Королева и шут (джен)

image_5352|center]

Покидать объятья сонного марева не хотелось. Там было лето, и теплое прикосновение ветра еще осталось на лице.

Со двора доносились бряцанье колодезной цепи, плеск воды и фырканье лошадей. Утренняя жизнь. Еще одно утро в чужой постели. Кетриккен открыла глаза. Матрац Шута был пуст. Рядом с чахлой подушкой аккуратным квадратом лежала простыня — застиранный до дыр, грязно-серый кусок материи, доставшийся за одну лишнюю монету; и чернело скрученное валиком одеяло.

Шут стоял у одинокого кривого окна. Из приоткрытой ставни сквозь выбеленный и промасленный холст внутрь пробивался мутный свет. Шут заглядывал в небольшое зеркало и размазывал по лицу грим. Вздрогнув от метнувшегося в окно ветра, он досадливо поморщился и покусал губу. Кетриккен не шевелясь наблюдала, как бледное лицо превращается в белую маску. Впервые за бесконечный месяц их бегства она видела, как появляются угольные вздернутые брови и густо обведенные черным глаза, как стрелки ползут на веки и стекают на щеки.

* * *

— Регал уже ищет нас, — отвечает Шут на немой вопрос Кетриккен утром третьего дня их вынужденного путешествия. — Моя бледная кожа выдает сбежавшего королевского шута так же, как выжженное на лице клеймо — бывшего раба.

— Не понимаю, Шут, зачем же ты сделал ее еще белей? Зачем грим? — недоумевает Кетриккен.

— Все просто, леди: правда — яркая, кричащая о себе на площади — скорее покажется людям ложью, чем заставит поверить в себя.

Они выбирали постоялый двор на окраине города — дешевле и проще путь к бегству, если понадобится. Ночевали, а утром Шут шел в центр, на площадь. Жонглировал , потешал , загадывал загадки — зарабатывал мелкую монету и ловил разговоры горожан.

Кетриккен, таков был их план, следила, чтобы лошадей — их единственное богатство -напоили и накормили. Не находя места от томительного ожидания, она сама прибиралась в комнате, где они должны были остаться еще на одну ночь, покупала у хозяина дрова и приносила воду. Когда зимний день начинал угасать, разводила огонь в камине и грела воду в котелке.

Шут возвращался уже в сумерках. Зайдя в теплое нутро кухни, он громко интересовался у хозяина, не скучала ли его королева в его отсутствие, и не появился ли здесь новый шут, что вознамерился занять его место.

Услышав знакомый голос, Кетриккен выходила на порог их временного жилища и так же громко уверяла, что не найдется больше на свете шута, столь же верного своей королеве, как он, и ему не о чем волноваться. Шут манерно посылал воздушный поцелуй, взбегал по лестнице и прижимался губами к ее руке. Эта нехитрая сценка всегда веселила присутствующих постояльцев.

Высыпав из кармана заработанные медяки, Шут не торопился снимать плащ, а подходил к камину, поворачивался спиной к огню и грелся.

Когда Кетриккен лила теплую воду ему на руки, он морщился от боли, смывая с них грязный грим. Без краски руки были еще страшнее: иссиня-красные, из трещин сочилась кровь.

Шут со своей королевой спускались на кухню, где получали от хозяина ужин. Словно сговорившись, владельцы постоялых дворов потчевали своих гостей овощным рагу и тушеным мясом. Эта еда входила в плату за постой. Более изысканные блюда в таких местах не подавали.

Иногда какой-нибудь странствующий менестрель пел для постояльцев. Уставшие и замерзшие за день мужчины согревались дешевым элем, делились рассказами о дорогах и разбойниках на них, бранили или хвалили места, где им до этого приходилось останавливаться и, конечно, смаковали слухи о том, что творилось в Баккипском замке. Главным героем этих слухов был бастард-зверь, изменник и предатель. Кетриккен замечала, как вспыхивали жадным огнем накрашенные глаза Шута, как его подвижные руки замирали на дереве стола, а потом длинные пальцы начинали отбивать неровный, все ускоряющийся ритм. А Шут видел, как Кетриккен бледнела и застывала, приоткрыв рот, а затем принималась нервно покусывать свой палец. Тогда он брал ее за руку и уводил наверх в комнату.

Она молчала, и он, не нарушая тишины, заваривал чай. Это единственный изыск, который у них был. Летний, радостный запах плыл по промозглой каморке. Кажется, становилось светлее и теплее. Шут протягивал ей чашку, садился напротив, делал замысловатые движения пальцами, и из его рукава появлялось завернутое в платок что-то. То это было краснобокое яблоко, то конфета-шарик из мелко нарезанных сухих слив и абрикосов с медом, то горсть светлого крупного изюма. Наверное, еще никогда в жизни Кетриккен так не радовалась сюрпризу.

За вечера их отчаянного бегства Кетриккен узнала о Баккипском замке и его обитателях, нынешних и давно покинувших этот мир, больше, чем за год, проведенный в нем. Когда Шут говорил тихо, его голос терял площадную звонкость и твердость, становился мягким и теплым, как рысий мех, в него хотелось завернуться и лежать не двигаясь. Несколько раз Кетриккен засыпала, так и не узнав конца истории. А Шуту еще нужно было снять грим с лица.

Иногда Кетриккен вспоминала истории из своего детства, читала по просьбе Шута нелепые стишки, переводя их потом на язык Шести Герцогств. Она удивлялась, что уже на следующий день Шут легко использовал в их разговоре слова на ее родном языке.

Однажды, когда особенно сладкий чайный аромат щекотал ноздри, Кетриккен вспомнила о любимых садах — гордости Джампи. Она рассказала, как показывала их Фитцу в день их знакомства и как потом отравила его. Какой же глупой и безответственной она была! Как никогда в жизни. Это было чудо, что Фитц почувствовал неладное, и у него нашлись сухие водоросли, благодаря которым он не умер. Слова текли прозрачным ручьем, весенним, звонким. Этот кусочек воспоминаний еще не сжимал горло удушающей хваткой: ее брат был в ярости от ее бездумного самовольства, но он был еще жив... Когда она замолчала, Шут не спрашивал ни о чем, не уточнял, как всегда бывало, а задул свечу и лег.

Полночи они не могли уснуть, но старательно пытались не тревожить друг друга. Кетриккен слышала, как шелестит сено в матраце, когда Шут осторожно ворочался, а Шут чувствовал соленый запах слез и видел размытый силуэт руки, беззвучно вытирающей лицо.

Они всегда покидали постоялый двор первыми, чуть только небо розовело на востоке. Недовольный ранней побудкой хозяин брал плату, кормил и выводил из конюшни лошадей. Дорога радовала безлюдностью, и каждое новое пристанище приближало их к Горному королевству.

* * *

Маска спрятала лицо, и Шут положил зеркало на подоконник.

— Шут? — Кетриккен приподнялась и оперлась на локти. Он устало повернул голову к ней. — Ты сегодня спал? Я слышала, как ты метался и стонал.

— Простите, моя королева, — виновато проговорил он, — это сон. Такие сны выматывают больше тяжелой работы и долгой дороги. Значит, вы не выспались? Отдохните, у вас будет время.

— Тебе тоже необходимо отдохнуть. Останься сегодня. У меня есть кое-что, и здесь это можно выгодно продать. Нам хватит денег на переправу и остаток пути. — Кетриккен поднялась и стала быстро одеваться.

— Нет. Вы знаете: то, что вы предлагаете — опасно. Особенно здесь и сейчас, — говорил Шут, повернувшись к ней спиной и доставая из сумки вчерашний хлеб и вяленую рыбу.— В городе много солдат Регала. Они отправятся в Бакк, как только подойдет еще один отряд. И вам нужно не попадаться им на глаза.

— Тебе тоже не следует этого делать, это тоже опасно, — настаивала Кетриккен.

— Не опасней, чем всегда, леди. Я намерен сегодня сорвать куш. Ведь героем моего представления будет сам бастард-зверь. Публике в коричневых мундирах это понравится, и я надеюсь на их щедрость. — Шут поднял голову от нарезаемого хлеба и увидел ужас на лице остановившейся перед ним Кетриккен.— Поверьте мне, моя королева, — произнес он мягче, — скоро вы обнимете своего отца. Я знаю. Я правда это знаю. Давайте завтракать.

— Откуда ты можешь это знать? Но и запретить тебе я не могу. Ты ведь все равно сделаешь по-своему. Правда? — она все еще надеялась переубедить его.

— Сегодня — правда, — улыбнулся Шут. — Я обещаю вам вернуться пораньше с полным карманом монет. Потом мы попросим строгую хозяйку зажарить нам цыпленка и устроим пир, — он жевал твердую рыбу, присев на край кровати.

Шут чувствовал себя неважно, и это не от накопившейся в пути усталости — она была привычной уже несколько лет, с тех самых пор, как король Шрюд, его покровитель, стал слабеть и угасать. Катастрофа уже ползла по замку, оставив кровавые следы на дальних и ближних подступах к нему. Он не мог ее остановить, мог лишь заботиться о ее будущей жертве — своем проницательном короле, и должен был спасти себя и Фитца.

Когда Верити уехал в горы на поиски Элдерлингов, Регал вертел в руках корону в полной уверенности, что очень скоро она ляжет на его голову. А новому высочеству не нужен шут, верный старому господину. Как и не нужна королева, жена брата, но держать ее на виду было безопасней. Можно подождать удобного случая: женщины нередко умирают, производя на свет младенца...

Судьба швырнула их на дорогу, устремленную в горы так, как она любит это делать: разрушив все планы, внезапно. Они, как две рыбы, сорвавшиеся с крючка, плыли против течения, обходя расставленные сети и вкусные приманки. Шут не раз сомневался, разумно ли им держаться вдвоем, не подвергает ли он Кетриккен еще большей опасности, он, привлекавший внимание своей непохожестью везде, где появлялся? Кажется, она чувствовала эти сомнения. Когда он возвращался вечером на постоялый двор, первое, что замечал на ее лице, — облегчение и радость.

Сны изматывают. В последнее время они стали приходить почти каждую ночь. И сегодняшний, Шут знал это, наверное, самый важный для него. Он видел Фитца. Это был странный сон, темный, с кровью и грязью, но очень важный. Проснувшись, когда до утра было еще полночи, он жаждал записать его, не для того, чтобы не забыть — это невозможно, даже если бы он захотел, а потому, что так сны обретали большую ясность, образы выстраивались в правильном порядке и подсказывали разгадку, но остерегался разбудить Кетриккен. Так и лежал, пытаясь найти то место, где сон и реальность могут встретиться.

Шут потер лоб, забыв о гриме, но, спохватившись, одернул руку и взглянул на Кетриккен, которая причесывала волосы у окна: ее лицо осунулось и удлинилось, казалось старше. Поджатые губы добавляли решительности, даже упрямства. Сейчас это было опасно. Ей стоило как можно тише сидеть в этом захудалом месте еще несколько дней: пока не уедут солдаты, и он не заработает достаточно, чтобы искать встречи с контрабандистами.

Черный плащ висел на спинке стула. За ночь он так и не просох. Шут накинул тяжелую ткань на плечи и, кажется, стал еще тоньше. Взяв рогатую березовую палку, окинул взглядом комнату и двинулся к двери.

— Во сне время бежит незаметно, моя королева. Правда, если это не такой сон, как мой. Поспите, а я обещаю не затягивать сегодняшний спектакль, — остановился он на пороге.

— Будь осторожнее! — попросила Кетриккен. Он, улыбнувшись, кивнул и вышел.

Кетриккен широко распахнула ставни. Плотный холст не позволял ничего увидеть, но был легким препятствием для порывистого ветра. Она обнимала себя за плечи и глубоко дышала. Рыбный запах усилил привычную утреннюю тошноту, а от свежего воздуха становилось немного легче. Кетриккен закрыла глаза и опустила руки на живот: только ей было заметно, что он уже округлился. Слова Шута растревожили мечтания, которые она запрятала глубоко в душу, и они зашевелились. Отец, Верити. Она делится с ними радостью ожидания ребенка. Тетушка Джонки. Она писала ей в Бакипп и уже спрашивала, не шьет ли племянница маленькие рубашки из мягкой шерсти.

Дрожь по всему телу выдернула Кетриккен из забытья, опустила на грубый пол действительности. Поежившись, она отошла от окна, взяла медную чашку и сделала глоток. Чай остыл, но был сказочно сладким. Наверное, Шут добавил в него мед.

Шут. Думая о нем, Кетриккен положила свою сумку на кровать. Почти все место в ней занимал плащ: лиловый на лисьей подкладке. Королевский плащ. Уже на следующий день после побега, когда они проезжали небольшой городок, Шут настоял на покупке другого. Она отказывалась прежде всего потому, что почти все ее деньги остались в украденной сумке. С собой успела прихватить лишь несколько украшений и монет. Шут отлучился ненадолго и вернулся с обновкой — темно-серой накидкой из толстой шерсти, такой же, как у большинства горожанок. Им пришлось подсчитать все оставшиеся деньги. Хватало только на корм лошадям. Шут стал зарабатывать на еду и ночлег

Плащ занимал половину сумки. Кетриккен бросила его на постель не разворачивая. На самом дне нашелся кожаный мешочек. Она высыпала содержимое на ладонь: серебряные серьги с крупными рубинами — подарок мужа — были на ней в ночь бегства; чудесную брошь — олень с россыпью синих топазов на рогах — преподнес Регал в день их официального знакомства. Это все, чем она владела. Кетриккен долго разглядывала украшения, потом отложила брошь, а серьги сунула в мешочек и спрятала в сумку. Туда же вернула свой любимый плащ.

Она все же провалилась в дрему и проспала долго. Солнце уже клонилось к западу, когда лай собак и ржание лошадей разбудили ее. Видимо, прибыли новые постояльцы. Шут должен был скоро вернуться. Кетриккен поднялась и разожгла камин.

Солнечный свет неторопливо мерк, а дрова превратились в угли. Тревога росла, как ливневый поток в горах. Почему он задерживается? Что-то произошло? Она собрала сумки, оделась, расплатилась с хозяйкой и взяла лошадей.

Улица вела прямо к Рыночной площади. Остатки снега смешались с грязью и хлюпали под ногами, отлетали от копыт лошадей. Навстречу спешили прохожие и тянулись телеги, увозя не проданный за день товар. Хозяйки загоняли кур на насест. Ночью опять подморозит.

Площадь была пуста. Всю дорогу Кетриккен гнала от себя холодный страх, упрямо заползавший внутрь, но сейчас она сдалась. В мокрых глазах расплывались лавки и мастерские, голые деревья и желтые факелы таверны.

Шут сидел на корточках, прислонившись к каменному колодцу. Его плащ сливался с чернотой сырого камня, капюшон закрывал упавшую на грудь голову. Услышав цокот копыт по булыжнику, он с трудом открыл глаза и приподнялся. Тогда Кетриккен и заметила его. Его белое лицо-маску. Страх и тревога отшатнулись от порыва радости, которая налетела так стремительно. Слезы останавливались на губах, она слизывала их, дивясь сладости. Облегченно выдохнув, Кетриккен потянула лошадей за поводья в центр площади, к колодцу.

— Почему ты здесь? Что случилось? — спросила она подходя.

— То же самое я спрашиваю у вас, леди. Мы ведь договорились: вы будете ждать меня, никуда не отлучаясь, — он медленно и глухо выговаривал слова. Казалось, что он почти не видит ее. — Простите, моя королева, я подвел вас. Я уже собирался идти. Нужно было лишь немного отдохнуть. — Шут попытался взять поводья своей лошади из рук Кетриккен, но пошатнулся и уперся лбом в бок животного.

— Тебе плохо? — Кетриккен схватила его за руку и почти отпрянула, ощутив, какой горячей она была. — У тебя жар. Почему ты не послушал меня? Нужно было остаться!

Взяв Шута за плечи, она повернула его к себе. Он не противился: не было сил. С трудом открывшиеся глаза лихорадочно блестели.

— Наверное, я заболел, — тихо и виновато вымолвил он. — Это пройдет. Скоро. Зачем вы взяли лошадей? Давайте вернемся на наш постоялый двор.

— Ему бы кружку доброго эля, — услышала за спиной Кетриккен и резко повернулась.

Невдалеке остановился кряжистый мужчина в толстой шерстяной куртке, сильно поношенной и полинявшей. Он наклонился и подобрал пучок сена, оставшийся после рыночного дня.

— А то и стакан крепкого бренди. С самого утра он тут. Студено сегодня, ветер. Совсем замерз. — Хмурый взгляд мужчины вперился в лицо Кетриккен.

Обхватив за талию, она порывисто прижала Шута к себе. Мужчина обвел глазами площадь и двинулся прочь, на ходу собирая валявшееся сено.

— Пойдем, — твердо сказала она, — вот гостиница. Дойдешь?

— Леди, нет...— попытался возразить Шут, но одним взглядом Кетриккен пресекла эту попытку.

Гостиница светилась факелами и была самым большим зданием из всех, выстроенных вокруг Рыночной площади. Она служила временным пристанищем важным и богатым путникам. Тут можно было хорошо выпить и поесть.

Привязав лошадей к крыльцу, Кетриккен толкнула тяжелую дверь. Переступив порог, они оказались в большой, немного дымной, пахнущей элем и специями таверне. Несколько солдат, видимо, из тех, про которых говорил Шут, обернулись и замолчали. Шут двинулся к лавке и осел, прислонив голову к стене. Кетриккен сделала несколько шагов в глубь помещения и попробовала спокойно осмотреться, но отчаяние попавшего в ловушку зверя сковало ее всю. Живот сжался и болел. Она оглянулась на Шута, и это придало ей решимости: она была не одна, и пришла ее пора позаботиться о них, как это делал Шут.

— А кто тут хозяин? Не скажете? — обратилась Кетриккен к сидевшим за большим овальным столом людям.

— Хозяин, видимо, отправился в лес ловить наше жаркое, — пробасил самый высокий из солдат, и остальные засмеялись. — Сами ждем.

Из открытой двери, ведущей на кухню, появился мужчина, низкорослый, с коротко стриженными седыми волосами. Яркая синяя рубаха едва не трескалась на могучей груди. Пухлые красные губы жирно блестели, в руках он комкал полотенце.

— Еще по кружке эля — и жаркое будет готово, — извиняющимся тоном предложил он.

— Мне нужна комната, — Кетриккен прошла вперед, обращаясь к хозяину.

Тот наметанным взглядом оценивал высокую женщину: никаких украшений, даже самых простых, он не нашел, но сукно ее юбки было тонким и хорошо покрашенным, подол, мокрый и забрызганный уличной грязью, не полинял. Черные сапожки ладно облегали ноги.

— Она есть, если есть, чем заплатить, — не особо любезно сказал мужчина — За ночь я беру четверть серебряной монеты. Чистые простыни, никаких насекомых, горящий камин, свежие мясо или рыба. И отборное зерно для лошадей, если они у вас есть.

Для них это было дорого. Ктриккен еще раз мысленно пересчитала деньги, оставшиеся у нее и, засунув руку в карман юбки, сжала брошь. Хозяин последовал взглядом за ее рукой и разочарованно фыркнул, когда из складок синей материи появилась пустая ладонь.

— Хорошо, — Кетриккен развязала висевший на поясе кошель, но, краем глаза заметив, что Шут пытается подняться, метнулась к нему.

— Сиди! — жестко крикнула она. — Нужно было слушать меня! — склонилась и положила руку Шуту на лоб . Другой рукой нашарила карман плаща и вытащила несколько заработанных им сегодня монет. — Я попрошу у хозяина воды.

— Вот, за две ночи, — Кетриккен высыпала деньги на стол перед хозяином. — Я рассчитываю, что вы не пожалеете дров. И позаботьтесь о лошадях. Они у крыльца.

Хозяин одобрительно глянул на деньги, кивнул и перевел взгляд на Шута.

— Это ведь он весь день развлекал народ на площади? Что с ним?

— У него жар. Замерз и простудился. Не волнуйтесь, это не заразно, и я знаю, как лечить брата, — Кетриккен попыталась успокоить хозяина.

— Брат? — насмешливо вмешался все тот же высоченный солдат, — а я думал, что он — ваш шут, а вы — его королева, леди. Как только вы зашли, так и повеяло королевским духом.

Его товарищи весело загалдели, хозяин тоже улыбался.

— Как тут не поверишь, после той сценки! — поддержал самый молодой из компании, — А бастард... , — он затрясся от смеха, — тот вообще приснится мне сегодня. Как он...

— А я думал, Кирк, тебе по ночам видятся девицы, а не бастарды! Краснощекие, как та дочка мясника, которой ты под юбку лез, — перебил юнца верзила, одобрительно усмехнулся, когда тот обиженно вспыхнул, и взглянув на Шута, распорядился, — Хозяин, принеси этому бедокуру кружку эля. Пусть согреется. И его королеве. Я заплачу. Да и нам налей.

— Сейчас налью. Салли, — хозяин обернулся к стоявшей на пороге кухни девушке, — я сам обслужу гостей, а ты иди растопи камин в свободной комнате. — Тебе, Найтингел*, тоже что-нибудь принести? — обратился он громче к неподвижному силуэту в самом дальнем и темном углу таверны.

Молчаливый гость отодвинул от себя тарелку с костями и допил остатки эля, достал несколько монет и стал аккуратно раскладывать их в ряд на столе.

— Я сыт, Монти, а пить сегодня больше не намерен, — ответил он поднявшись и прихватывая со скамьи плащ. — Добавляй в рыбу больше розмарина, не жалей.

Солдаты притихли, разглядывая не примеченного ранее гостя, Кетриккен медленно повернулась к незнакомцу, Шут открыл глаза: низкий, сочный голос заполнил все пространство таверны. Он, как ослабевший раскат грома, который терпеливо уговаривает разбушевавшуюся молнию успокоиться, не пугал, а убеждал и зачаровывал. Эта льющаяся красота изумляла еще больше, стоило взглянуть на лицо говорившего: старый шрам рассекал его губы глубоким длинным рвом, начинаясь у носа и уходя к горлу. Мужчина, кажется, не замечал ошеломленных взглядов, или привык к ним, знал, как его голос в купе с лицом действует на людей. Он прошагал между столами, махнул, прощаясь, хозяину и вышел.

Хозяин причмокивая, словно смакуя произведенный эффект, победно обвел глазами посетителей, и буркнул, ухмыляясь: "Я-то привычный".

Звуковой морок рассеялся, только когда хозяин расставил на столах эль.

— Не хворай, потешник, — солдат, заказавший выпивку, поднял кружку, обращаясь к Шуту. — За твоим языком не угнаться и босиком.

— Благодарю, славные коричневые воины! — Шут обнял пальцами свой кубок, оставляя белые отпечатки на глиняных боках, и с натугой оторвал его от стола.

Кетриккен сделала несколько глотков. Эль был вкусным, медовым, давно уже им не доводилось пить такой. Но близкое соседство тех, кто, появись у них хоть малейшее подозрение, без всяких церемоний поволочет их в Баккип и бросит прямо под ноги своему королю, заставляло руки трястись. Она молча разглядывала Шута: его руки не дрожали, а безвольно лежали на столе.

Повар с хозяином принесли жаркое, и солдаты занялись им. Отпив еще немного, Кетриккен поднялась и помогла встать Шуту.

Служанка уже разожгла огонь и подбрасывала больше поленьев в камин, когда они вошли. Горели свечи, а не коптящие смрадные факелы, как во всех тех местах, где они раньше останавливались. Шут, даже не глянув вокруг, опустился на стул. Кетриккен раздраженно поторопила девушку, украдкой бросающую любопытные взгляды, и та удалилась, пообещав принести теплую воду.

— Леди, я горжусь вами, если вас это не оскорбляет, — промолвил Шут хрипло, и Кетриккен вздрогнула.

— Прости. Я накричала на тебя.

— Вы были великолепны, не сомневайтесь. Снимаю шляпу, — он стянул капюшон и расстегнул плащ, — я, пожалуй, лягу.

— Конечно, ложись, — она суетливо дернула покрывало с широкой кровати, — ложись сюда, поближе к камину.

Шут медлил, обводил комнату глазами, но не находил привычного в таких местах матраца. Кетриккен увидела его сомнения.

— Это первая глупая мысль, которую я у тебя обнаружила, — она подошла и потянула его за руку к кровати, попыталась расстегнуть пуговицы на куртке, но Шут отвел ее руку, снял сапоги и повалился на кровать. Он горел, лицо влажно блестело, никакие усилия не могли сдержать дрожь. Кетриккен подсунула подушку ему под голову и укрыла.

Страх опять вернулся к ней. У них не было ничего, даже ивовой коры, чтобы снять жар.

— Нужно найти лекаря. Я спущусь, узнаю у хозяина, — сказала она скорее себе, чем Шуту, который то ли уже спал, то ли впал в забытье, но шумно дышал.

— Нет! — отрезал Шут, но добавил тихо, — нет, со мной такое бывало и проходило. Нужно просто ждать... Леди, — он открыл глаза, — как хозяин назвал того человека внизу?

— Какого? — уставилась на него Кетриккен.

— Со шрамом на губах.

— Найтингел, кажется.

— Значит, мне не послышалось, — Шут приподнялся. — И птица ночная с израненным клювом чарующе песню споет, — блаженно улыбаясь прошептал он. — Он нам поможет. Найтингел. Найтингел — ночной певец... Лекарь не нужен. Он не поможет. Я сам... Пожалуйста... просто поспать...— постепенно затихал Шут.

Безмолвие было давящим. Кетриккен взялась за сумку, но отложила ее в сторону, прошлась по комнате, остановилась у камина и поворошила дрова. Достала из кармана юбки брошь и, не глядя, засунула в пустой кошель, висевший на поясе. Ей хотелось броситься на поиски лекаря, но за все время, пока они бежали, она уже привыкла полагаться на Шута. Стоит ли в этот раз проигнорировать его просьбу? Эти слова, последние, про ночную птицу.... В них не было смысла. Кетриккен его точно не видела. Он мог бредить от сильного жара.

Когда в дверь постучали, она почти бегом кинулась открывать. Служанка принесла ведро с теплой водой. Не дав девушке переступить порог, Кетриккен забрала ее ношу и задвинула засов.

Мягкая постель прогнулась и жалобно скрипнула, когда она присела в ногах Шута. Он тихо стонал, глаза под прикрытыми черными веками двигались, дрожь не унималась даже во сне. Кетриккен вздохнула, приняв решение: она повременит с лекарем до утра. Эда и Эль не могут быть такими жестокими к нему. И к ней. Она вынула из сумки свой королевский плащ, развернула, стряхнула и поднесла к камину, чтобы согреть. Теплый мех укрыл Шута до подбородка.

Под окном, выходившем на задний двор, разговаривали. Кетриккен подошла и прислушалась к мужским голосам.

— ...все здесь знают, кто он такой. Стервец не побоялся явиться сюда! — громко негодовал один.

— Ну, вот теперь и ты знаешь, и видел его, — прозвучало спокойно. — Не лезь не в свое дело, Берти, — жестко посоветовал знакомый голос.

Кетриккен оперлась о подоконник и не дышала. Им нужно бежать. Сейчас же. Куда -нибудь. Или уже поздно? Но почему они до сих пор не вломились в их комнату? Шут не может даже открыть глаза. Они в западне. Горы так близко: стоит только переправиться на другой берег озера, и они будут почти дома.

Под окном потоптались. Бряцнула пряжка ремня. Кто-то справлял нужду.

— Это дело короля Регала. А все эти мерзавцы, эта блестящая от жира свинья — Монти, делают вид, что не знают этого. Небось и сами уже заляпались. Завтра же утром я доложу об этом капитану!

— И про себя доложить не забудь, Берти. Ты тоже заляпался.

— Я? Не мели пустое, Корфин!

— Глянь на свои новые сапоги, которые ты сейчас обмочил. Откуда они, догадываешься? Как они сюда попали? А серьги, что ты своей девке купил? Горская работа, сам знаешь. Их вороны в клювах принесли? Ты, Берти, как думаешь, чем живут люди этого города? — несколько мгновений вопрос висел в тишине. — Границей. Контрабандой. Давно так живут, и никто им не мешал, никогда. А зачем? Всем только польза, даже тебе и твоей девке. Ты же выслужиться хочешь, так? К капитану поближе подступиться?

— Куда же мне? — прозвучало с вызовом. — Думаешь....

— Я думаю, Берти, что ретивый конь половину своего века живет, — не дал договорить второй мужчина. — Беги. Галопом. Где сейчас наш капитан Мортинс? Не знаешь? Так я подскажу: с начальником таможни беседу ведет, не насухо, верней всего. Скачи, конь, может и тебе в ведро плеснут.

— Ты, Корфин, не путай! Побрякушки да сапоги — не измена. Ты не слыхал, как этот Найтингел уродцем стал? Он всякую сволоту через границу проводил. Тогда меч и прошелся по его губам.

— Я слыхал, что меч этот в руках у начальника таможни был. И еще слыхал, что не реже, чем раз в неделю Найтингел с начальником у Монти в таверне, в том самом темном углу, вино горское вместе пьют.

— Капитан Мортинс узнает и об этом!

— Ах ты, вымесок сучий! — яростный шепот был громче крика. Затрещала ткань, лязгнула сталь, вырвался протяжный стон. — Мы тут, считай, в гостях. Мортинс знает это и не лезет в чужом доме свои порядки устанавливать. А ты, если полезешь, пошлепаешь домой без лошади, меча и сапог. И если по дороге бандиты не прибьют, будешь бордельных девок сторожить. Иди проспись. И сапоги помой: хватит мне вони и от твоего гнилого нутра.

Грузное тело плюхнулось в грязь. Визгливо вскрикнув, человек стал подниматься. Треснула тонкая корочка льда, и звук шагов стал удаляться.

Кетриккен колотило. Она вытерла мокрые ладони занавеской и сползла на пол, уселась, обхватив руками колени. Каблуки сапог отбивали по полу дробь, а улыбка на лице была почти безумной. Найтингел. Они говорили о нем.

Придя в себя, она достала из сумки Шута мешочек с травами и маленький медный чайник. Вскоре аромат привычно плыл по комнате. Совсем непривычно было пить чай одной, и Кетриккен с тоской вернулась в их прежние, часто холодные, с прокопченными стенами каморки, где невесомые шаги Шута и плеск воды, когда он смывал грим, прогоняли ее отчаяние, убаюкивая.

Сегодняшний день показался ей невероятно длинным, и ночь обещала быть такой же. Ставни повизгивали в унисон завыванию ветра. Кетриккен учуяла его запах: колючий горный ветер начала весны. Еще немного и он потеплеет и потяжелеет от густого тумана, съедающего снег. Ветер переберется через хребты в долину, задышит там полной грудью, побеснуется несколько ночей и одним солнечным утром Джампи увидит первые цветы.

Свеча на столе оплыла. Кетриккен зажгла новую и взяла полотенце, налила в миску теплой воды и поставила ее на стул рядом с кроватью.

Шут спал тихо. Так тихо, что ей на миг представилось самое страшное. Она взяла его руку, выглядывавшую из-под плаща, теплую и грязную.

— Ты совсем не похож на Руриска, — тихо вымолвила она и запнулась, провела рукавом по глазам, — на моего брата. Я не смогу вас познакомить... Думаю, вы бы стали друзьями. Но я бы не села играть с вами в кости: не люблю проигрывать. Руриск почти всегда побеждал, я злилась и веселила его этим еще больше. Он примирительно щелкал меня по носу и поддавался в следующий раз. Я всегда была для него маленькой... Ты совсем другой, но ты оберегал меня все это время, как всегда оберегал он. Ты ведь знаешь, что не можешь оставить меня здесь одну? Не оставляй, прошу тебя, Шут.

Смочив полотенце в едва теплой воде, Кетриккен осторожно провела одним концом по лбу Шута. Он зашевелился, но так и не проснулся. Чтобы смыть грим с глаз потребовалось несколько раз прополаскивать льняную ткань, но черная краска все равно осталась на ресницах и бровях.Темные дорожки от пота разбежались по щекам. Они делали лицо Шута похожим на лицо небрежно покрашенной куклы.

— Когда мы доберемся до Джампи, тебе не придется больше быть шутом. Не будет надобности прятать лицо, бледную кожу. Вот этим у нас никого не удивишь, в отличие от Баккипа, где даже я была "бледной рыбой". Такая тонкая кожа, светится, и нежная. Даже у красавицы-Джофрон не такая, — говорила Кетриккен и освобождала щеки, подбородок от краски. — Я бы с удовольствием забыла эту баночку с белым гримом на окне, где ты ее оставил, но я не могла так подвести тебя. — Она убрала со лба и висков прилипшие мокрые пряди, провела пальцем по скулам. — У нас никогда не было шутов, но в Джампи ты всегда сможешь найти занятие для своих ловких рук и острого ума. Я так и не узнала твое имя. Столько раз хотела спросить, но почему-то всегда испытывала неловкость. И опасалась немного. Тебя не обижает, что все зовут тебя Шутом? Даже Фитц. Вы ведь с ним дружили? — Она промокнула потрескавшиеся губы мокрой тканью, Шут зашевелился и облизал их. — Ты попьешь? Я сейчас дам воды.

— Найтингел... — хрипло прошептал Шут. — Фитц? Ты не можешь быть таким...— пальцы судорожно комкали плащ.

Кетриккен поднесла к его губам чашку, но он яростно оттолкнул ее руку и опрокинул воду. Он перекатывался по кровати, отбиваясь от призрачного врага или мучителя, выкрикивая непонятные слова, но внезапно успокоился и нащупал руку Кетриккен, стиснул ее с необыкновенной силой и потянул к себе, уложил на грудь, на мокрую куртку, все еще бессвязно бормоча что-то на неизвестном языке. Сердце колотило в ее ладонь, словно жаждало вырваться наружу. Она сидела и удерживала его в груди.

Когда Шут затих и ослабил хватку, Кетриккен протерла ему руки и поправила сползший плащ. Она поставила кувшин с водой рядом с кроватью. У камина лежали еще несколько поленьев. Можно было оставить дрова на утро, но она подбросила их к тлеющим углям и смотрела, как огонь оприходует свою добычу. Жар от березовой древесины поплыл по комнате.

Свечи давно догорели, но пламя очага бросало отблески на кровать и на лицо Шута. Кетриккен засмотрелась: причудливая игра света, золотого, охряного и красного, наполнила лицо жизнью и необычной красотой. Еще не мужчина, но уже не тот мальчик, каким он казался ей в Баккипе. Он повзрослел в пути. Кетриккен сняла верхнюю юбку и легла рядом с Шутом, нашла его ладонь и осторожно взяла в свою, слегка сжимая. Так она чувствовала себя спокойнее. Пальцы нащупывали гладили острые косточки под потрескавшейся кожей, ровные длинные пластины ногтей, мягкие подушечки его пальцев. Вторую руку она положила себе на живот. Ей казалось, что она уже ощущает, как шевелится внутри ее ребенок. Наверное, сейчас ему было одиноко и страшно.

Ветер горы облетает, баю-бай.

Над горами солнце тает, баю-бай.

Листья шепчутся устало, баю-бай.

Гулко яблоко упало, баю-бай.

Подломился стебель мяты, баю-бай.

Желтым яблоком примятый, баю-бай.

Месяц солнце провожает, баю бай.

По цветам один гуляет, баю-бай.

Кетриккен тихо пела, и ветер снаружи примолк, словно прислушиваясь и запоминая нежную мелодию, а потом взвыл напоследок и умчался в горы, туда, где люди понимали язык этой песни.

*Найтингел(англ.) — соловей, ночная птица