказаться от титула герцога, от родового имени, от рыцарского меча и удалиться в глухую деревеньку растить тыковки и пестрых кур. Но поддержка, которую герцог Единорог оказывал своей королеве, не означала, что он, Годрик, сын Эдрика, брат Фионы, отец Фриды и дядя погибшего Николаса, одобряет планы раздавленной горем девушки.

«Он воскресил Фиону, — повторяет Изабель. Ее рукам нет покоя, глаза и кончик носа покраснели от слез. Она не отходит от смертного ложа своего супруга, вновь и вновь пытаясь нащупать биение его сердца. — Значит, Маркел сможет воскресить и Николаса!..»

«Но… Изабель, все совсем не так! Николаса пронзил зачарованный клинок предводителя демонов! Магия Света может исцелить раны тела, но если души коснулась Магия Хаоса…»

«Я не желаю слушать вас, дядя! — плачет юная королева. Изабель пролила столько слез, что ими можно наполнить пересохшие колодцы в пустыне, окружающей Хикам. Теперь королева плачет сердцем. Каждый день, каждое мгновение, которые она проводит одна, засыпая и просыпаясь рядом с мертвым Николасом, снова и снова вспоминая, что именно на помощь к ней он вел армию, именно ее старался уберечь от орды демонов, именно ее поступки помешали им стать счастливым супругами… Слезы жгут сильнее, чем яд сомнений и обреченность свершившегося. И нет ничего более безнадежного в этом мире, чем попытка убедить отчаявшуюся женщину, что ее слабые, робкие надежды обречены на гибель. — Маркел воскресит его! Обязательно! Вот увидите!»

Итак, Маркел. Вот оно, сердце урагана. Можно считать дары богов и чудеса магии, пока не кончатся числа, можно переживать из-за цены, которую пришлось заплатить за чародейство и его последствия. Но вся проблема в Маркеле.

Следует ли его считать человеком, достойным доверия, или же, наоборот, хитрым обманщиком? В чьих интересах он действует? Только ли во славу Асхи шепчет заклинания, поднимающие вампиров, личей и зомби, призывающие призраков и костяных драконов? Каков этот некромант на самом деле — черный он или белый?

Месяц назад Маркел собрал войско и отправился завоевывать Мифоград — там, в руинах разрушенного города, он собирался отыскать библиотеку Сайруса. Того Сайруса, который рассмеялся Годрику в лицо, когда рыцарь, презрев гордость, униженно молил о помощи в борьбе против демонов. Того, который когда-то сражался вместе с молодыми Единорогами против Аз Рафира, пожелавшего стать восьмым Драконом, сколькими бы жизнями, человеческими, эльфийскими и прочими, но главное — чужими, ни пришлось бы заплатить за подобное могущество. И теперь Годрик и весь Хикам, отвоеванный у бывших соратников Сайруса, ждали возвращения некроманта.

Удастся ли Маркелу раздобыть артефакты, необходимые для воскрешения Николаса?

Сможет ли он превратить смерть обратно в жизнь?

Что будет с Изабель и Империей, если некроманта постигнет неудача?

Поглощенный сомнениями, Годрик понял, что окончательно запутался в чехарде белых польз и черных несчастий, которые кружили вокруг него, как оголодавшие комары. Он дал себе мысленную затрещину и велел сосредоточиться на делах, которые требовали неотложного вмешательства.

Прежде всего он разыскал настоятеля Обители Сыновей Эльрата и согласовал с ними дату ближайшего богослужения. Потом выслушал аббатису Аделииду. Почтенную даму весьма радовал энтузиазм и воодушевление, с которыми ее «девочки», то есть послушницы Обители Солнечного Луча Света на Глади Серебряного Озера, относились к грядущим страданиям. Напрасно Годрик уверял мать-аббатису, что страдания, по крайней мере до тех пор, пока Хикам держит оборону, послушницам не грозят. Разве что чужие, так на то и жрицы Света, чтобы исцелять больных и раненых. Но Аделиида явно жила в каком-то особенном мире. Там жрицу пресветлого Эльрата печалило, что нельзя героически умереть, завязнув в зубах адского жеребца или хотя бы из последних сил сопротивляясь чарам суккуба, а эталоном порочности выступали юные рыцари, позволяющие невинным овечкам (все еще послушницам Обители С. Л. С. на Г. С. О.) заплетать гривы и хвосты своих жеребцов в многослойные косички.

Как всегда после разговора с аббатисой Аделиидой, отважный рыцарь почувствовал, как его разум превращается в молоко, вокруг которого начинают жужжать серебряные шмели. С усилием сбросив наваждение, герцог пообещал, что отправит овечек… («Послушниц!» — оскорбленно затрепетала Аделиида. Да, именно их!) страдать на щипке корпии, а рыцарям отрежет все, что мешается. В смысле их коням. В смысле, гривы. А то, понимаешь, превращают осаду замка в декорацию для любовных баллад. Никакой поэзии, ребята! Пока не победим, о прочих соплях да сонетах даже не думайте! Успейте вписать себя в историю славного рыцарства! Ибо завтрашний день придет, как пустыня, и засыплет ваши обглоданные гиенами кости мириадами серых колючих песчинок.

Через некоторое время — Годрик как раз заканчивал обсуждать с инженерами возможности усиления надвратных катапульт — рядом с ним вновь обнаружился толстячок-кастелян. На сей раз он был настолько медов, благопристоен и улыбчив, что Годрик сразу понял — что-то случилось.

Кастелян намекал, что сиятельному герцогу надо бы пообедать, и в главном зале уже составляют столы, и на кухне жарят кабана…

— В чем дело? — решительно оборвал Годрик. Кастелян запнулся, долго собирался с духом и, наконец, начал рассказывать, как каждое утро, едва встает солнце, отважные рыбаки выходят на утлых лодчонках в море, чтобы привезти в Хикам свежую рыбу, крабов и кальмаров, иногда столь больших, что диву даешься, а в некоторых ракушках можно найти не только жемчуг, но даже пропавшие триста лет назад колечки, вот, например, его, кастеляна, троюродная бабушка как-то рассказывала, что…

Годрик нахмурился. Кастелян понял намек, сник и, упорно не поднимая взгляда от остроконечных туфель, поведал, что же на самом деле его тревожит.

Госпожу Муразинеиду опять обнаружили в сарайчике с метелками.

Оные метелки, грабли, лопаты и прочие нужные в хозяйстве вещи использовались слугами, а также послушницами аббатисы Аделииды и Сынами Эльрата. В меру своих сил эти добрые люди ухаживали за спрятанным за крепостными стенами крошечным розарием, чуть более раскидистыми грядками лекарственных растений и небольшим, но изобильным фруктовым садом. После работы метелки, как того и требовал кастелян, хранили в сарайчике.

Который вдруг облюбовала как место ночных посиделок госпожа Муразинеида, которая (тут кастелян тяжело вздохнул) прибыла вместе с двумя десятками других личей, когда господин Маркел в последний раз передавал известия о своих успехах в поисках магических артефактов ее королевскому величеству.

В отличие от прочих немертвых волшебников, которые днями и ночами напролет штудировали магические книги, во избежание пропажи прикованные цепями к поясу, или нашептывали нечто сокровенное посохам, собранным из позвонков и увенчанных магическими кристаллами, госпожа Муразинеида сохранила кое-какие привычки со времен своей жизни. Например, в те далекие годы она любила помедитировать, забравшись в шкаф. Кроме того, в те счастливые времена она очень заботилась о людях, в частности о своей семье (ради которой, как понял Годрик из некоторых фраз, волшебница и согласилась на нежизнь). А еще она всегда была права и обожала делиться мудростью с окружающими.

Вот, собственно, в чем суть проблемы и заключалась. Сыны Эльрата, коих долг и настоятель разбудили на рассвете и отправили выкапывать урожай репы, открыли сарайчик, где хранились метелки, а на них высыпались кости госпожи Муразинеиды, ее истлевшее до прозелени фиолетовое платье и двадцать пять тысяч слов обвинений в том, что почтенной покойнице даже помедитировать спокойно не дают, и вообще собирать репу в это время дня и в это время года крайне не рекомендуется. Умные люди так не поступают. Глупые, но живые люди сорвались и использовали несколько заклинаний. Госпожа лич ответила тем же, после чего уборка репы с затопленного до болотистого состояния (вследствие призыва элементалей Воды) и удобренного гравием (и элементалей Земли) огорода потеряла свою актуальность.

Окончательный итог был таков: девочки аббатисы Аделииды успешно практикуются в использовании заклятий регенерации, Сыны Эльрата охают, требуют пива для поднятия боевого духа и задирают рыцарей, которые вот уже третью неделю ни с кем не дрались. А Муразинеида … э-э… она так и осталась в саду. И он, кастелян, совершенно не представляет, что с ней делать.

Первым порывом Годрика было отправить толстячка самого разбираться с неприятностями. Но потом… Одним словом, рыцари из рода Единорога славятся не только как прирожденные лидеры, ибо и знаний кое-каких успевают поднабраться. Если он, Годрик Единорог, хочет выяснить, какие планы вынашивает Маркел, неплохо бы сначала узнать ему подобных.

Поэтому в сад он отправился сам.

Слуги, несколько разносчиков и прочий люд толпился у солнечных часов, за которыми начинался розарий и огородик, но, заприметив герцога, все тотчас же вспомнили о неотложных делах и разбежались.

Госпожа Муразинеида ползала по садовым дорожкам, постепенно собирая себя в единое целое. Ее череп, украшенный длинными черными волосами, обычно красиво разложенными по вороту и плечам, а ныне спутавшимися в клубок, руководил действом со сноровкой бывалого военачальника. «Левей!» — покрикивала Муразинеида правой кисти, которая нащупывала фаланги рассыпавшегося на части мизинчика. «Куда ты?! А ну, стоять, сломаешься, дура!» — эта команда относилась к ногам, до середины голени погрузившимся в могилу репки и двух элементалей. Попутно лич успевала сетовать, как же ее угораздило порвать платье — ведь три столетия оно выдержало, и ведь нарядное было, и так к ее фигуре подходило! Платью действительно не повезло — какая-то его часть вместе с грудной клеткой, позвоночником и левой рукой лежала на дорожке, а подол остался висеть на тазовых костях. Эх, поймать бы этих не-нежитей, которые довели ее наряд до такого плачевного состояния, да посохом из кошачьих позвонков прямо по макушкам бы и прочесать!

Услышав приближающиеся шаги, Муразинеида… вернее, ее череп заворочался, с нескольких попыток чуть подвинулся (для чего потребовался пяток движений нижней челюсти, как будто скелет пытался откусить нечто огромное) и замерцал глазами. Или тем, что их заменяло.

— Кто здесь? — недобро заворчала мертвая волшебница.

Годрик смущенно отрекомендовался и, еще более стушевавшись, спросил, может ли он быть чем-то полезен… э-э… даме.

Муразинеида попробовала встать. То есть ее туловище с помощью левой руки чуть приподнялось, ноги развернулись, а правая рука еще судорожнее загребла горсть гравия, разыскивая пропавшие косточки. Череп же подпрыгнул и встал ровно, опираясь на округлый затылок и точеную, благородной формы нижнюю челюсть.

— Шбршите… Шсс… бжшш…

После нескольких неудачных попыток поговорить, лич прыжком улеглась правой щечкой на дорожку и чуть более внятно попросила поднести поближе ее голову хотя бы к туловищу.

Годрик выполнил желание дамы. Череп, украшенный черным длиннокудрым париком, при ближайшем рассмотрении оказался совершенно пустым. И, наверное, мог считаться белым — по крайней мере, рыцарь не заметил на костях ни следа плоти, ни какой-нибудь гнили, что не мешало костям волшебницы источать какой-то особенный то ли цвет, то ли свет, то ли все разом. Череп лича как-то совершенно необычно мерцал мрачным жутким, переливающимся и завораживающим пламенем, темным до черноты.

Прикосновение к некромантской магии было таким неприятным, что Годрик долго не мог избавиться от ощущения чего-то липкого и очень, очень опасного на своих руках. Он все тер и тер пальцы — беседуя с Муразинеидой о падении нравов современной молодежи, убеждая ее и прочих личей, что никто не думает о них дурно. Наоборот, уважает стремление служить королеве и Империи даже в посмертии.

И потом, ближе к вечеру, он неоднократно вымыл руки — перед обедом, после обеда, перед беседой с настоятелем и аббатисой, после беседы с кастеляном и смотрителем порта, после проверки вечерних караулов и перед тем как проведать Изабель, длящую нескончаемое бдение у тела Николаса…

Ощущение тления, въевшегося в кончики пальцев, никак не желало уходить.

— Есть известия от Маркела? — спросила Изабель. Ее лицо заострилось и стало бледным и неподвижным, как у мертвого Николаса.

— Сегодня — нет, моя королева.

Ладони Изабель вспорхнули, как крылья ангела. В сумраке, царившем в этих покоях, ее белые руки казались прозрачными, точно у привидения. Привидение прикоснулось к мраморно-холодному лбу покойника. Скользнуло по щеке в поисках ласки и тепла. Вернулось к груди. Вслушалось, не раздастся ли стук сердца…

Нет.

Нет ответа.

— Он вернется, — прошептала Изабель, истерзанная тишиной. — Маркел вернется и воскресит Николаса. Обязательно. Он мне обещал…

«Очнитесь, моя королева! — захотел крикнуть Годрик. — Очнитесь, выйдите на свежий воздух, взгляните на королевство, которое вы должны оберегать! Поговорите со жрецами и священниками, спросите магов, и если вы не верите живым — спросите у мертвых! Души, которых коснулся разрушительный Хаос, не возвратятся! Николас мертв — я тоже не могу поверить, что погиб единственный сын моей сестры Фионы, — я тоже не могу принять его смерть! Но мы должны. Должны, моя королева! Чтобы сохранить то, что было дорого нашим родным и возлюбленным при жизни, мы должны смириться. Похоронить мертвых и продолжить дело живых. Спасти Империю от вторжения демонов. Заручиться поддержкой эльфов, нейтрализовать Лигу Серебряных Городов, мы должны что-то делать и надеяться, что Эльрат и Свет не оставят нас своей поддержкой. Только так мы сможем сохранить — нет, не тело Николаса, но сущность его души».

Он должен произнести эти слова. Он, Годрик из рода Единорогов. Единственный равный Изабель по древности рода, заслугам и уважению, — он, дядя умершего императора, должен поднять на ноги эту истаявшую, измученную горем девушку, встряхнуть ее и высушить кровавые слезы израненного сердца беспощадным огнем гневных, но искренних и правильных слов.

Старый рыцарь подошел ближе и положил руку на плечо Изабель. Та, не оборачиваясь, обхватила его широкую, мозолистую от меча ладонь своими тонкими, холодными и хрупкими пальцами.

— Я должна вернуть Николаса, — зашептала она. — Он отдал жизнь ради меня, я умру, если сделаю меньшее… Он вернется! Вернется!.. И все будет, как прежде…

— Маркел? — не понял ее слов Годрик.

— Николас, — Изабель присела на край каменного алтаря, и, двигаясь механически и неровно, как сломанная марионетка, положила голову на грудь покойника. — Он — вся моя жизнь, — тут голос ее дрогнул, и вместо едва различимого шепота прорезался больным, надсадным хрипом. — Ты должен мне помочь. Ты клялся Николасу защищать меня и мою корону. Ты должен!..

— Да, моя королева, — пробормотал Годрик в ответ. — Должен.

Он вышел на крепостную стену и медленно направился к той стороне, что выходила к морю. Здоровался с караульными, слушал байки бывалых вояк, согласился отведать чарочку вина. Украдкой отругал кастеляна, что тот не зовет личей в трапезную — да, господа союзники не интересуются более яствами, но пригласить-то можно. Люди ведь… были когда-то.

Ночь залила чернилами небосвод, и боги-драконы разбрасывали в прорехах облаков редкие бисеринки звезд, запутывая астрологов и путешественников.

Завтра будет новый день. Он, Годрик из рода Единорогов, сиятельный герцог и верный слуга королевы, будет занят караулами, тренировками, спорами кастеляна с инженерами, сбором податей и прочими делами, чтобы не осталось времени размышлять о тайнах, которые скрывает советник королевы Изабель некромант Маркел.

Возможно, скрывает.

А возможно, и нет.

Может быть, Маркел действительно сдержит свое обещание и спасет Николаса, чтобы тот затем спас Империю?

Размышлять о границах могущества великого некроманта, о загадках души и тайнах жизни и смерти было гораздо проще, чем думать о том, дурно или же правильно поступает он сам, слепо и безоговорочно исполняя желания королевы.

В свете луны, показавшейся из-за туч, черный камень статуи какого-то древнего правителя показался Годрику облаченным в серебристо-белую накидку. Рыцарь неторопливо прошествовал мимо и вдруг замер: ему показалось, что статуя повернула голову и смотрит ему вслед.

В Хикам пробрались ассасины? Чье-то волшебство?

Годрик резко обернулся, наставил на возможного противника сталь кинжала.

Тишина. Черный камень. Белесый лунный свет. Темные и светлые кирпичики дорожки. Море. Город. Тени…