Поединок (гет)

"Прошлое связано с настоящим непрерывной цепью событий, вытекавших одно из другого" (А.П. Чехов "Студент")

— Ты сильный, но слабым станешь.

Кто-то карты сдал — ты играешь.

— В нитях прошлого словно в клетке.

В нитях страха — марионетка.

Выбор сделан, опять не твой.

— Помощь ждать — напрасное дело:

Жизнь тобою играет умело.

Ты ведешь самый трудный бой -

Поединок с самим собой.

Джеймс Поттер.

В последние дни жизнь явно налаживалась, и уже ничто не могло стереть счастливое выражение с загорелого лица Джеймса Поттера-младшего. Глаза все время насмешливо щурились, губы растягивались в широкой улыбке, руки то и дело стремились кого-то если не обнять, то хотя бы потрепать по плечу.

Именно в таком настроении и с таким выражением лица Джеймс, любимец всей большой семьи, вошел в гостиную своего дома — причем зашел с улицы, что даже с ним случалось нечасто, поскольку все Поттеры, Уизли и остальные родственники обычно пользовались каминами.

Он бросил спортивную сумку с формой у двери, не нагибаясь, скинул кроссовки и уже на ходу стянул футболку, отбрасывая ее в сторону. На улице было душно, август решил побить все рекорды по температурам или же дать понять Джеймсу, что тренировка не самое худшее, что есть на этом свете.

Молодой человек прошел в светлую кухню, заглянул в холодильник и взял пачку с соком, опустошая ее почти наполовину. Стало хорошо, почти прекрасно. За окном медленно начало садиться солнце, и Джеймс пожелал ему застрять где-нибудь там, за горизонтом, и дать им подышать свежим воздухом.

Поттер вернулся в гостиную, достал палочку и пустил по комнате легкий ветер. На кресле лежала шаль, которую вечером накидывала на плечи Ксения. Джеймс взял шаль и улегся с ней на диван, вдыхая цветочный аромат духов жены.

Жена... Они были вместе четыре года, и он ни разу не пожалел ни о чем. С той самой минуты, как Скорпиус Малфой представил ему свою троюродную сестру из Греции, что приехала учиться в Хогвартс, Джеймс всегда хотел быть рядом с ней.

Только она могла легко его успокоить, поселить в его душе мир, образумить, как это не раз бывало в школе. И дело даже не в том, что Ксения Верди (нет, все-таки Поттер, так ему нравилось больше) оказалась удивительной целительницей, способной видеть в человеке что-то неосязаемое — душу. Он просто ее любил, без всяких причин.

Хотя вот их-то, причин, у него всегда было немало: она спасла отца, когда тот почти погрузился в пучину горя и вины после смерти мамы; она помогала искать сестру, когда та была похищена; она спасала его самого — тысячи раз. Она была самой необыкновенной из всех, кого он когда-либо знал...

В желудке заурчало. Но с тех пор, как они жили вместе, он никогда не ел, если Ксении не было дома. Не потому, что почти не умел готовить (он ведь мог пойти куда-нибудь, хоть к отцу или Розе, они бы его покормили), а потому что без нее есть не хотел. Лучше уж подождать чуть-чуть, а потом вместе что-нибудь сделать на ужин. Этой традиции был уже почти год, и Джеймс никогда ее не нарушал. С того вечера, как она стала его женой.

Джеймс улыбнулся, блаженно вытягиваясь на диване и закрывая глаза. Ну, вспоминать о дне их свадьбы без ухмылки он не мог. Кто еще расскажет о том, что после бракосочетания молодая жена получила сову, что ее пациенту стало хуже, и она с мольбой смотрела на мужа, не решаясь уйти, хотя всей своей сутью стремилась туда, к больному. И Джеймс, конечно, кивнул в ответ на ее взгляд, потому что знал, на ком он женился. Причем он не просто ее отпустил — он пошел с ней и весь вечер просидел с журналом, пока она, в свадебном платье с накинутым поверх халатом, беседовала со своим пациентом в закрытой палате больницы Святого Мунго.

Потом их поздравляли коллеги Ксении, и домой они пришли уже далеко за полночь. Она пыталась извиниться, но он не хотел этих извинений: более счастливого дня в его жизни не было и никогда не будет.

Хотя сегодняшний день тоже не был рядовым, поэтому улыбка не сходила с лица Джеймса с тех пор, как ему передали письменное предложение перейти играть в команду «Крылья Лондона», одну из сильнейших в английской Лиге по квиддичу. Радости и гордости его не было предела, хотя и в нынешней команде ему нравилось, он уже прижился, играл в основном составе, но ведь даже запасной ловец в «Крыльях» — это шанс попасть в сборную страны. Думал ли он, что ему когда-то представится такой шанс? Тем более уже через два сезона игры в Лиге!

Он лежал и думал о том, как расскажет об этом Ксении. Он знал, что она очень обрадуется, впрочем, как всегда. А завтра об этом узнает отец и будет горд, потому что Гарри Поттер очень переживал за карьеру сына, ходил на все игры и разбирал с Джеймсом разные моменты матчей.

Альбус Северус, это худое существо, мало что понимающее в квиддиче, но тоже не пропускавшее ни одной игры Джеймса (правда, на половине он спал, просыпаясь только под финальные овации), будет скакать от радости, хотя младший братец разбирался в квиддиче, как Джеймс — в балете. Гермиона будет улыбаться.

А еще завтра надо рассказать Малфою и Лили. Реакцию сестры было легко представить — она, после Ксении, была самым близким Джеймсу человеком. А Скорпиус, лучший друг уже почти десять нескучных лет, наверняка лишь хмыкнет, бурные эмоции были не в его стиле, даже четыре года близкого общения с Лили ему не помогли. Зато вдвоем с Малфоем они смогут, как обычно, обмыть эту новость…

Ну да, Роза, его любимая кузина, не раз уже их предупреждала, что так и спиться недолго, но школьная практика показывала, что им это не грозит. Главное — знать меру, а уж Скорпиус Малфой ее знал хорошо. Его аристократическое воспитание пока не давало сбоев, и Джеймс привык во многом полагаться на друга. Пусть он и был презренным слизеринцем, но все-таки... еще не потерянным для общества. Благо, что Джеймс за него взялся еще на втором курсе, а то неизвестно, каким бы он был, этот Малфой-младший. Зато сейчас он ничего даже такой, почти не зелененький, причем накрепко привязанный к Лили Поттер, что Скорпиусу явно пойдет только на пользу. Уже пошло.... Хорошо чувствовать себя спасителем слизеринских душ. Не каждый может таким похвастать...

Солнце завернуло за угол, перестав бить по глазам из окна, и Джеймс медленно начал погружаться в дрему, наслаждаясь легким движением воздуха. Если не дают поесть, поспи — важное правило выживания в Хогвартсе. Нужно не забыть рассказать о нем Альбусу, который уже сидит на сундуке и готовится мучить преподавателей. Джеймс мысленно пожелал здоровья и терпения МакГонагалл, директрисе школы, и Фаусту, ее заместителю и декану Гриффиндора. У них было целых три года отпуска от мальчика по фамилии Поттер. Пусть надеются, что Альбус, это маленькое бедствие с большими амбициями, не найдет себе слизеринского дружка... С этой веселой мыслью Джеймс позволил себе заснуть.

— Джим…

Он лениво открыл глаза, услышав родной голос. Ксения сидела на краю дивана и с улыбкой смотрела на него. Глаза ее отражали пламя свечи, что стояла на столике. В комнате царил полумрак. Получается, он так долго спал…

— Привет,— улыбнулся он в ответ, привлекая ее к себе и целуя в губы. Он вынул из ее волос заколку, и золотая волна накрыла их.— Ты где так долго была?

— На работе,— она села прямо, откидывая волосы назад. Девушка пристально и с присущей ей нежностью смотрела на него, на ее губах играла легкая улыбка. Но что-то сегодня было по-другому, только вот что? Это она — целительница душ — могла легко обратить свои чувства и интуицию во что-то осязаемо-словесное, а он лишь ощущал в ней что-то.

Она протянула прохладную руку и погладила его по щеке. Он поймал ее холодные пальцы и прижал к губам, глядя на это золотоволосое виденье, которое Мерлин за какие-то заслуги (какие только?) послал ему в жены.

— Я беременна,— глухо произнесла Ксения, глядя в его еще сонные глаза.

Джеймс секунду пытался воспринять информацию, потом резко сел.

— Беременна?

— Да,— она кивнула, не отстраняясь от его близкого теперь лица.

— То есть у нас будет ребенок?

— Да,— он заметил, что Ксения еле сдерживает улыбку, очевидно, глядя на его немного растерянное лицо. Он знал, что она не задаст глупый вопрос «Ты рад?» — ей это было незачем, потому что все его чувства — растерянность, восторг, испуг и еще непонятно что — она могла ощутить и без ненужных никому из них вопросов.

— Мы станем родителями?— повторил он, чтобы хоть что-то спросить, пока внутри него укладывалась эта впечатляющая новость.

Она кивнула, позволяя себе улыбнуться и обнять его, вплетая пальцы в его растрепанные волосы. Он мог бы сказать ей много слов, он хотел вскочить и прыгать на диване или с испугу забиться в дальний угол дома. Но ее руки, привычно лежащие на его шее, не давали ему удариться в панику или буйный восторг. И он понимал, что все будет хорошо.

Его желудок заурчал, и Ксения рассмеялась, отстраняясь. Джеймс нахмурился, вдруг понимая, что ничего не изменилось, все по-прежнему, просто их маленький мирок скоро станет на одного человека больше. Это пугающе, но разве Джеймс Поттер — трус?

— Не вижу причин отменять ужин,— пробурчал он, подхватывая Ксению и направляясь на кухню.

Лили Поттер.

Она проснулась и не захотела открывать глаза. Уснуть бы снова, чтобы не вспоминать вчерашнего вечера.

Вчера они поссорились. Впервые. И он ушел, хлопнув дверью, даже не надев мантии, а на улице был дождь.

Ей не хотелось открывать глаз, чтобы не видеть пустой постели рядом с собой. За почти год, что они жили вместе, она не могла вспомнить ни одного утра, когда просыпалась бы одна. Он всегда был рядом, ее серебряный дьявол...

Он был с ней четыре года. Нет, больше. Он был рядом с тех пор, как она пошла в Хогвартс. Он был всегда с ее любимым старшим братом, что сначала раздражало, даже бесило.

Джеймс Поттер и Скорпиус Малфой. Она считала, что он отнял у нее Джима... Она презирала его и в то же время с каждым годом все чаще останавливала на нем взгляд. Он был не таким, каким должен был быть слизеринец, да еще Малфой. Он бы таким же, как ее брат, которого она обожала.

Холодный, надменный аристократ. Он никогда ее не замечал, маленькую, худую да еще рыжую девчонку. И заметил бы, если бы не трагедия того сентября? Были бы они сейчас вместе, если бы тогда на его глазах не разрушилась их семья? Мама погибла, папа был в больнице, они все — Поттеры и Уизли — в опасности. И Скорпиус был тут как тут, готовый на все ради Джеймса. Если бы всего этого не случилось, наверное, Малфой бы никогда не обратил на нее внимания.

Но он был рядом — с того сентября и до сих пор. И никогда он не уходил — вот так, хлопнув дверью, ничего не объяснив. Было пусто и ужасно тоскливо, но плакать уже не хотелось. Все слезы она выплакала еще вчера, с силой ударяя кулачками о подушку...

С чего все началось? Ах, да, с очередной его пьянки с Джеймсом. Брат поведал лучшему другу о том, что его приняли в основной состав столичной команды по квиддичу, и они вдвоем отправились обмывать эту новость…

Она ждала его почти всю ночь. Он вышел из камина, весь сырой, без мантии, которую где-то оставил, с бутылкой в руке. От него пахло какими-то духами... Она заставила его выпить вытрезвляющего зелья, злясь и ревнуя, готовая кинуться к Джеймсу — выяснять, где они были.

Скорпиус взбунтовался, услышав ее вопросы. Он вспомнил о своих тупых правилах, в которых Малфои почему-то не оправдываются и не объясняются. Он обвинил ее в том, что она не верит ему. А она хотела верить, ей нужно было лишь услышать несколько слов, которые бы ее успокоили, вернули бы ей душевное равновесие. Но он только холодно улыбнулся и ушел, хлопнув дверью...

Почему для нее это было так важно: услышать, что это лишь недоразумение? Просто она до сих пор не верила в то, что такую, как она, может полюбить такой, как он — совершенный, сильный, необыкновенный дьявол с серебряным взглядом... И хоть он очень часто говорил о своей любви к ней, она всегда боялась, что ее сказка, ее серебряное счастье, лишь короткая иллюзия...

Сквозь веки пробивался солнечный свет августовского утра. Одинокого и горького. Луч словно заставлял ее разомкнуть их, но она отвернулась. И замерла, потому что в нос ударил запах хвои. Откуда?

Она резко открыла глаза и тут же села от удивления — на прикроватном столике, в вазе, стояли еловые ветки, покрытые серебром. Они приятно пахли лесом и чем-то знакомым, теплым, сокровенным. Это была частичка их секретного мира — их серебряного леса, что смог создать в Выручай-комнате Скорпиус. Создать для нее. Это был мир теплого снега и низкого серого неба, что почти натыкалось на верхушки елей. Мир огня и любви, их любви.

Губы сами собой растянулись в улыбке, рука потянулась, чтобы коснуться этой частички сказки, ее сказки, но замерла, потому что на одной из веток, среди иголок и серого пуха, было что-то чужеродное.

Кольцо.

Она не верила своим глазам, осторожно снимая с ветки колечко и глядя на него, ничего не понимая. Они встречались четыре года, два из которых провели в разлуке из-за ее учебы в Хогвартсе и его обучения в магической академии нумерологов и экономистов Германии. Но никогда они не говорили вот об этом... Она даже думать об этом боялась. Потому что... Потому что иногда не верила, что все это реально...

Она услышала шаги в соседней комнате. В их небольшой квартире (Скорпиус всегда мечтал жить в маленьком домике или квартире) не могло быть никого, кроме Джеймса (которому они на всякий случай дали ключи и пароль от защиты) и самого Малфоя.

Но ведь он ушел!

Она откинула одеяло и встала, поправив на себе домашний джемпер, который вчера так и не сняла, ложась спать — так казалось уютнее. Она осторожно открыла дверь и застыла: вся комната была усыпана еловыми ветками и серебряным пухом, запах хвои пропитал все вокруг. А над камином, на простыне цветными красками — зеленым, серым и оранжевым — было написано "Лили Поттер, станешь Лили Малфой?". Она боялась сделать хоть шаг, взгляд ее был прикован к плакату.

Не верилось, что это наяву, но ведь это был ее Скор, который постоянно выкидывал что-то подобное. Когда она училась в Хогвартсе после его выпуска, он вдруг заявлялся в ее школьную спальню, скидывая мантию-невидимку, отряхиваясь от паутины и пыли подземелий. Он ставил на уши Хогсмид, если она вдруг туда не попадала в назначенную минуту. Он прислал ей огромного котенка, когда уехал учиться в Германию. Он сбегал оттуда, чтобы примчаться к ней на свидание и сделать год разлуки не таким мучительным. Эти два года были тяжелыми, но самыми светлыми и веселыми. И год совместной жизни был полон вот таких сюрпризов.

Хотя нет, не таких... Она держала на ладошке колечко и смотрела на плакат, не зная, что делать.

— Просто надень его. Или же выкинь.

Она обернулась. Скорпиус стоял, прислонившись к косяку и сложив на груди руки. Он был аккуратно причесан, в домашней рубашке и брюках. Позади него торчал любопытный Донг, его домашний эльф, обернутый в кухонное полотенце и фартук.

Лили отвела глаза и только тогда увидела, что в центре комнаты, на ветках, лежит коробочка, упакованная в подарочную бумагу.

— Это тебе,— Малфой взмахнул палочкой и отправил коробку в руки девушки. Она нахмурилась, думая о том, что, кажется, ее пытаются подкупить, но это было так непохоже на Скорпиуса...

Она машинально вскрыла коробку и чуть не выронила: внутри лежала красивая бутылочка с туалетной водой, запах которой был ей уже знаком. Именно так вчера пахло от ее любимого. Значит...

— Мы выбирали с Поттером тебе подарок, и этот олух решил пошутить, прыснув на меня...

— Пошутил...— проговорила Лили, поднимая на него глаза.— Почему ты так и не сказал?

— Малфои не оправдываются.

— А сейчас ты что делал?

— А сейчас я трезвый и более адекватно реагирую на вопросы, да и Ксения полночи промывала мне мозги тем, что я должен хоть иногда идти на уступки...— усмехнулся он.

— Значит, все это...— она обвела рукой комнату,— уступка?

— Нет, все это было спланировано давно, но как-то так... наладка вышла...— пожал он плечами.— Плакат мы с Поттером рисовали...

— Не сомневалась,— улыбнулась она, откладывая подарок на столик и поднимая к глазам колечко. Она еще помнила, как в Хогвартсе, когда она только начала встречаться со Скорпиусом, он и Джеймс всю ночь расписывали красками украденный у Филча кусок ткани, на котором появилось первое в жизни Лили признание в любви. Самое необычайное и самое удивительное, хотя в тот момент она еще сомневалась, что это было именно признание, а не очередная шутка Малфоя, на которые он и ее брат были горазды в школе.

— Так что ты с ним будешь делать?

— Я? Ничего,— ответила она. Малфой нахмурился, явно не ожидавший такого ответа. Она подняла на него глаза и улыбнулась:— Насколько я знаю, это ты должен что-то с ним делать... Надеть его мне на палец, например...

Широкая, довольная улыбка поползла по его бледному лицу. Лили подалась вперед, но тут же подпрыгнула и вскрикнула.

— Что?— Малфой подскочил к ней, ловя.— Что?!

— Я наколола ногу,— простонала она, чувствуя, как Скорпиус поднимает ее на руки. Он взглянул на ее босые ступни и хмыкнул:

— Вот этот момент я как-то не просчитал...

— И еще я уронила колечко,— Лили уткнулась лицом в его шею, пряча глаза.

— Нашла проблему,— фыркнул Скорпиус, сажая ее на диван и доставая палочку. Через мгновение он уже держал в руке кольцо.— Значит, будешь Лили Малфой?

Девушка кивнула, глядя, как он надевает колечко ей на палец.

— Тогда чего сидишь?

— В каком смысле?

— В прямом. Идем в Министерство, пусть нас распишут...

— Скор, но... Я, по крайней мере, не одета... А как же родители? Подготовка к свадьбе, белое платье?

— Платье купим по пути, тогда и оденешься, а родителям позже скажем,— усмехнулся Малфой, снова беря ее на руки.

— Но...

— Лили, я не хочу никаких шумных торжеств, газетных статей и всего прочего... Надоело,— проговорил он, направляясь к дверям.

— А как же свидетели?

Он улыбнулся, целуя ее в веснушчатый нос:

— Зайдем за твоим братом и Ксенией...

— Но папа…— девушка просяще посмотрела на жениха, не веря, что на ее свадьбе не будет отца. Когда-то она представляла себе красивый парк, украшенный цветами и лентами, плачущую от радости маму, отца с гордой улыбкой, провожающего ее, в подвенечном платье, к арке, под которой застыл красивый юноша в мантии. Она представляла себе шумное торжество, большой торт, горы подарков, тосты, поцелуи…

— Хорошо, думаю, мы сможем захватить и твоего отца,— Скорпиус ей улыбнулся (эта улыбка стоила Лили многих месяцев — ведь Малфой совершенно не умел нормально улыбаться), глядя прямо в глаза. Наверное, он знал, как важно для нее, чтобы Гарри Поттер в такой момент стоял рядом. Не из-за страха, а из-за того важного места, что отец всегда занимал в жизни девушки, особенно после смерти мамы.— И, как я понимаю, твоего братца и Гермиону…

— Ты самый лучший на свете, ты знаешь об этом?

Он хмыкнул, словно ему об этом каждый день все говорили, и вышел в двери, чтобы трансгрессировать к дому Джеймса и Ксении.

Лили неверяще покачала головой, стараясь скрыть счастливую улыбку. А еще пятнадцать минут назад она проснулась, чувствуя себя самой несчастной девушкой на земле...

Роза Уизли.

Ты темный ангел, замкнутая полночь.

Мне не уйти, не скрыться, не забыть.

И я не знаю, как мне дальше жить,

Если твой мрак вдруг растворится в солнце...

Ты темный ангел, скованный внутри.

И я не буду разрывать оковы:

Собою оплету цепей остовы

И не поймешь, твои то иль мои...

Да, темен ты, но свет во мне пылает,

Мне не нужны атлас и красота.

Мы встретились с тобою неспроста:

Рассвет и полночь — оба ослепляют...

Она часто вспоминала утро, ставшее для них обоих началом чего-то нового и дорогого сердцу. Утро после битвы, когда еще не стало привычным чувство безопасности, когда не успокоилось бешено колотившееся от тревоги сердце. Утро, когда враги Гарри Поттера были в очередной раз повержены, а родные и друзья разошлись, чтобы в тишине оглядеться и понять, что же осталось после битвы, что сталось с ними после нее.

Это утро почему-то всегда хотелось назвать утром Рассвета, потому что она тогда сидела на подоконнике и смотрела на солнце, что вставало из-за холмов, солнце, которое освещало суровое лицо Теодика Манчилли.

Целитель, легилиммент, талантливый волшебник — все это было для нее не ново. Новыми были его взгляд и его руки, обнявшие ее тогда. И его боль, что он хранил годами, пряча от всех: годы, когда он был «безотцовщиной», когда ждал возвращения папы, как обещала его мать, годы после ее «предательства», когда она вышла замуж, так и не дождавшись отца. И годы, когда он жил с ожиданием папы, который явил себя лишь раз — глубоко в Омуте Памяти, в день его одиннадцатилетия.

Боль стала для него привычной, образом жизни и мысли. Но тогда, в тот рассвет, она уходила, потому что он многое узнал об отце: и о случайной встрече родителей, и о пьяном забытье мужчины, и о беспричинном желании женщины помочь, и о Забвении, что навсегда разделило их. Теперь он знал, что он сын Северуса Снейпа, он видел его портрет, он говорил с ним. В Тео все еще была боль, давняя, привычная, с которой он не хотел расставаться, но должен был, потому что она, Роза, была рядом, потому что она впервые его поцеловала...

Потому что он любил ее, как она его.

Нет, он не признавался ей в этом, крича с Астрономической Башни, не писал пылких слов на стенах, не дарил удивительных подарков. Он просто был рядом, часто безмолвно делясь с ней своим внутренним миром, который еще никогда и никому не был доступен. Они могли часами молчать или обсуждать какое-то никому ненужное зелье, но это было самым прекрасным из всего, что они оба в тот момент могли пожелать.

Четыре года, что они были вместе, только укрепили их внутреннюю связь, только показали, насколько они похожи и как интересно им находить различия. Открывать новый мир — не разума, а чувств, дотоле неизведанных, глубоких, искренних, которые не требовали слов.

Уже полтора года они жили вместе: с тех пор, как Тео открыл частную практику, уйдя из Хогвартса. Она любила их маленький домик на краю тихой улицы, заселенной и магами, и магглами… Вообще она была рада, что их вкусы, их жизненные стремления были так похожи…

Ничего большого, ничего броского, ничего шумного…

Это как-то выяснилось само собой, из его редких реплик, из его взглядов…

Но все равно он во многом оставался загадкой, которую ей так нравилось разгадывать. Подбирать ключики, коды, комбинации к его замкнутому на сотню замков миру. И каждый раз, когда у нее получалось хоть немного продвинуться в этом, она радовалась, как ребенок, хотя тут же понимала, что разгаданная загадка лишь открывает десяток новых. Этого всегда не хватало в рационально-понятном мире Розы Уизли.

Девушка тихо вошла в дом, с удовольствием вдыхая его запах: зелий, чистого белья и жареного хлеба. Этот запах напоминал о «Норе» и бабушке Молли.

В большие окна холла, на которых настояла она, лился солнечный свет последних летних дней. Дверь в приемную и кабинет была приоткрыта. Роза положила на столик книги и тетради, бесшумно скинула туфли, повесила на крючок сумку и подошла к двери, откуда пахло им. Да, глупо, но запах зелий, спирта и чернил навсегда впитался в его руки, которые она не раз целовала, вдыхая его аромат.

Роза тихо вошла в кабинет, где тоже было много света, даже несмотря на занавески, которыми он по старой привычке пытался отгородиться от мира. Кушетки, ширмы, стеллаж с книгами и картотекой, и его стол, на котором всегда был порядок.

Роза на цыпочках подкралась к нему, склоненному над записями и напряженно о чем-то думающему, осторожно собрала свои волосы, наклонилась над его спиной и нежно коснулась губами его скулы, обнимая за напряженные плечи. Он не вздрогнул, не отшатнулся: накрыл левой рукой ее ладонь, губы чуть дрогнули, но она знала, что он рад ей. Она уже хорошо его изучила и могла по легкому взмаху его ресниц определить, что он чувствует в этот момент.

— Устала,— он не спрашивал, утверждал, не поднимая головы от своих записей, но перебирая пальцы обнимающей его руки. Он вообще редко спрашивал. И никогда не был склонен к вспышкам чувств, что Розу совсем не огорчало — ведь еще более дорогими сердцу становились его всплески, его объятия, его горящие глаза. И еще дороже это было потому, что никто, кроме нее, не видел его таким…

— Здравствуй,— она прижалась щекой к его щеке, обвивая шею.— Ты голодный?

Он покачал головой. Роза чуть улыбнулась — она успела привыкнуть к их безмолвным разговорам, к коротким его ответам. Чаще всего за него говорили тело, руки, губы, поворот головы.

Она отстранилась, обошла его и присела на край стола, ожидая, когда он допишет. Роза нежно улыбалась, глядя на него, изучая, хотя ей давно казалось, что она знает его насквозь, полностью. Каждое движение, каждый изгиб. Как он знает ее.

— Тео…

Он поднял голову, и она тут же поняла по каким-то невидимым другим приметам, что что-то случилось. Что-то, что взволновало его. Нет, ни напряжения, ни волнения не было на его лице. Просто он, как всегда, был слаб рядом с ней, и она этим пользовалась, потому что он хотел этого.

Взгляд ее упал на конверт, аккуратно положенный рядом со стопкой историй болезни. Под его пристальным взглядом она выпрямилась и взяла письмо, царапнув ногтями по гладкой поверхности стола.

Министерский штамп, безликое имя какого-то работника. Роза осторожно вынула свиток и пробежалась глазами. Письмо выпало из рук, она бросилась к Тео, обняла, заставив откинуться на стуле. Он прижал ее к себе, запуская пахнущие чернилами и спиртом руки в ее непокорные волосы.

— Мистер Снейп,— прошептала она, глядя прямо в его темные, непроницаемые глаза. Больше никаких слов ему было не нужно, она знала. Разве передадут слова все то, что может чувствовать человек, почти четыре года ждавший вот этого мига: мига, когда он, наконец, через столько лет, обретет отца, о котором мечтал? Лишь она, она одна знала, как ждал он этот документ, как вдруг задерживал на миг дыхание, получая почту…

Роза поцеловала его в прохладные губы, на которых был вкус корицы, что он добавлял в чай. Глубокий поцелуй, которого никто и никогда не видел, только их поцелуй… Когда он вдруг теряется, когда светлеет его лицо, разглаживается морщинка на лбу, когда он прикрывает глаза… Только наедине, только вдвоем… Это была их тайна. Он — вот такой — был ее тайной, ее загадкой, которой она не хотела делиться ни с кем.

— Я приготовлю поесть,— Роза очертила пальцем его брови. Он лишь покачал головой, отстраняясь и поднимая руку со сжатым кулаком. Пальцы распрямились, и на большой ладони, обожженной каким-то зельем, она увидела маленькое, очень простое колечко с изящной буквой «S» вместо камешка.

Он не задал вопроса, она ничего не ответила, потому что любые слова были бы фальшью. За них говорила тишина. Ее рука дрожала, когда он надевал колечко на тоненький пальчик.

— Тео,— она обожала произносить его имя.

И любила получать в ответ его глухое:

— Роза.

Она улыбнулась, ощущая его кольцо на своей руке и букву «S», такую важную для него, сына Северуса Снейпа…

Ксения Верди.

«И, если свет победит, на четвертую весну после смерти восьмиглавого змея в мир придет гость, способный смотреть в глаза, а видеть души. И мертвый заговорит, и выбор встанет перед гостем: устремиться к небу или притянуться к траве. Ибо небо принесет счастье и процветание, а трава — предназначение, но потерю себя. И, сделав выбор, гость решит судьбу света».

Эти слова, заученные ею еще в шестилетнем возрасте, давно определили ее путь, ее жизнь, ее судьбу. Нет, это было не смирение, это был ее выбор. Цель ее жизни — исполнить пророчество, помочь Свету, за который она боролась в душах других людей.

Ее нарекли Ксенией в ту весну, через четыре года после смерти Темного Лорда. И она видела души — уникальный дар, целительский дар, который она берегла и развивала, хранила до того момента, когда портрет профессора Альбуса Дамблдора не предложил ей провести ее последний учебный год в Хогвартсе, до того момента, пока Шляпа не поставила ее перед выбором — Слизерин или Рейвенкло... До того момента, пока она осознанно не сделала свой выбор, готовая прийти на помощь Свету...

И она не боялась, собираясь спасти Гарри Поттера, этот почти погасший из-за пережитого свет, поменять свой дар на исцеление измученного человека, заслужившего покой. Она не боялась, потому что всю свою жизнь она готовилась к тому, чтобы исполнить предназначение, спасти...

И она это сделала, ничего не потеряв... И она многое приобрела, следуя за нитью своего пути... Разве могла она подумать тогда, на Косой аллее, впервые увидев смущенного, растерянного черноволосого мальчишку со знаменитой фамилией, что именно он станет ее судьбой, ее счастьем, которого она никогда не чаяла получить? Она приехала в Англию, чтобы исполнить пророчество, и именно предсказание, сделанное много лет назад, принесло ей любовь.

Потому что она, семнадцатилетняя целительница душ, была родственницей Скорпиуса Малфоя. А тот мальчишка — Джеймс Поттер-младший — оказался его лучшим другом, почти братом. А Гарри Поттер, для которого она и получила свой дар, — отцом Джима... Все было связано и переплетено еще тогда, в далеком прошлом, когда произнесенное профессором Трелони пророчество было записано и разделено согласно указаниям Альбуса Дамблдора...

Она хорошо помнила тот вечер, когда Джеймс со страхом, почти с паникой смотрел в ее глаза, зная, что она собирается выполнить предназначение, что она собирается расстаться со своим уникальным даром — чтобы спасти тонущего в муках прошлого Гарри Поттера... Она видела, как он пытался сопротивляться, искать какой-то другой выход, разрываясь между ней и своим отцом.

Смешной. Немного наивный. Любимый, наверное, именно из-за этой его детской бесшабашности, которую она уже давно утратила. Разве мог быть более выгодный обмен: ее дар на счастье Джеймса Поттера и на ее собственное счастье с ним? С ним и с тем, кого, спустя четыре года после их первой встречи на Косой аллее, Джеймс ей подарил, кого она уже ощущала внутри себя — тоненькая ниточка неощутимого света уже связывала ее с самым великим даром, что могла преподнести ей жизнь...

— Джеймс, ты где?— девушка оглянулась вокруг, но среди многочисленных посетителей, полок и прилавков магического универмага, что открылся всего полгода назад на Косой аллее, не нашла черноволосого молодого человека.— Джеймс!

Из-за полки показалась знакомая рука, на два пальца которой были надеты крошечные носочки красного цвета.

— Джим, прекращай,— Ксения улыбнулась, глядя, как "ножки" вытанцовывают по коробке с самомоющимися тарелками.— Хватит, нас же ждут!

Наконец, над коробкой показалась и голова шаловливо улыбающегося Джеймса:

— Нравится?

— Что именно?— девушка пыталась не рассмеяться, хотя сердиться у нее тоже не получалось. Она вообще, кажется, на него не сердилась. Никогда.— Твое поведение? Ты как первокурсник...

— Неее,— протянул молодой человек, рассматривая носочки.— Ладно, беру...

— Зачем, ну, скажи мне, зачем?— почти бессильно спросила Ксения, понимая, что на борьбу, которую она вела с Джеймсом уже час в этом магазине, сил не оставалось. А когда он обогнул стеллаж и подошел к ней с полной корзинкой, она застонала, легонько впиваясь ноготками в его руку:— Ты сошел с ума! Так и знала, что не нужно было тебе сразу говорить...

Она действительно не собиралась ему говорить в тот вечер. Она вернулась из больницы, сама немного растерянная и даже напуганная с тех пор, как целитель Сметвик осмотрел ее и подтвердил диагноз, который Ксения себе уже поставила.

Ребенок… Дар... И ответственность, которую не каждый выдержит. А Джеймс? Она не сомневалась в нем, скорее, она боялась надеть на мужа такой «хомут», ограничить его бурную молодую жизнь, без которой, она знала, он угаснет. Как птица в клетке…

Но тогда, дома, она сидела и смотрела на его спящее лицо, на морщины, которые пролегли на лбу еще четыре года назад, когда погибла его мама. Он спал, улыбаясь чему-то во сне, но все равно лицо не становилось бесшабашно-веселым, каким было почти всегда, когда Джеймс бодрствовал. Он открыл глаза, и она поняла, что может ему сказать. Она может сказать ему все, и он примет, поддержит, не испугается… И она сказала. И он не испугался.

Хотя после трех дней вот таких выходок Ксения уже теряла терпение: Джеймс в присущей ему манере переварил весть и продолжил жить с дурашливой непосредственностью, хотя Ксения просила его пока держать весть об их ребенке в тайне. Хоть первое время, чтобы они сами смогли привыкнуть к тому, что станут родителями…

— Как не надо?!— возмутился Джеймс, опуская на пол корзину, набитую пеленками, погремушками, детскими игрушками. Зачем-то там еще лежали детская гоночная метла и даже квоффл.

— Ты сошел с ума?— рассмеялась Ксения, когда Джеймс подхватил ее и приподнял над полом, улыбаясь широко и весело.— Отпусти и перестань дурачиться...

— Неа,— покачал головой молодой человек.— Имею право. Я вообще теперь на все имею право... Люди!

— Перестань,— шикнула Ксения, скрывая счастливую улыбку.

— Люди!!!— еще громче прокричал он, глядя в ее светлые глаза.— Моя жена беременна! Я буду отцом!!!

Посетители универмага поворачивались к ним и улыбались, дети удивленно смотрели на них.

— Да, все-таки надо было подержать тебя в неведении,— наконец, решила Ксения, и Джеймс тут же опустил ее на пол.— Ну, скажи, зачем нам метла? Да она еще ближайшие года три будет в углу лежать... И пеленки зачем?

— Как зачем? Все нужно купить, подготовиться...— Джеймс не дал девушке вынуть из его корзины вещи.— А вдруг что забудем?

— Поттер, тебе не говорили, что детей вынашивают девять месяцев?— с интонациями Скорпиуса спросила Ксения, поглядывая на часы. Их ждали Малфои, чтобы вместе пойти к родителям Джеймса — сегодня Альбус уезжал в школу, и Ксения пыталась найти для него подарок, пока Джеймс дурачился, собирая по универмагу детские вещи.

— Видишь, как мало времени осталось,— Джеймс обольстительно улыбнулся жене, приобнимая ее.— Надо моему сыну купить все, чтобы он ни в чем не нуждался...

— Почему это сыну?— Ксения достала из корзинки голубую рубашечку и голубой чепчик.— Может, дочери...

— Нет, Ксени, на меня возложена ответственная миссия продолжения рода Поттеров... Не думаю, что отец будет доволен, если его внуки будут носить только фамилию Малфой... Это будет как-то... неправильно...

— А как же Альбус?— Ксения с рассеянной улыбкой рассматривала содержимое корзины мужа.

— Ох, на него я уже давно не надеюсь. С того момента, как лет в пять он заявил, что хочет быть геем...

— Что?— Ксения рассмеялась от неожиданности.

— Да, геем. Он услышал от меня это слово и сделал судьбоносное заявление...— Джеймс поцеловал Ксению в макушку, приобнимая.— Так что у нас будет сын...

— Через восемь месяцев, так что бери все это,— девушка указала на корзину Джеймса,— и неси обратно, пока я оплачиваю покупки... Тем более не стоит ничего заранее покупать... И Лили тебя убьет, если мы опоздаем, и Альбус из-за этого расстроится...

— Вечно я во всем виноват,— пробурчал Джеймс и покорно поплелся обратно. Через пару минут он вернулся, держа на ладони красные носочки. На лице молодого человека было написано упрямство.— Их я все равно куплю...

— О, ради Мерлина, Джим,— вздохнула Ксения,— покупай, только давай быстрее...

— Хорошо... А потом к Каминному холлу...

— Я думала, мы трансгрессируем...

— Нет, тебе нельзя.

— Джеймс Поттер!— Ксения ткнула кулачком ему в грудь.— Я беременна, а не смертельно больна. Так что если ты решил на восемь месяцев обложить меня ватой и положить в коробку, то лучше сразу откажись от своей идеи...

— Беременным женщинам нельзя трансгрессировать, я читал,— упрямо произнес Джеймс, прижимая к себе ее руку.

— Поттер,— Ксения начала сердиться.— Я сама целитель, и не надо меня учить! Трансгрессировать нельзя после десятой недели, а у меня только четвертая... Так что шагай к кассе, или я прокляну тебя до Малфоя...

Он тяжело вздохнул, смиряясь, и Ксения улыбнулась: рядом с ним она была абсолютно счастлива даже тогда, когда сердилась...

Скорпиус Малфой.

Вообще в газетах, кажется, разучились писать что-то стоящее, и Скорпиусу иногда казалось, что читает он их только потому, что по утрам нужно было чем-то занять себя, чтобы не думать о том, что Лили еще в постели или отправилась в душ. Кажется, мысль, что они муж и жена, растворила последние островки приличия, что еще хранились в его душе как пережиток школьного прошлого, когда ему приходилось считаться с миллионами правил, две трети из которых были явно придуманы кланом Поттер-Уизли.

Конечно, считался он не всегда... Да и она не раз перешагивала — осознанно — черту дозволенного... Но это ему обычно нравилось... Правда, не всегда...

Расслабленный, он перевел взгляд на стену, видя перед собой освещенную гостиную Слизерина, посреди которой, бесстрашно глядя в его ледяные глаза, стояла гриффиндорка-пятикурсница. Боялась ли она тогда, пряча испуг, или просто не знала, что, когда у него был такой взгляд, он мог все: причинять боль, мстить? Возможно, даже убивать… Ей бы следовало бежать, прятаться, но она бесстрашно смотрела на него, словно знала что-то, что позволило бы ей уйти от урагана, который мог прорваться из хладнокровной и расчетливой, темной души Скорпиуса Малфоя.

Наверное, она знала, это Малфой понял по прошествии нескольких лет, проведенных рядом с ней. Что именно? Этот вопрос он никогда не задавал ей, не желая слышать ответ.

Знала ли Лили о Лиане МакЛаген, которая немногим раньше вот так же смело смотрела на него, хотя до этого равнодушно говорила, что его нельзя любить? Знала ли эта смелая гриффиндорка о том бесчисленном, безликом перечне девчонок, которых он мучил, которыми пользовался, загоняя все дальше даже возможность мысли, что его любят? Знала ли о том холоде, что всегда хранила его душа, когда тело касалось девичьего тела? Знала ли, что пробудила в нем она, Лили Поттер, которую он почти никогда до того сентября не замечал? Знала ли, что так терзало и мучило его изнутри в тот момент, когда она осмелилась не убежать от его взгляда — взгляда слизеринского мерзавца?

Он и сейчас надеялся, что нет, потому что его темное прошлое было слишком неприятным, чтобы касаться хотя бы на секунду мыслей его доброй, немного наивной жены, что научила его по-новому смотреть на мир...

А тогда, в тот момент, он еще старался оградить ее от себя, от своей темной стороны, пытался показать ей, что тот, кому она говорила «я тебя люблю», существует лишь в ее фантазиях, в ее глазах с розовыми очками... Он был уверен, что был для нее лишь иллюзией... Но она не позволила ему этого, она не позволила ему оттолкнуть ее протянутую к нему руку... Оттолкнуть ее любовь...

— Ты никогда не был прекрасным принцем, не льсти себе. Я видела тебя год за годом, со всеми твоими дурацкими манерами, выходками, шуточками… И я знала, что ты можешь быть жестоким… Ты был способен создать сказку. Если бы ты был таким ужасным, если бы в тебе не было света, ты бы не смог создать серебряный лес, где даже снег греет. Но ты его создал. Потому что внутри тебя есть место этому лесу...

Она тогда говорила, а он стоял молча, но ему казалось, что в тот самый момент внутри него растворилось прошлое, которым он старался ее оттолкнуть: исчезли из памяти слова Лианы, стерлись лица всех тех, кто мелькал в его судьбе до нее, до Лили...

Встряхнув головой, чтобы оттолкнуть малоприятные мысли о бурном школьном прошлом, Скорпиус взял другой номер, надеясь найти там хотя бы кроссворд, а сам вслушивался в шаги в спальне, но их заглушил стук в окно. Малфой поморщился, понимая, что утро соответствует предстоящему дню, и больше из вредности, чем из лени вставать, взмахнул палочкой, чтобы оконная рама, открываясь, щелкнула незванной никем сове по наглому клюву. Он еще только третий день женат (но об этом пока мало кто знает), какого... он должен принимать письма, а не спокойно наслаждаться медовым месяцем?!

Но еще до женитьбы на Лили Поттер он знал, что невозможно познать покой в этом семействе.

Птица недовольно вскрикнула, взмахивая крыльями — явно прошла курс выживания, но что еще ждать от совы Поттера? У них, наверное, все звери такие, посмотреть хотя бы на парочку гуляющих где-то тут котов, на которых Скорпиус в среднем три раза в день наступал, так и не научившись отличать их от ковриков.

Сова влетела в кухню и уселась на край стола, вне досягаемости руки Скорпиуса, явно понимая, чем эта рука может ей грозить. Но Малфою было лень связываться с птицей, и он просто отобрал у нее письмо, хмыкнув в ответ на очередной недовольный возглас:

— Я не Поттер, чтобы с тобой нежничать, это он у нас спаситель разных сов-идиотов, которые не отличают стену от окна,— фыркнул молодой человек, в очередной раз за это утро вспоминая далекие школьные годы, когда Джеймс решил обмотать себя веревкой и спуститься по отвесной стене, чтобы достать с карниза полудохлого совенка.

Скорпиус тут же забыл о птице, распечатал конверт и со снисходительной улыбкой прочел письмо. Потом отложил его на край стола и вернулся к газете.

— Что здесь делает Гэб?

Скорпиус усмехнулся, чувствуя, как мягкие пальчики Лили касаются его шеи. Она обняла его и поцеловала в гладко выбритый подбородок, на миг прижавшись к его спине.

— И тебе доброе утро,— хмыкнул Малфой.— Он хочет с нами позавтракать, я предложил ему миску твоих котов, но он оскорбился...

Лили рассмеялась, протянув руку и погладив эту пародию на птицу:

— Что в письме?

— А ты как думаешь?— Скорпиус отложил газету и согнал со стола сову с самым тупым именем, что ему приходилось слышать. Хотя какое имя у хозяина, такое и у совы... Только вот, насколько помнил Малфой, имя птицы было просто издевательством над Джеймсом, сову которого звали тоже идиотски, но только наоборот — Бэг. Насколько понял Скорпиус, маленький Поттер назвал так купленную ему сову, чтобы Джеймс мог давиться нежными братскими чувствами накануне своего дня рождения...

— Альбус очень волнуется, что мы не успеем его проводить,— Лили пробежала глазами каракули младшего брата.

— Ну, вполне правильно делает,— Скорпиус окинул взглядом Лили, которая еще была в халатике, потом посмотрел на часы.— Хотя, думаю, ты сто раз успеешь собраться, прежде чем твой братец все же отлепит физиономию от подушки...

— Нечего было вчера так бурно отмечать его день рождения,— откликнулась Лили, отправляясь в спальню.

— Это ты ему скажи, я тут ни при чем,— ухмыльнулся Малфой, в который уже раз поражаясь, что Поттер умудрился родиться тридцать первого августа. Подождал бы еще денек, вот бы потеха была в Хогвартс-Экспрессе...— Посмотри свежую газету, пожалуйста,— крикнул он вслед жене, ленясь подняться и взять самому.

Лили что-то ответила, и Скорпиус с чистой совестью вернулся к кроссворду, который все-таки нашел в конце прошлого номера. Вообще следовало бы читать газеты сразу, чтобы быть в курсе событий магического общества, но у него почти не было на это времени в течение прошедших трех недель. Он пытался найти для себя какую-нибудь малоизвестную команду по квиддичу, чтобы купить и заняться уже настоящим делом, вел переговоры, бывал в разных концах Англии, да еще тут Поттер с его новостью о «Крыльях Лондона», его день рождения, медовый месяц, наконец...

В общем, не до газет. Да и сегодня, видимо, не получится почитать — Альбус Северус Поттер отправлялся в школу волшебства и чародейства Хогвартс и наказал всем прийти к ним домой, чтобы потом торжественно препроводить его на станцию девять и три четверти. В этом мероприятии радовало лишь то, что можно будет хорошо повеселиться, когда встретятся Джеймс и Альбус, они всегда так пламенно друг друга любили. Да и бывшую старосту Уизли Скорпиус давно не имел удовольствия созерцать... В общем, и в плохом всегда можно найти что-то хорошее...

От дверей донесся резкий стук, потом прошло не больше пяти секунд, как замок щелкнул, и в квартиру явно ввалился Поттер, считавший вполне нормальным вламываться сюда без предупреждения только потому, что он знает пароль от замка.

— Привет, Джим, привет, Ксения,— раздался голос Лили, и Скорпиус решил все-таки почтить своим присутствием гостей.

— Поттер, однажды ты вот так войдешь и увидишь то, за что ты меня ударил на седьмом курсе,— лениво протянул Малфой, подавая другу руку и ухмыляясь почти так же, как сам Джеймс. Ну, когда за плечами столько всего прожитого и пережитого, трудно не усмехнуться друг другу при встрече. Потом он подмигнул Ксении, которая необычайно радостно (для жены Поттера) улыбалась, перевел взгляд на Лили, которая была слишком бледна (для его жены).— Лил, ты в порядке?

— Да, вполне,— чуть натянуто ответила она, сворачивая в трубочку газету.— Я оденусь, две минуты,— и поспешила в спальню, явно чтобы избежать допроса Скорпиуса, который ложь Поттеров считал самым занятным аттракционом. Лили махнула рукой и скрылась.

"Стоит сосредоточиться на этом вопросе",— подумал Малфой и тут же был отвлечен другом.

— Ну что ж,— хмыкнул Поттер, плюхаясь на диван.— Значит, у нас есть полчаса на то, чтобы перекусить.

— Ксения, ты посадила его на диету?— хмыкнул Малфой, потягиваясь.

— Нет, она все утро водила меня по магазинам, а это очень утомительно,— тут же откликнулся Поттер, лукаво улыбаясь жене. Ксения закатила глаза и направилась за Лили, видимо, чтобы обсудить какие-то свои женские проблемы.

Ну, о чем они еще могут болтать? О Поттере? Сомнительно... О нем, о Малфое? Лестно, конечно, но тоже вряд ли...

— Так что там у вас на завтрак?

Рон Уизли.

Словно не он сидел, болезненно усталый, болезненно ничтожный под темным небом, которое когда-то распорядилось его судьбой.

Если не небо, то кто? Если только ты сам… Но разве ты сам мог бы сделать тот страшный шаг, мог бы ступить на тропу одиночества и безверия, когда каждый миг — как вечность, когда любое чувство — как мука, когда воспоминания — как нож по сердцу?! Разве мог ты добровольно уйти оттуда, из твоего дома, от нее? От ее глаз, которые всегда придавали уверенности в себе. От ее голоса, всегда шептавшего такие нужные тебе слова любви и преданности. От себя самого, потому что без нее ты уже не ты…

Четыре года. Как вечность, но как миг. Ты живешь, неся в себе то прошлое, которому уже давно не было места в жизни других. В ее жизни, которую растерзало, разбило безжалостное небо. Нет, не небо.

Они.

Рон прикрыл глаза, устало опираясь на колени. Будто вчера он бежал по грязной улице Косой аллеи, чувствуя, как сжимается от тревоги сердце. Не стерлись краски, не утих ужас того мгновения.

...Переулок, грязный, влажный, темный. И рыжие волосы Джинни, и кровь. И звери, безжалостно убивавшие ее. И боль — не та, физическая. Другая — от которой хотелось рыдать и кричать, глядя на мертвого человека, которого любил так же сильно, как себя самого...

Джинни. Малышка Джинни… Он никогда не был так храбр в своей жизни, как в тот момент — когда она погибала. Когда враги ее мужа, великого Гарри Поттера, легко перерезали — перегрызли — нить ее бесценной жизни. И никогда он не был так бесчувственен к физической боли, как тогда…

Иногда Рон думал о том, почему не погиб там, в темном переулке, вместе с ней, с Джинни. Почему это бесчувственное небо не позволило и ему уйти вслед за ней. И всегда приходил к одной мысли: из-за нее.

Из-за Гермионы.

...Спальня в доме Блэков, затянутая пылью и паутиной. Влажная кровать. И Гермиона, прятавшая палочку и судорожно целовавшая его в искусанные губы. Ее руки, ее глаза, ее запах, от которого он порою задыхался. Сердце выскакивало из груди. И было все равно, что он оборотень, что впереди полнолуние, что за ним охотилось Министерство. Даже то, что Джинни больше не было, в тот момент было далеким и чуждым. Потому что она, Гермиона, давно была центром его жизни...

Он выжил и вырвался из лап Министерства только потому, что рядом была она. Она верила, что все будет в порядке, и он тоже глупо в это верил. Он жил, он боролся, терзаясь и разрывая себя изнутри. И все это ради того мига, когда он подставил себя вместо нее, вместо Гермионы. Ради мига, когда он спас ее. Чтобы она жила. Чтобы она научилась снова радоваться. Чтобы снова любила. Не его. Но любила…

С мыслями о Гермионе всегда приходили воспоминания о Гарри. И тягучая, застарелая боль, когда-то бывшая ревностью, но за эти годы утратившая остроту и тяжесть. И воспоминания всегда были какими-то темными, бередившими все внутри. И он снова начинал думать о Гермионе, потому что все, связанное с ней, было светлым.

Детали стирались, но оставалось холодящее сейчас сердце тепло. Будто ее — именно ее — холодная рука вот только что коснулась его небритой и оцарапанной щеки.

Ее руки. Вспоминая о них, он всегда вспоминал туманный осенний вечер, когда он слонялся по улицам, из-за какого-то пустяка вновь обидевшись на Гермиону. Он замерз и устал, он мучился угрызениями совести, потому что знал, что она сидит в этот момент на кухне их дома и кусает от расстройства губы. И он, не осознавая, шел домой. Она встретила его молчанием, он шагнул ей навстречу, а она его ударила, — хлестко, обжигая холодом озябших рук — а потом уткнулась в его влажное от тумана плечо и расплакалась…

Вспоминая этот ее удар, он вспоминал свой собственный. Он ее ударил. Из злости. Из ревности. Из-за боли. Даже не он, а тот, кем постепенно становился…

...Темная кухня, в руках — сталь ножа. Внутри — тоже сталь, чуждая, холодная, острая. Все будоражило и раздражало: звуки, запахи, предметы. Хотелось забиться в угол и взвыть. И она — обычная, такая, какой была всегда, с книгами и заумными теориями, что-то выясняющая и узнающая. Она, думавшая в тот момент о Гарри, не понимавшая, как это было обычно, как всегда, а ему было тошно. Он был не как всегда, другой, и она должна была это понять и тоже поменяться! Она должна была перестать говорить о Гарри, о том, как Золотому мальчику плохо и трудно, потому что в кои-то веки трудно и тошно было Рону. И он ударил, он утратил контроль над собой даже с каким-то желчным удовлетворением зверя, которого дразнили, но он смог сорваться с цепи и наказать обидчиков...

И теперь, спустя почти четыре года после всего, после того, как он ушел с берега в лесу Дин, оставляя ее с Гарри, сделав все, чтобы спасти их будущее от разрушения, чтобы отомстить за Джинни и собственную сломанную жизнь, он знал, что от того Рональда Уизли почти ничего не осталось. Лишь то, что он смог уберечь в сердце от поглощения той новой жизнью, что сама вторглась в него — зубами оборотня, беспомощностью, а потом — силой, злобой, неуправляемой яростью. И тоскливыми глазами девушки, навсегда ставшей его ношей и его приютом…

— Рон.

Он поднял глаза на тоненькую фигурку, стоявшую рядом с ним и боявшуюся к нему прикоснуться. Она всегда этого боялась, словно он мог причинить ей боль, хотя Рон никогда ничем ее не обижал, даже словом. Может, потому что эта тоненькая девочка с заплетенными волосами — дочь той, что стала жертвой его первого полнолуния — напоминала ему другую девочку, из прошлого мира, которую он держал на руках, купал, читал ей книги, помогал разобраться в сложностях мира. Которая звала его папой. Которая все эти годы была тоненькой нитью между ним и прошлым.

— Рон,— снова позвала она, словно напоминая, что она не Роза.

— Да, Берти,— он не стал подниматься, чтобы не нависать над девочкой во весь свой рост.

— Маме опять плохо,— дрожащая рука все же нашла в себе силы коснуться его плеча, словно ища поддержки.

Рон тут же медленно встал, понимая, что должен идти и что-то делать, взял на руки Берти и зашагал к небольшому домику, откуда уже давно не доносился звук пианино, а свет в окне стал тревожно блеклым... Словно свет его сегодняшней жизни.

Альбус Поттер.

Поезд прибыл на станцию уже в полной темноте. В коридорах шумели школьники, спешившие попасть на улицу, к каретам, а там — на праздничный ужин. Громыхали тележки, клетки, где-то громко мяукал кот.

— Что ж, вот и я,— подмигнул он своему отражению в зеркале, затем встал, взял с сиденья крысу и покинул купе, улыбаясь.

Ну, как не улыбаться, когда утром вся его большая семья ела вместе с ним пирог, куда он натыкал лимонных свечек, потом папа вел его за руку на заветную платформу, и он уже не ехал на тележке, а вез свои вещи, облачившись в школьную форму, в кармане которой лежала его собственная волшебная палочка.

Скорпиус пожал ему руку и пожелал не свалиться в какой-нибудь потайной туннель, Джеймс просил передать привет мистеру Филчу (и почти не ворчал), Лили рассказала, как найти Выручай-комнату, а папа и Гермиона заверили, что будут ужасно скучать. Жаль, не было Хьюго — он еще вчера уехал в свою Астрономическую школу, куда-то очень далеко, откуда прилетают яркие птицы с хохолками на голове. Не пришел и Тео, но Альбус написал ему письмо, и Роза обещала передать. Дедушка Артур принес ему конфет и подарок от дядюшек Уизли — мантии-невидимки одноразового применения и еще кучу всяких смешных вещей из их магазина, на что папа лишь хмыкнул, а Джеймс одобрительно кивнул.

И вот он почти в Хогвартсе, о котором грезил уже много лет. Ну, как не грезить о школе, где когда-то давно директорами были два самых добрых и выдающихся волшебника, в честь которых папа и мама дали ему имена? Которые уже много лет приходили к нему во сне, чтобы научить чему-то, рассказать о прошлых битвах или просто поесть конфет, любителем которых он был... Взрослые часто твердили ему о магии имен, но Альбусу было совершенно все равно, почему они приходят, когда он спит... Он просто очень любил их — дедушку Альбуса и дядю Северуса. Их и все, что было с ними связано. А Хогвартс был с ними связан без сомнения...

— Перклашки! Сюды! Быстрее!

Вокруг Хагрида собралась группа чуть напуганных ребят, смотревших на великана большими глазами. Альбус прятался от него, будто бы играл в прятки, и Хагрид его не окликнул. Они пошли по дорожке и вскоре увидели Хогвартс. Альбус его уже видел и даже жил здесь, поэтому не стал, как другие, охать и ахать.

— Хагрид, я не умею плавать,— пискнула девчонка с длинной косой, когда они все подошли к озеру и увидели лодки.

— Садись со мной,— предложил Альбус, улыбаясь и подавая девочке руку, чтобы помочь сесть в лодку. Ну, брат всегда говорил, что за девочками нужно ухаживать. Тем более что сам Ал умел плавать и не боялся кальмара, с которым уже немного даже дружил.

— Я Берти,— девочка натянула на колени юбку и с легким испугом смотрела, как лодка плывет к стоящему на высоком утесе Хогвартсу.

— Я Ал. Конфеты любишь?

— Да.

Он достал из кармана горсть самых разных леденцов и протянул девочке. Лодка качнулась, и Ал чуть не упал в воду. Берти вскрикнула.

— Ты ведь умеешь плавать?

Ал улыбнулся, разворачивая конфету:

— Мой брат говорил, что такие, как я, не тонут...

— В смысле?

— Не знаю, на этом моменте папа всегда щелкал его по голове,— рассмеялся Ал, подбирая со дна лодки оброненные сладости.

— А я играю на пианино,— Берти тоже ела конфеты и уже меньше боялась воды. Ал списал это на благотворное влияние леденцов.

— Сыграешь мне как-нибудь?

— Конечно. А ты на чем-нибудь играешь?

— Джеймс говорит, что на нервах,— пожал плечами Ал, опять улыбаясь.

— Это как?

— Не знаю, обычно на этом моменте Лили, наша сестра, запускает в Джеймса чем-нибудь тяжелым...

— Бедный ваш Джеймс...

— Нет, он богатый! Он подписал контракт и теперь играет в квиддич в крупной команде.

— В какой?

— Не знаю, он не говорит мне... Он думает, что я не понимаю, как он хорошо играет... Но я понимаю. Он очень хороший, когда не ворчит... Ксения говорит, что это он так свою любовь ко мне скрывает...

— Ксения?

— Да, жена моего брата, она очень хорошая,— Ал задрал голову, чтобы видеть, как они проплывают в низкий грот. Лодка ударилась о песчаное дно, и Хагрид скомандовал всем идти к дверям школы.

Их встретил высокий волшебник в темной мантии с вышивкой. Он оглядел первокурсников. Альбус знал его, но не подал виду.

— Я профессор Фауст, заместитель директора Хогвартса. Сейчас мы с вами войдем в зал, где вас распределят по факультетам...

— Моя мама училась на Гриффиндоре,— шепнула Берти, пока профессор рассказывал о Кубке Домов.

— И моя...— Ал немного погрустнел, и девочка смутилась.

— Я что-то не так сказала?

— Нет. Знаешь, вся моя семья, ну, не считая нескольких человек, закончила Гриффиндор.

— Думаешь, ты туда попадешь?

Ал пожал плечами: он пока и сам еще не решил, хочет ли он учиться на Гриффиндоре. Ведь был дедушка Альбус, был дядя Северус... Был папа, и была Ксения.

Их провели по коридорам, и вскоре они оказались в огромном зале, где, пока их вели к столу преподавателей, Ал насчитал больше сотни подносов со сладостями. Мальчик надеялся, что к тому моменту, когда их распределят, не все конфеты еще будут съедены.

— Я называю фамилию, вы проходите, садитесь на табурет и надеваете Шляпу. Она скажет, за стол какого факультета вы садитесь,— коротко проинформировал Фауст студентов, а Ал улыбнулся, поправляя очки: все-таки что-то знакомое было в этом профессоре, кажется, он был немного похож на дядю Северуса. Правда, дядя Северус не мог быть родственником профессора. Единственный родственник дяди Северуса, Тео, был целителем и жил сейчас с Розой в маленьком домике. Алу нравилось бывать в их саду и гонять гномов. А еще нравилось смотреть, как Тео смешивает зелья и снадобья, и Ал иногда помогал Тео, если тот разрешал.

— На тебя смотрит директор,— шепнула Берти Алу. Альбус поднял голову и широко улыбнулся уже знакомой старушке, которая когда-то помогала папе. Ее не очень любит Джеймс, а Гермиона всегда очень хорошо о ней говорила. И дедушка Альбус тоже.— Она тебя знает?

— Да, мы с ней как-то гуляли в лесу,— Ал смутно помнил ту прогулку, лишь страх и большую собаку, но знал, что директор Хогвартса там была.

Берти округлила глаза, но промолчала.

— Нильсен, Альберта.

— Ой! — Берти испуганно подскочила и чуть не упала, вызвав смешки со стороны некоторых студентов. Ал нахмурился и хотел повернуться и сказать, что это невежливо, но Берти уже села на табурет, и Шляпа почти тут же закричала "Рейвенкло!".

Берти улыбнулась, махнула Алу и поспешила за стол, где сидели ребята с синими полосками на мантиях и птицами на гербах. А еще у них был призрак Серой Дамы, которую играла в театре Мари-Виктуар. Если Сириус, их с Люпином сын, плачет, то Тедди рассказывает ему, как Мари-Виктуар ходит по сцене, как она танцует. Тедди даже иногда показывает Сириусу и Алу, как Мари это делает, и они смеются. Но Сириус ведь маленький еще и ничего не понимает, ему просто смешно, что Тедди машет руками и кутается в покрывало...

— Поттер, Альбус!

Оказывается, он прослушал свое имя, а в зале почему-то стало тихо. Преподаватели привстали с мест, студенты перешептывались. Может, они думают, что он будет таким же, как Джеймс? Нет, он будет лучше...

Мальчик улыбнулся любопытным лицам и сел на табурет, осторожно и аккуратно надев Шляпу. Ему махнула Аманда Дурсль, которая была папиной племянницей (она говорила, что ее папа, маггл, до сих пор не может поверить в то, что его «настигла такая кара») и часто гостила у них дома, и он махнул в ответ.

"Здравствуйте".

"Ух, какой смелый. Ну, здравствуй, очередной Поттер. Хотя... очередным тебя называть не стоит".

"А вы любите конфеты?"

"Нет, дорогой, я люблю стихи".

"Хм, а они вкусные?"

"Попробуй — узнаешь. Ты дашь мне подумать?"

"О, простите, я не хотел вам мешать. Просто дедушка Альбус всегда о вас очень интересно рассказывал".

"Дамблдор? Альбус Дамблдор"?

"Дедушка Альбус, у него такие же очки, как у меня. Он любит лимонные дольки".

"И ты, держу пари, тоже".

"Конечно! Папа говорит, что...!

«Так, помолчи, иначе мы тут до экзаменов будем с тобой беседовать».

"Простите".

Ал постарался сидеть смирно, чтобы не мешать Шляпе, но та почему-то медлила, а все присутствующие с легким замешательством смотрели на них.

"Куда бы ты сам хотел, Альбус?"— наконец, спросила Шляпа.

"Я не знаю. Дядя Северус учился на Слизерине, это здорово. И Ксения там училась, и Скорпиус. А Мари-Виктуар — на Рейвенкло. А папа и Лили — на Гриффиндоре. А дядя Северус отправил бы меня на Хаффлпафф".

"ИТАК, А ТЫ КУДА ХОЧЕШЬ?"

"А вы не можете сами решить?"

"Нет! Впервые за свою историю я не могу решить, потому что ты в равной степени подходишь для любого факультета. Поэтому решай!"

"А я могу подумать?"

Шляпа даже фыркнула от негодования и чуть не слетела с головы мальчика.

— Итак, Поттер, вы отправляетесь на...— начала Шляпа, ожидая решения Ала.

— Но так нечестно! Я не могу сам решать, дедушка говорил, что решаете вы!

Весь зал покатился со смеху, профессора зашептались, пряча улыбки, профессор Фауст нахмурился, переглядываясь с директором.

— Тогда иди на...

— Гриффиндор!— наконец, решился Альбус, улыбаясь. Шляпа облегченно вздохнула.— Как папа и мама, а еще дядя Джордж и дядя Чарли, и Роза, и Лили...

— На Гриффиндор,— Фауст подтолкнул Ала, снимая с него Шляпу, которая, кажется, стала еще более поношенной и потрепанной веками.

Альбус поправил на носу очки-половинки и отправился за свой стол, где его уже радостно приветствовали гриффиндорцы.

Глава 8. Поединок

Джеймс стоял посреди гостиной и с ухмылкой, которой позавидовал бы даже Малфой, смотрел на то, как отец берет чемодан Гермионы и свою сумку.

— Я всегда знал, что вы просто мечтаете о том, чтобы отделаться от Ала и куда-нибудь свалить...

Гарри тепло улыбнулся сыну, глядя на лестницу, где минуту назад скрылись Гермиона и Роза.

— Я тебе сто раз говорил: у меня отпуск, а поскольку Гермиона едет в командировку, я решил составить ей компанию. Скучно же одной в горах...

— Ага, ага,— поддакнул Джеймс, глядя, как Гермиона и Роза, смеясь, спускаются в гостиную.— Я так Альбусу и передам.

— Альбус и так знает,— хмыкнула Роза, вставая рядом с кузеном.— Он попросил привезти ему каких-нибудь иностранных сладостей...

— Ага, которые что-нибудь у него, наконец, склеят. Все, пока, счастливого путешествия,— Джеймс подал отцу руку, мимолетно обнял Гермиону и направился на кухню, поскольку после тренировки он всегда хотел есть. Раз уж он тут оказался в обеденное время...

— Джим!

— Да, да, я запру дом, не уничтожу все запасы Огневиски и даже полью цветы, как-нибудь...— Джим уже был в кухне и бурчал себе под нос, доставая чашку.

— Буду премного благодарен, правда, у нас нет цветов,— в дверном проеме стоял Малфой, с насмешкой глядя на друга.— Подрабатываешь экономкой?

— Очень смешно,— фыркнул Джеймс, садясь за стол.— Ты откуда тут взялся?

— Меня впустила твоя любимая кузина, помогавшая вашим родителям потихоньку смотаться,— Скорпиус отодвинул себе стул и вальяжно на нем расселся, сложив на груди руки и наблюдая, как Поттер сметает пару бутербродов.

— А откуда ты узнал, что я тут?— Джеймс сделал колоссальный глоток, и Малфой даже поразился, как в горле этого чуда не застревает пища. Хотя, годы тренировки...

— От Ксении,— пожал плечами Скорпиус, глядя на входящую в кухню Розу.— Как живется бывшим старостам Хогвартса?

— Малфой, не остри,— попросила девушка, наливая себе сок.— Ты что-нибудь хочешь?

— О, хоть твоя кузина, Поттер, обладает должным воспитанием,— заметил Скорпиус с усмешкой.— Спасибо, нет,— с самой приятной улыбкой, на какую был способен, ответил он Розе.

— Где ты видел Ксению?— Джеймс, как обычно, пропустил мимо ушей реплику Малфоя.

— У нас дома, когда они с Лили собирались на Косую аллею за покупками.

— За какими это покупками?— встрепенулся Поттер.

— За обычными, Джим,— спокойно проговорила Роза, чуть улыбаясь.— Лили хотела новую осеннюю мантию, она мне говорила.

— Они с Лили ждут нас в кафе в два часа,— Скорпиус с усмешкой смотрел на друга, аппетит которого, кажется, только разрастался.

Джеймс пожал плечами и решил, что, раз жена ушла за покупками, он имеет право съесть еще пару бутербродов. Он потянулся за хлебом и только тут увидел, что на манжете Скорпиуса — земля.

— Ты подрабатываешь землекопом?

Малфой хмыкнул и посмотрел на свой рукав.

— Убью Донга,— спокойно произнес он, доставая палочку.— Этот оболтус так лихо махал лопатой, что меня осыпал с ног до головы...

— Надеюсь, ты не связал ему уши на...?

— Джеймс!— возмутилась Роза, с испугом глядя на парней.— Это ужасно!

— Нет, Лили запретила мне его телесно наказывать...— криво улыбнулся Малфой.

— Воспитание по-малфоевски? Какая там статья вашего кодекса?— когда Малфой лишь презрительно поднял бровь, Джеймс решил вернуться к эльфу:— И что же он делал, этот Донг? Разбивал клумбу в ванной?— Поттер отрезал себе побольше бекона.

— Ха-ха,— раздельно произнес Скорпиус, покосившись на Розу.— Вообще-то это тайна.

— Я могу выйти,— прозорливо заметила девушка, поймав взгляд Малфоя.— Хотя Лили и так догадывается...

Скорпиус чуть не упал со стула от неожиданности, и Роза рассмеялась.

— Откуда?

— Ну, твой эльф умеет найти лазейки в твоих приказах, так что кое о чем он проболтался,— девушка смогла спокойно об этом сказать, услышав, что Донга все равно сильно не накажут.— Она знает, что ты строишь где-то им дом... А твой эльф присматривает за работами и заодно разбивает вокруг клумбы...

— Все, Донг — труп, я его даже трогать не стану, он сам утопится,— пообещал Малфой, сверкнув ледяным взором.

— И где же ты строишь дом, позволь узнать?— Джеймс даже забыл о бутерброде.— Ну, или дворец, или замок...

Скорпиус нахмурился:

— В поместье Малфой-Мэнор, где же еще?

— И куда вам там еще один дом?— осведомилась Роза.

— Думал, старостам Хогвартса по силам понять, зачем,— фыркнул Малфой.— Напряги воображение и представь моего отца за одним столом с моей женой... Понятнее стало? Не хочу остаться наполовину сиротой или вдовцом по неосторожности... Да и у одного дома может быть только один хозяин...

— А тебе сразу и хозяином хочется...— вставил Джеймс.— Кстати, твой папенька знает, что породнился с нами?

— Нет, я как-то не нашел подходящей возможности обеспечить ему палату у Мунго... Даже подумал о Забини...

Поттер поперхнулся.

— Что?!

— Ну, она всегда так хорошо умела сообщать моему отцу плохие новости,— ухмыльнулся Скорпиус.— Вот теперь даже не знаю, что без нее делать...

— Осторожнее, Малфой, твои желания могут материализоваться...— Роза отставила свой стакан и посмотрела на парней.

— В смысле?

— Вы, что, газет не читаете? Стыдно,— Роза поднялась, вышла в гостиную и через минуту вернулась со свежим номером «Пророка».

Малфой напрягся, вспоминая ту странную бледность Лили и ее ложь, про которую он по расслабленности запамятовал.

— Третья страница,— Роза смотрела, как парни быстро листают газету в поисках нужной полосы.

— Ого,— Джеймс даже вытаращил глаза.— «Чета меценатов добилась освобождения больной дочери». Вот уж точно, больной...

Они смотрели на двигающееся фото Присциллы Забини, которая была осуждена за «безграничное доверие к старшему брату, заставившему ее помогать банде оборотней в похищении из Хогвартса одной из учениц», как написано было в статье. Малфой фыркнул, глаза его недобро сверкнули.

Скорпиусу легко далось все, у него не было желания ни отвернуться, ни прекратить, ни заткнуть уши. Его вообще мало волновали муки двух подростков. Лишь спокойствие разливалось внутри него, лишь осознание того, что он сделал все правильно...

— Заставившему...— пробормотал Малфой, отгоняя от себя воспоминания о своем суде, о наказании, что он назначил Присцилле до Азкабана...

— «Чета Забини все эти годы безвозмездно оказывала помощь больнице Святого Мунго и Азкабану, много сделала для обустройства быта больных и заключенных... В прошлую среду на закрытом заседании целителей, на котором настояли супруги, Присцилле Забини, двадцати одного года, был поставлен диагноз потери рассудка, вызванного потрясением от предательства брата и заключением в Азкабан. Целители утверждают, что в короткие минуты разумного существования девушка глубоко раскаивается в содеянном... Было вынесено решение об освобождении больной Присциллы и заключении ее под домашний арест сроком на пять лет. Дома за ней будут ухаживать родители и любимый младший брат... Почти нет шансов, что девушка поправится...».

В кухне воцарилась ошеломленная тишина.

— И ты в это веришь?— наконец, спросил Джеймс, глядя на друга.

— Я похож на доброго хомяка?— сквозь зубы откликнулся Скорпиус, все еще глядя на статью.— Где они взяли этих целителей?

— Тео говорит, что в Мунго на Забини чуть не молятся, потому что на их деньги они смогли сделать много полезного для своих пациентов,— откликнулась Роза, тоже необычайно серьезная.

— Да, Ксения как-то упоминала их,— Джеймс почесал затылок.— Значит, эта Забини...

— Слухи, что она больна, ходили давно,— подтвердил Малфой, потирая подбородок и задумчиво глядя в окно.— Но это слухи, их могли распустить сами Забини... И она мне не сказала...

— Ты о чем?

— Лили мне не сказала, а ведь прочла об этом, я уверен.

— Наверное, она не хотела тебя тревожить,— пожала плечами Роза,— ведь вы только поженились...

Малфой одарил девушку надменным взглядом:

— И как одно мешает другому?

Они помолчали, потом Малфой поднялся:

— Идем, Поттер.

— Ты чего?— Джеймс встал, недоев свой сэндвич.

Малфой ничего не ответил.

— Идем,— Поттер кивнул и кинул Розе ключи от дома.— Запри, когда будешь уходить.

Она медленно кивнула, глядя то вслед уходящим парням, то на газету, оставшуюся раскрытой, откуда мраморно улыбалась Присцилла Забини.