Занимательные наблюдения цветов (джен)

Red like roses fills my dreams and brings me to the place you rest.

White is cold and always yearning, burdened by a royal test.

Black the beast descends from shadows.

Yellow beauty burns gold.

Гринграссы

«Вот только чего стоит вся их нейтральность…»

Крокодил сыто щурился из-под пышной шапки цветов и сверкал белым клыком. Где-то по полке еще бродили кошки, слоны, лягушки и носороги, отвлекая от крутящейся в голове настырной мысли.

Аристей отхлебнул дешевого портвейна и запустил пальцы в нечесаную шевелюру.

— Мордредовы дряни, — пробормотал он, то ли имея в виду анимированные фигурки, то ли кого еще.

Фигурки он дарил жене. Их было очень сложно найти — на континенте они продавались в одной лавке, принадлежащей пройдошистому пожилому еврею, так что Аристей порядком надоел старику, выпрашивая скидки. Денег у него тогда было немного — он порядком проигрался в карты. А Софию приводили в восторг именно они, фигурки из кости золотого слона.

Денег с тех пор особо больше не стало, но стало… счастливее, что ли? Впрочем, деньги всесильный мистер Гринграсс преотлично научился заменять информацией и влиянием. Кто в магическом мире не слышал о вызывающе нейтральной семье принципиальных темных магов Гринграссов? Вот только чего стоит вся их нейтральность…

Дверь распахнулась, впуская сверкающий яркими красками вихрь.

— Папочка, чего сидишь в темноте? — разбил хрупкое одиночество радостный голос сияющей Дафны. — А! — углядев на полке букет, дочь устремилась к нему. — Будущая миссис Малфой вся испереживалась о букете, а он здесь!

Дверь хлопнула еще раз, отсекая шум, который создавала предсвадебная суета. В комнате снова застыла тишина.

— Мордредовы скользкие белесые дряни! — взорвался Аристей Гринграсс и аккуратно — в противовес словам — поставил бокал с портвейном на столик.

… вот только чего стоит вся их нейтральность, если семье срочно нужны деньги?

Малфои

«...прекрасная и сияющая Нарцисса Малфой ненавидит безответных эльфов и нарциссы».

Теплые блики от свечных ламп превращали будуар в таинственное королевство мифических фей. Нарцисса Малфой вошла, как прекрасное и светлое видение, удерживая на губах тщательно отмеренную и теплую улыбку, приличествующую жене и матери из старого магического рода. Едва тени от свечей, дрогнув из-за движения воздуха, успокоились, улыбка сползла с ее лица, и Нарцисса запустила в стену веером. Хрупкая костяная поделка до стены не долетела — ее подхватили лапки невидимого эльфа.

Нарцисса потерла виски и начала выдергивать шпильки из высокой прически. Бриллианты испускали теплое рыжее с белыми искрами сияние, отражая свет свечей, но Нарцисса равнодушно швыряла шпильки на ковер. Впрочем, до пола не долетела ни одна — в воздухе пахло магией домовушки Дейзи, которую Нарцисса еще молоденькой девочкой привезла с собой из дома.

Вечер выдался сложным, муторным. Было слишком много впечатлений, слишком много людей, голосов, магии. В голове Нарциссы Малфой все еще крутились особо яркие эпизоды, запавшие в память.

«Холодная какая! Змеюка!» — шепот высокой девицы в темной мантии с унылым, совсем снейповым носом.

«Вы идеальны, моя прекраснейшая!» — Люциус. Холодный, отстраненный Люциус, смотрящий куда-то в сторону. Точнее, не куда-то — Нарцисса отлично знала, что смотрит он на Забини.

«А Малфою-то на женушку наплевать», — это сказал грязный рот Скриминджера-младшего. Нарцисса помнила лишь злость, вспыхнувшую в сердце, и мягкий смех, которым она ответила Эйлин, стоящей рядом. Злые слова глупого мальчишки она проигнорировала… как и всегда.

«Папа! Папа! Смотри, какая красивая леди!» — Юный джентльмен в кроваво-красной мантии с горностаевым подбоем.

И пара… какая же красивая пара в центре зала — Люциус Малфой и Нора Забини. Но-ра, Э-ле-о-но-ра За-би-ни. Прекрасный, ядовитый цветок, привезенный прекраснодушным Энтони из далекой и жаркой земли.

Туфельки, глухо стукнув о пол, тоже исчезли. Домовушка, беззвучно появившись за спиной, принялась распутывать локоны Нарциссы ореховым гребнем, шепча древние как мир заговоры.

Часы пробили три.

Вскинув взгляд на всегда развлекающие ее в часы скуки ходики, Нарциса снова обратила внимание на стоящие в вазе цветы. Записка, лежащая рядом с букетом тонко, тревожно пахнущих нарциссов, гласила: «Не ждите, моя драгоценная, ложитесь спать. Дела займут меня на несколько дней». Почерк был твердый, ровный, искусственный — мужев.

Нарцисса Малфой качнулась вперед, чувствуя, как убегает, кружится комната; домовушка слишком сильно дернула за волосы. Нарцисса вскочила, вытаскивая палочку, и наслала на домовушку флагелляционное проклятие.

— Пошел вон, тварь! — заорала она. Домовушка, тихо пискнув, исчезла.

Нарцисса, повалившись на спину, тихо заплакала.

Блэки

«Розы оглушающе пахнут смертью».

Розы оглушающе пахнут смертью. Красные, кровавые розы; большие, тяжелые бутоны. Стебли, мокрые от воды, темнят ткань платья, но Вальпурге все равно. Она тонкими, желтыми от зелий и увядания пальцами теребит засыхающие по краям лепестки — Кричер совсем одряхлел, раз уже не может сохранить розы в свежести всего лишь ночь.

Около вазы лежит раскрытая коробка конфет. Вальпурга не съела ни одну, несмотря на то, что с юности любила их безмерно. Когда она была беременна Сириусом, супруг отправлялся портключом в кондитерскую, во Францию. Ночью. Ведьма-кондитер к концу беременности уже даже начала подписывать конфеты для Вальпурги.

Роз ровно тридцать семь. Записка к коробке приложена не была. Но Вальпурга прекрасна знает, от кого букет.

Извинение. Прощание. Ответ.

— Он был как сказка, Астория… — обронила Вальпурга, задумчиво глядя на розы. — Как что-то прекрасное и далекое, таинственное и влекущее. Я была влюблена, молода и наивна. А он…

Портрет шевельнулся, но ничего не сказал. Девушка, изображенная за работой над гобеленом, даже не повернула голову, только взглянула из-под челки.

— А теперь он извиняется за смерть Альфареда…

Вальпурга сжала пальцы на стеблях. Хищные шипы оцарапали пальцы, но она не заметила этого — столь сильна была ярость, горячившая кровь.

— Мугродье! — выплюнула она сквозь зубы. — Поганый полукровка!

Розы полетели в окно, следом отправились конфеты.

— Я столько для него сделала! Тварь! Ненавижу! — Искры, посыпавшиеся с пальцев Вальпурги, подпалили портьеры. По тяжелой темной ткани побежало черное пламя. — Я для него!.. — хватанув широко открытым ртом жгучего дыма, Вальпурга закалялась, но продолжила, сипя, — Регулуса! Последнюю радость и надежду! А он — розы…

Опрокинув на начинающийся пожар воду из вазы, Вальпурга осела на пол и разрыдалась.