Альтернативные методы (джен)

Во всем был виноват Роджерс.

Тони всхлипнул, совсем не плейбойским жестом вытер нос — просто ребром ладони — и бессильно уронил голову на руки.

На спину шлепнулось что-то колкое, мокрое. Жидкость потекла по шее вниз. Мерзко защекотало задницу и за ушами, под животом уже хлюпала лужа.

— Сейчас заново родишься, — раздалось доверительное, и кожу икр обожгло резким ударом.

Тони подумал, что одного раза сорок лет назад было вполне достаточно, благо он этого не помнил.

Во был всем виноват Роджерс. «Ты не заботишься о своем здоровье», «Ты представляешь угрозу для остальных», «Будь взрослым наконец!».

Связка колючих, мокрых, горячих веток снова опустилась на его тело. Теперь шлепок пришелся по бедрам. Тони что было сил сжал ноги: еще не хватало по яйцам получить. Узкая лавка зашаталась, что-то острое — то ли гвоздь, то ли сучок — впился в лобок.

— Дыши глубже и расслабься, — совет совпал с ударом веника, опустившегося ему на задницу. Горячая вода ливанула в промежность, все-таки задевая сокровенное. Тони с трудом, ртом, втянул воздух.

Капитан Роджерс, мать его. «В следующий раз я отправлю тебя на полное медобследование». Вообще-то Тони белобрысых и белозубых суперсолдат не боялся, но с Кэпа станется выставить его посмешищем на всю мстителекомпашку, вызвав бригаду медиков с вертолетом и смирительными рубашками. Впрочем, он не погнушается руки замарать и оттащить в больницу лично.

И где только Ванда умудрилась простудиться...

Веники — теперь их было два, а может десять — принялись молотить его тело от затылка до пяток. По правде сказать, сами удары были не сильные, но распаренная кожа ощущала их так, будто Тони устроили палочный массаж.

Вижн еще хорош. «Вероятность заражения минимальна. У мисс Максимофф начинается ангина. Воздушно-капельным путем не передается».

Ну да, конечно. Тони из последних сил приподнял голову и смахнул прилипший ко лбу распаренный лист.

Ломота в костях началась, когда они летели на очередную миссию. Тони выпил тройной кофе и добавил в костюме температуры. Надо больше спать. Заподозрить, что уже через час засвербит в носу и начнут слезиться глаза, не смогла даже ПЯТНИЦА.

На обратном пути он пустил за штурвал Клинта, забился в хвост джета и печально кутался в отобранный у Беннера плед, уже мысленно морщась от больничной жратвы и приторно улыбающихся медсестер со шприцами наготове. Роджерс еще не просек, но надеяться, что долго будет оставаться в неведении, не приходилось.

— А теперь освежимся! — голос вырвал его из блаженного забытья. Тони не успел понять, что это значит. С ног вверх по телу понеслась болезненная волна.

— Твою мать! — он от неожиданности он слишком резко вдохнул раскаленный воздух. Дыхание тут же перехватило, в горле встал комок.

Кое-как прокашлявшись и утерев лицо, Тони начал подниматься. Веник в жопе одного очень ушлого солдата будет смотреться шикарно.

— Все правильно, переворачивайся, — по-отечески ласково похвалил широко улыбающийся Барнс и похлопал его по ляжке.

Левой рукой. Тони взвился, чуть снова не поперхнувшись воздухом.

— Барнс, твоя железяка раскалилась! — взвыл он. Барнс недоуменно глянул на свою ладонь, шлепнул себя по голому пузу.

— Блядь! — выплюнул с чувством. — Прости. Давай на спину.

Ляжка горела. Выпоротая веником спина и исхлестанная задница — тоже. Голова гудела, нос распух и чесался. И какого хуя он поверил этому растрепанному засранцу?

— Могу отмазать от больнички, — доверительно шепнул Барнс, усевшись рядом с Тони в джете. Стрельнул глазами на Роджерса, уже недобро поглядывающего на третий раз чихнувшего Тони. — Знаю, как простуду за один вечер вылечить.

Отдаваться в руки Зимнему солдату было страшновато. Но отварная брокколи казалась еще большим ужасом, так что Тони кивнул и смачно высморкался в одолженный у Романовой кружевной платок.

Поначалу все было хорошо. Барнс всучил Тони чашку с горячим чаем и уселся кому-то звонить. Напиток был сладкий, с кислинкой, и унимал першение в горле, так что Тони кайфовал. И совсем не был против «прокатиться пару кварталов», когда Барнс положил трубку.

«Пара кварталов» оказались пятьюдесятью милями. Задремавший Тони ошалело пялился на незнакомый район, а Барнс уже тащил его в какой-то приземистый дом.

— Баня, — сообщил с придыханием. — Самое первое средство при хвори.

«Баня»... блядь! Филиал ада это! Ну сказал бы, что прогреться надо, у Тони в башне сауны есть. В конце концов, можно просто нагнать температуру внутри костюма.

— Не то, — отрезал Барнс непререкаемым тоном, выслушав возражения. Пребольно шлепнул Тони по рукам, заставляя расслабить пальцы. Тони с сожалением отпустил собственные трусы — последний атрибут сохранения хоть каких-то личных границ. Когда и кто стащил с него все остальное, вспомнить не получилось.

Да нет, поначалу было неплохо. В этой «бане» приятно пахло и было тепло. Дрожавшему в ознобе Тони — прямо самое то. Барнс закинул его на «полок» и заботливо накрыл голову полотенцем.

Кстати да. Тони стащил с себя совершенно мокрый тюрбан и от души высморкался. Лежать на спине было невыносимо — нос закладывало постоянно. Чистым концом промокнул выступившие слезы и вздохнул.

«Париться» — это, оказывается, когда тебя бьют. А еще попеременно обваривают и замораживают. Правда, сейчас холодненькой водички было бы неплохо. Тони едва не задыхался от жара, идущего откуда-то изнутри.

— Ну вот и славно, — Барнс наконец отбросил веники. Утер взмокший лоб.

Тони смотрел в потолок, пока тело ополаскивали противно-теплой водой, и даже не возмутился, что его как маленького завернули в простыню и на руках куда-то отнесли. В голове не осталось ни одной мысли.

— Отдохни, я сполоснусь, — эта сука даже не запыхалась. Да какой он к черту Зимний солдат, если в состоянии махать вениками в раскаленном, как в жерле вулкана, воздухе, как ветряк лопастями. Уж скорее Летний. Или Всесезонный, блядь. Всесезонная железная задница. И к черту того, кто укажет Тони, что как раз задница-то не железная.

Ну хоть попить дал. Тони уцепился за ручку кружки, как утопающий за соломинку, и жадно осушил ее до дна. Откинулся на подушку и блаженно зажмурился.

— Как парок? — раздавшийся рядом голос заставил вздрогнуть от неожиданности. Привыкнуть, что Барнс ходит так тихо, вряд ли когда получится. Он с трудом открыл глаза. Барнс пил что-то из запотевшего, холодного даже на вид графина.

— И мне... — простонал тихо. И, блядь, печально.

— Тебе такое нельзя, — жадина Барнс брякнул на стол пустой графин и снова сунул под нос теплый чай.

А хуй с ним, чай так чай. Главное — мокрый и много.

Слева раздался стеклянный звон. Тони воспрял духом. В русской бане принято пить. Пиво холодненькое — судя по всему, именно его Барнс и вылакал, зараза. Еще водку. Да! Много-много превосходной русской водки. Крепкой, обжигающей, сносящей голову.

Но радость быстро угасла, едва Барнс снял полотенце с «музыкального» подноса.

— Это что? — Тони сглотнул вязкую слюну и снова хлюпнул носом. — От Гидры что ли?

— От народа русского! — фыркнул Барнс и бесцеремонно перевернул Тони на живот. — Банки ставить будем.

Ага, блядь, охуенно исчерпывающее объяснение. И успокаивающее такое, особенно когда кто-то стоит у тебя за спиной и касается лопаток чем-то скользким.

Ну, если бы Барнс вдруг решил воспользоваться его слабостью, мазал бы ниже — разумно решил Тони и покорился судьбе. Сердце радостно екнуло, когда раздался смачный «чпок», и в воздухе отчетливо запахло спиртным. Тони обернулся и пожалел, что не помер в том космическом портале.

Над ним нависал Барнс. На указательный палец протеза он намотал что-то белое и сосредоточенно поливал его из пол-литровой бутылки. «Столичная. Экспортная» — кое-как угадывалось в вычурной вязи на этикете. А потом, сделав пару глотков прямо из горла — ну как глотков, как раз бутылка и кончилась — чиркнул зажигалкой. Палец вспыхнул. Барнс икнул и надел на него что-то напоминающее стеклянный презерватив, только почти нераскатанный. А потом...

— Аааа! — Тони убежал бы, хватило бы сил, своя жизнь, в конце концов, дороже. Да пронырливая скотина Барнс уперся коленом ему в поясницу, пришпиливая к кровати. Тони утроил децибелы и завозился, но из-под Зимнего не рыпнешься особо.

Банка опустилась на спину. Тони жалко вякнул, обиженно шмыгнул. Не было ни горячо, ни больно. Только кожа с силой всосалась внутрь. Пока он пялился себе за спину, насколько мог вывернуть голову, и вкуривал, что огонь выжигает кислород, образуется частичный вакуум и в него засасывается плоть, Барнс лихо нашлепал ему на спину этих банок и встал.

— Вот и все, а ты боялся, — гаденько ухмыльнулся и задул свой все еще горящий палец.

На спину и ноги легло одеяло. Тони в изнеможении уткнулся носом в подушку и закрыл глаза.

Снимать банки оказалось неприятно, но не особо больно. Барнс надавливал на кожу, толкал банку, и та с крайне неприличным чмоком отставала. Смазка на спине уже тоже впиталась. А вот ярко-фиолетовые круги обещали остаться еще на пару недель.

— Это детский крем, — похвастался Барнс, демонстрируя Тони сморщенный тюбик с нарисованными на нем сине-красными козявками. — Такого давно не делают, — выдохнул с сожалением и деловито намазал ему спину еще раз. Кожу, слава богу, умудрился не содрать, хотя Тони мог под присягой, если надо, подтвердить: старался честно.

Потом тщательно убрал свои инквизиторские принадлежности и велел переворачиваться. Тони сел и зашелся в сухом, колючем кашле.

— Хреново ты бронхами гремишь, — озабоченно протянул Барнс, опустошив еще один графин холодного пива. — На грудь горчичники надо, а то прицепится инфлюэнца.

— Это устаревший термин, — обиженно заявил Тони. Он тоже хотел пива. Слово «горчичники» внутреннего протеста не вызвали.

А, блядь, зря.

Ну нет, поначалу все выглядело даже смешно. Барнс достал откуда-то потрепанную газету. В ней было несколько желтоватых, остро пахнущих бумажных листков.

Наблюдать за ним, отрывающим клочки «Правды» и замачивающим их в тазике с теплой водой, тоже было весело. Тони попивал очередную чашку чая.

Мокрая теплая газета на груди ощущалась мерзко. Но Тони приходилось и более неприятные вещи на этой части тела таскать. Налепленные поверх прямоугольники — после намачивания одна сторона стала бурой, а острый запах усилился, тоже можно было потерпеть. Барнс удовлетворенно крякнул и плотно обернул вокруг Тони простыню.

— Двадцать минут, — заявил железным — прямо как его рука, тоном. — А я подышать сварю.

Уставший, сомлевший после бани Тони не стал поправлять невежду. Он рассеянно кивнул, потерся подбородком об одеяло, в которое Барнс замотал его по самые уши, и закрыл глаза. Ну надо же, подышать он сварит.

Было тепло, но мокренько. А еще воняло дешевой бумагой и типографской краской. Интересно, эта газета тоже КГБ застала?

— Эй, Барнс! — Тони вынырнул из приятного марева. — Барнс, мне жжется!

— Это нормально, — уверенно отозвался Барнс из парилки. — Лежи.

— Барнс! — заорал Тони во все горло. — Барнс, твою мать!

Уже не жгло. Казалось, в грудь вонзилась дюжина Иерихонов и медленно, по одной, детонируют. Тони попытался снять с себя эти, чтоб их черти сожрали, горчичники, но Барнс спеленал его простыней вместе с руками. И бантиком, сука, на спине завязал.

— Барнс! — Тони уже выл. Пекло не только в груди, плавился позвоночник. Кожа, мясо и ребра превратились в тушенку. Или в напрочь сгоревшее барбекю. — Барнс, я тебя урою!

— Три минуты! — Барнс высунул голову из парилки. В нос пахнуло чем-то вкусным. — Терпи, ты большой мальчик.

— А ты покойник! — рявкнул Тони. — Холодный суперпокойник. И плевать мне, сколько придется тебя убивать, ты все равно покойник! — простонал, бессильно откидываясь на подушку. — Покойник...

— Да как скажешь, — фыркнул Барнс, появляясь рядом. Тони в отчаянии попытался пнуть его в живот, но промазал. — Садись давай, сейчас все снимем.

Углей не было. Вареного мяса тоже. Тони с любопытством оглядел два красных прямоугольника на своей груди — один в один как после дефибриллятора — и облизал пересохшие губы.

— А теперь картошка! — радостно, как школьник на отчетном концерте, объявил Барнс и придвинул к лежанке стол. — Враз твои сопли вылечит!

Ну пиздец! Тони прям всю жизнь мечтал сидеть, накрытый вонючей тряпкой, и шпарить морду над котлом. Он попытался вырваться, но Барнс предусмотрительно держал его за шею. Тони сглотнул скупую мужскую слезу и сделал глубокий вдох.

— Вот так! — удовлетворенно выдохнул Барнс и ушел куда-то.

Тони снова шмыгнул носом. Он так устал, и жрать хотелось. Сейчас бы и брокколи пошла. Вдохнул поглубже, и желудок болезненно сжался: картошка, больше похожая на бурые валуны, пахла божественно. Не раздумывая, Тони, не меняя позы, поднял руку и подцепил горячую картофелину.

Когда послышались тяжелые шаги, он как раз приканчивал последнюю. Где раздобыл ее Барнс, Тони даже не мог представить, но это была самая вкусная картошка в его жизни. Она рассыпалась на языке, таяла, обволакивала сытным. Тони вытер лицо кончиком тряпки, глубоко, совсем свободно вздохнул и икнул.

— Эй, — он зажмурился от яркого света, когда покрывало резко сдернули.

На минуту воцарилась немая сцена. Барнс пялился на пустую кастрюлю, Тони — на зажатый у него в руке соленый огурец.

— Ну, тебе нужнее, — наконец выдал Барнс и протянул надкушенный огурец Тони.

Да-да, после литров сладкого чая и кастрюли сухой картошки огурец был самое то. Холодное пиво Барнс и в этот раз зажал, но Тони почти не обиделся. Он хрустел огурцом, с блаженством глотал кисловато-соленый сок и почти не чувствовал своего тела.

— Давай ложись, — скомандовал Барнс. — Носки еще надень.

— Там песок! — запротестовал Тони, но слабо. Сытый и измученный, он уже почти спал.

— Это горчичный порошок, — наставительно сказал Барнс и укутал его, как мумию. — Все. Спи. Завтра мне спасибо скажешь.

— Если до завтра не помру, — пробурчал Тони, украдкой высовывая из-под одеяла горящие огнем ноги.

— Не помрешь, — фыркнул Барнс и душераздирающе зевнул. — Спи, а то Стиву тебя сдам.

— Как он до доктора Эрскина-то дожил, при такой твоей заботе, — вяло пробормотал Тони с закрытыми глазами. Глубоко вздохнул и положил под щеку ладони. — Если ты и его так же...

Во всем был виноват Роджерс. Завтра Тони ему так и скажет. И запрет в комнате с Вандой, она все еще не выздоровела. Банки на спине Кэпа будут смотреться охренительно. А уж горчичники...