Пиастры (джен)

Хуан-Антонио Санчес-и-Медина был пиратом. Самым настоящим пиратом — с повязкой на глазу, черной бородой и густыми волосами, собранными в короткую косичку. Еще у него была серьга в ухе, большой запас испанских ругательств и попугай, хрипло вопящий: «Пиастры!» Сколько продюсер отвалил за эту мерзкую птицу, норовящую обгадить камзол Хуана-Антонио, никто не знал, но слухи ходили самые разнообразные. Попугая звали Дон Карлос, и он ненавидел Хуана-Антонио, и это чувство было взаимным: стирать камзолы после работы приходилось самому пирату, а любую домашнюю работу он почитал унизительной и недостойной потомка испанских пиратов. Иногда он мечтал свернуть попугаю шею, но понимал, что тогда, в самом лучшем случае, он сам будет орать: «Пиастры!» и радоваться, что легко отделался. В худшем его родители так и не дождутся внуков, а сам Хуан-Антонио вылетит из универа быстрее, чем успеет сказать: «Hostia!»

Да, Хуан-Антонио был пиратом. Точнее, настоящим пиратом были его предки, а сам он работал аниматором на детских праздниках. Иногда — гораздо реже, чем хотелось — ему случалось подрабатывать на приватных вечеринках, из тех, где отвисают шикарные телки и суют в трусы стриптизерам баксы пачками. Пару раз ему даже перепало немного из подобных пачек — невзирая на то, что телки во время номера Хуана-Антонио вопили от восторга и швыряли баксы без счета.

— Поработаешь еще, наберешься опыта, — добродушно заявил Илюша, хозяин клуба и хохотнул, вместе с деньгами вручая розовую с золотом визитку: — Держи вот, она, — он указал глазами на картонку, — очень просила.

— Я не содержанка, — хмуро ответил Хуан-Антонио. — Я актер и танцор.

— Ну и потанцевал бы, — подмигнул ему Илюша. — Убудет от тебя, что ли? Или ты пидор?

«Сам ты пидор, — подумал Хуан-Антонио. — Даром что баб ебешь, а не мужиков!»

Вслух он, понятное дело, ничего не сказал, а то бы обломились его хоть нечастые, но денежные подработки, а баксы на дороге не валяются и на деревьях не зеленеют.

— Если пидор, так скажи, свои люди же — найду кого покрасивше, — продолжал между тем Илюша. — И поласковее. Или наоборот.

— Не пидор, — буркнул Хуан-Антонио. — Невеста меня ждет.

— А, тогда ладно. Невеста — это святое. Но если что…

Никакой невесты у Хуано-Антонио не было, зато Илюша перестал подкладывать его под телок и даже чаще стал звать на приватные шоу.

На основной же работе платили почти регулярно, но немного, и на жизнь едва-едва хватало. На оплату общаги, макароны с сосисками и растворимый кофе. Остальные деньги Хуан-Антонио отсылал родителям — те строили дом сыну и копили на приданое дочери. Почему-то карт с сокровищами предки не оставили, как и звонких пиастров.

Собственно, с пиастров все и началось.

Это был, пожалуй, обычный праздник. Куча вопящей малышни, норовящей подергать за бороду, хрипло вопящий Дон Кортес, обильно выражающий свою неприязнь к партнеру по команде, умиленные родители, через стекло поглядывающие на скачущих чад и с выражением «твоя очередь их развлекать, тебе за это деньги платят» потягивающие виски и пиво и жующие салаты. К середине праздника Хуан-Антонио упахался так, что мечтал только об одном — заползти под стол, чтоб ни один мелкий гаденыш его не нашел. Это был третий праздник на сегодня, а сука-сменщик ушел в запой.

— Устал, Ванюш? — прошептала Маринка, с задором игравшая роли юнги Джима Хокинса и Пеппи-Длиныйчулок. Сегодня она была юнгой и скоро должна была победить злобного пирата Хуана-Антонио. — Давай я тебя прямо сейчас убью, и ты отдохнешь?

— Убей, — согласился Хуан-Антонио.

Очередная сессия надвигалась со скоростью взбесившегося торнадо и грозила вымести недостойных из стен универа. Самым страшным предметом обещала стать экономика, по чьей-то прихоти изучавшаяся филологами.

Да, Хуан-Антонио Санчес-и-Медина учился на филологическом и должен был стать преподавателем русского языка и литературы. Это здесь, в холодной и загадочной России профессия учителя была не самой денежной и чуть ли не презираемой, а в родной Испании, снившейся Хуану-Антонио суровыми зимними ночами, любой преподаватель был человеком уважаемым.

— Тогда готовься, — подмигнула Маринка. — Не боись, откатаем программу без тебя!

Хуан-Антонио благодарно кивнул и пошел умирать.

Вскоре он уже сунул Дона Карлоса в клетку, снял очередной обгаженный камзол и пошел в кафе неподалеку поесть и выпить кофе.

— А вы пират, да?

Ребенок оказался рядом как-то незаметно. Можно даже сказать, подкрался — если можно подкрасться в инвалидной коляске.

— Пират, — вздохнул Хуан-Антонио.

Сейчас его будут дергать за бороду, желая проверить, настоящая ли она, и спрашивать о том, где он зарыл свой клад.

— Расскажите мне про море, — с тихой надежной попросил ребенок. — Я никогда там не был.

— Про море? — немного растерялся Хуан-Антонио.

Ребенок кивнул и улыбнулся.

— Море…

Он рассказывал про море, родное море у берегов Испании, теплое и ласковое в погожие дни, мечущееся и с ненастностью монстра подстерегающее и пожирающее неосторожных рыбаков во время шторма. Море разное, море удивительное, море зовущее…

— Простите, Ваня вас, наверное, совсем заболтал?

Женщина, одновременно похожая и непохожая на мальчика в коляске, извиняющее улыбалась.

— Ваня? — улыбнулся Хуан-Антонио мальчику, со счастливыми глазами ловившему каждое слово собеседника. — Тезка, значит!

Он поспешил успокоить женщину, и она вернулась за свой столик, поглядывая на сына и его собеседника в странном костюме.

— Ванюша, откатали, — ворвалась в кафе Маринка. — Ой, ты занят?

— Мне уже пора, — с сожалением сказал мальчик Ваня и спросил: — А можно будет вам позвонить?

— Можно, — кивнул Хуан-Антонио.

Они обменялись телефонами, и Ваня вернулся к родителям, а Хуан-Антонио пошел поправлять грим и готовиться к новому празднику.

С Ваней они стали сознаниваться регулярно. Мальчика интересовало буквально все — чем Хуан-Антонио кормит своего попугая, как зовут его родителей, чем испанский язык отличается от русского и многое другое. Сам он рассказывал про то, что нового узнал по учебе, какие программы смотрел и что говорят врачи. Про врачей говорить он не любил, просто считал вежливым упомянуть.

— А как выглядят пиастры? — спросил как-то Ваня.

— Они золотые, — ответил Хуан-Антонио.

Про пиастры он знал совсем немного, но признаваться в этом постеснялся — он же настоящий пират!

— Вот бы увидеть хоть один, — мечтательно протянул Ваня.

— Увидишь,— пообещал Хуан-Антонио. — Я как раз скоро домой поеду, привезу тебе пиастры.

— Спасибо! — восторженно выдохнул в трубку телефона Ваня.

Родители с большим сомнением выслушали просьбу сына — найти пиастры.

— Не обязательно средневековые, — успокаивал их Хуан-Антонио. — Сувенирные же есть. Главное, чтобы выглядели правильно.

— Ты нашел там себе девушку? — встрепенулась мать. — Красивая?

— Мама, это для мальчика. Он очень любознательный и никогда не видел настоящих пиастров. И он очень болен, ему нужно как можно больше хороших эмоций.

— Но ты же не врач, — напомнила мать.

— Я его друг, а это намного важнее.

* * *

Сессия выкорчевала несколько, казалось бы, несокрушимых дубов, но пощадила остальных. Дубы, чрезмерно полагавшиеся на родительские денежки, рухнули, уныло подсчитывая, во сколько им обойдется отмазаться от армии, а выжившие сплотили ряды и дружно расползлись зализывать раны и лечить нервы каникулами. Хуан-Антонио за время новогодних праздников, пришедшихся на предсессионное и сессионное время, отощал, обзавелся темными кругами под глазами и постиг науку спать по два часа и пахать по сорок восемь в сутки. Зато домой он вез и подарки родителям, сестре, теткам, дядьям, кузенам и кузинам, и довольно приличную сумму денег. Его лучезарное настроение не омрачала даже единственная четверка — по экономике. Хуан-Антонио считал, что не в ней счастье, главное, что по важным для его будущей профессии предметам гордо красуется «Отл».

— Я через полчаса на самолет, — сообщил он Ване, позвонив ему перед тем, как выходить из дома. — Полечу за пиастрами. И привезу тебе кусочек моря.

— Спасибо.

Хуану-Антонио показалось, что голос Вани звучит как-то необычно, но спросить он не успел.

— А мне папа с мамой пообещали, что мы летом поедем на Черное море, — прошелестело в трубке. — Представляешь, оно называется Черным, но на самом деле синее.

— Вау! Давай ты к моему приезду разузнаешь, почему так получилось? — предложил Хуан-Антонио.

Он знал, что мальчику нравится любая исследовательская работа и всячески поощрял его стремление.

— Хорошо, — согласился Ваня. — А теперь же тебе пора, да?

Он попрощались, и Хуан-Антонио пошел одеваться.

Дома его встретило солнце. Много солнца, а еще родня — многочисленная, шумная, говорливая, жаждущая услышать все-все о далекой России и о том, как их мальчик там живет. И Хуан-Антонио рассказывал — до хрипоты, отвечал на вопросы, и вновь рассказывал.

— А я тебе пиастры нашла, — заявила ему сестра.

Она пришла в его комнату с загадочным видом и не менее загадочной улыбкой.

— Настоящие!

— Правда?

— Ага. Расскажи мне — для кого они?

Ваня. Хуан-Антонио смутно помнил, как выглядит его друг — виделись-то они всего один раз, зато он хорошо помнил, как можно его услышать. И он рассказал сестре про маленького мальчика со светлой улыбкой, которого болезнь лишила возможности ходить в школу и на прогулку, бегать с другими мальчишками и играть в футбол. Лишила возможности ходить.

— Именно для него я и просил найти монеты, — закончил свой рассказ Хуан-Антонио. — Я же пират…

И осекся. Дома он никому не рассказывал, как именно ему приходится зарабатывать, как достаются те деньги, которые он исправно отсылает — себе на дом и сестре на приданое.

— Расскажи мне про свою жизнь, — попросила сестра. — Только правду. Я никому не скажу.

Всей правду Хуан-Антонио не рассказал. Ни к чему сестре знать про ночные клубы и визжащих женщин, срывающих одежду с танцующих для них мужчин. Зато он рассказал про то, что он дарит детям праздник. Рассказал про Маринку, лихого юнгу и озорную девчонку, зарабатывающую для себя и своей маленькой дочери на жизнь и детский садик. Про счастливые глаза детей, которые видят перед собой настоящего, всамделишного пирата, с попугаем на плече.

— Ты рад, что поехал туда? — задумчиво спросила сестра.

— Да, — после паузы ответил Хуан-Антонио. — У меня будет самая лучшая профессия и у меня есть самая лучшая семья. И самые лучшие друзья.

— Это хорошо, — улыбнулась сестра. — Держи свои пиастры.

Летел в Россию Хуан-Антонио уже предвкушая, как расскажет Ване про море, как будет показывать удивительные ракушки, как они вместе будут слушать ласковый шепот волн и обсуждать, почему черное море зовется Черным, хотя вода в нем синяя. И как он покажет пиастры и расскажет, почему они такие.

Телефон взяла мать Вани.

— Ванечку? — тихо спросила она. — Ванечка не может подойти к телефону.

— А я могу к нему приехать? — встревожился Хуан-Антонио.

— Да, конечно. Записывайте адрес.

Они договорились о встрече, и Хуан-Антонио положил трубку.

День был теплым и солнечным, и наступление осени совершенно не ощущалось.

— Я привез пиастры, — сказал Хуан-Антонио и положил монеты рядом с табличкой. — А еще ракушки. Послушай, в них поет море…

Ваню оперировали как раз тогда, когда самолет Хуана-Антонио пролетал над Германией. Операция прошла успешно — так казалось всем, но коварный недуг спрятался слишком хорошо, слишком глубоко проник в тело, слишком острыми были его когти.

— Он умер во сне, — рассказывала мать Вани, стоя рядом с Хуаном-Антонио. — Он помнил про вас и просил обязательно разрешить вам прийти в гости… А еще он просил обязательно передать, что Черное море темнеет во время бури.

— Спасибо.

На фотографии Ваня улыбался той самой светлой улыбкой, которую помнил Хуан-Антонио.