↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Третья Легенда о фильтрах
«И принял великий Лоу грудью Мяч Смерти, отправленный из глубин далекого космоса на беззащитный мир ногой безумного Ыга-форварда. И не применял Он рук, не касаясь ими Мяча, и лишь только силой великой удерживал. И треснули ребра его, и лопнула селезенка, но не дала трещин воля его, и остановила Смерть, и воцарились на всех обитаемых мирах великие радость и ликование…»
Легенды врут.
Никакого ликования не было. И не будет. О таких, как я, никто никогда не помнит, у нас особые отношения с вечностью: прошлое и будущее вперемешку и одно трудно отделить от другого. Мы просто знаем. И все. Какой дальний космос? Всего лишь лунная база. Какой безумный бог? Всего лишь глюкнувшая программа баллистической термоядерной дуры серии «космос-земля». И на глазах седеющие сисадмины в погонах, судорожно пытающиеся отловить баг и разомкнуть чертово реле, пока не началось. И я, первым из наших успевший к пусковой шахте. А руками я ту дрянь не трогал лишь потому, что сразу вцепился ими в стенки, иначе хрен бы удержался.
Ботинки находят рубчик в полу и упираются намертво, я влипаю в скользкую промороженную дуру грудью, как в родную, кости трещат, глаза застилает багровая муть — но движение остановлено. Твою мать! Остановлено. Рельсы дрожат, я тоже дрожу, и дрянь дрожит — но она неподвижна. Где же наши? И что там возятся эти, в погонах, я ее долго не удержу, у меня слишком мало времени! Поленился, не набегал вовремя, и вот теперь в запасе не больше двадцатки, они же сгорят как спичка!
Когда-то мы фильтровали только случившееся. Приходили после и разгребали завалы человеческих судеб. Глупо же, правда? У нас особые отношения с вечностью, мы всегда все знаем заранее — иначе не смогли бы работать после. Но знаем-то до. И вот однажды в чью-то светлую голову пришла мысль: а почему бы не начать и работать — тоже до?
Мысль оказалась удачной.
В восемьдесят шестом у нас почти получилось: взрыва не было. Не было, твою мать! И Киев стоит. И не было светящегося по ночам стеклянного озера, видимого даже с орбиты. Отфильтровали. Не было. И не будет. Четверо наших сгорели дотла, зато остальным не пришлось фильтровать боль и горе миллионов — потом. Нормальный размен.
Где же наши? У меня уже не хватает длины рук… твою ж мать, как быстро! Когда у подростков растут руки? В шестнадцать? В четырнадцать? Смертельный рубеж — между двенадцатью и десятью, дальше — каскадная скрутка в ноль, стремительная и неудержимая. Сколько мне сейчас? Сколько осталось, твою же мать?!
Слишком мало. Ладони Тима с разгона впечатываются в смертоносную дрянь — интересно, а что в легенде скажут об этом? Что он — голкипер, ему можно? Ничего не скажут. Забудут. Твою же мать, какие они огромные, эти ладони, — по сравнению с моими, крохотными и… ну да, полупрозрачными. Началось. Какие двенадцать, мне не больше шести, каскад полным ходом, то-то и мысли путаются…
«…И не пожалел он жизни своей и времени своего, и благодарный мир никогда не забудет этой великой жертвы…»
Вранье. Забудет. Всегда забывают. Сразу. Списывают на случай. Совпадение. Закон природы. Так проще. Им.
Наши успели.
Закрыли.
И те, с реле.
Тоже.
Хорошо.
Не придется… потом.
Не при… де…
Редактировать часть
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |