Лучший подарок (джен)

Рождество в семье Рене Тео никогда не обходилось без происшествий. Пожалуй, в этом был виноват его племянник, которого он взял к себе на воспитание. Франсуа не мог обойтись без приключений. За это его и ругали, и запирали в библиотеке, но ничто, даже розги, не могли исправить мальчика. Он все равно умудрялся что-то натворить.

— Манон, я устал следить за этим мальчишкой. То сцепится с Виктором, то свалится с лошади, то запрыгнет на крышу кареты, то птицу домой притащит... — жаловался Тео-старший своей супруге.

— Рене, дорогой, не ругайся на него, — просила она его с улыбкой, — он ведь не назло. Это не он находит приключения, а они его. Таким уж он родился.

— Это виноваты не звезды, Манон, а мой дражайший брат, пусть земля ему будет пухом, — вздыхал в ответ Рене, и разговор обычно на этом заканчивался.

День выдался снежным. Франсуа сидел, устроившись на подоконнике своей комнаты, и рассказывал Мадлен и Луизе истории, которые он слышал или выдумывал. Кузины сидели и вышивали, изредка отрываясь от своего занятия, чтобы посмеяться над особенно удачной шуткой. Виктор читал, хмуро поглядывая на Франсуа. Он не любил кузена, а сейчас его звонкий веселый голос и смех сестер мешали ему сосредоточиться на книге.

Франсуа на него не смотрел. Он сам никогда не начинал ссор, хоть тоже не любил заносчивого Виктора. На душе было легко и тепло, ругаться с кузеном не хотелось. Когда истории кончились, Франсуа стал вспоминать то, что рассказывала ему мать. Переводить фразы с немецкого на французский ему до сих пор было немного трудно, и он говорил с паузами, а иногда с заиканием, когда слово давалось ему с трудом.

— Милость же мы в свою очередь, также должны ни... ниспослать другим, — он подтянул ноги под себя и сел по-турецки.

— А почему? — Луиза подняла взгляд.

— По-потому что кто-то у нас будущий священник, — не выдержал и передразнил Виктор.

— Нет, просто ничего драгоценнее человеческой жизни не существует, — процедил сквозь зубы Франсуа.

— А, неужели?..

Франсуа резко вскинул голову. В глазах зажегся неприятный сухой огонек. Мальчик вскочил, и Виктор даже было подумал, что сейчас он на него набросится, но Франсуа выскочил за дверь, не тронув его. Он не хотел портить Рождества.

Он уселся один в гостиной, подтянул ноги к груди и обхватил колени руками. Жутко захотелось прижаться к кому-нибудь и расплакаться, несмотря на то, что ему уже тринадцать. Просто почувствовать, что он нужен кому-то. Франсуа всегда было одиноко в семье дяди. Рене Тео его не понимал. Манон жалела и даже любила, но никогда не проявляла этой любви. А так хотелось, чтобы эта действительно красивая женщина хотя бы потрепала его по волосам, хотя бы обратила на него внимание и заговорила первая... Луиза и Мадлен любили его, но тоже не понимали ни его историй, ни его самого. Виктор ненавидел его всей душой, и, признаться честно, Франсуа от этого было горько.

Дядя, зашедший в комнату и не нашедший там Франсуа, поинтересовался у Виктора, где племянник. Получив неопределенный ответ, он попросил его найти.

— Он словно сквозь землю провалился, а мне нужно с ним поговорить, Виктор.

Виктор, вздохнув, направился искать кузена. Видеть Франсуа он не горел желанием, но и объяснять, отчего он «провалился под землю», не хотелось.

— Франц, тебя ищет отец, — оповестил он Франсуа, когда зашел в гостиную.

— Зачем? — буркнул Франсуа в ответ.

Виктор хотел развести руками, но не рассчитал, задел стоящую на камине вазу, и та упала, с оглушительным звоном разбившись. Виктор застыл, выпучив глаза. Франсуа растерянно уставился на расколотую вазу.

— Франсуа?! — раздался грозный оклик дяди. — Сейчас же идите сюда!

Франсуа мгновенно понял, что дядя решил, будто он разбил вазу. Это было понятно: в основном именно он и устраивал беспорядок. Франсуа с мольбой оглянулся на Виктора, которому всегда влетало меньше даже за серьезные проступки, но того и след простыл. И мальчик, поджав губы, направился к дяде.

Настроение было окончательно испорчено. Франсуа получил строгий выговор и был закрыт на чердаке. Он, сжав зубы и передернув плечами, шагнул в темноту. Дверь захлопнулась, и он остался один на один со своими страхами.

Он всегда боялся темноты. Боялся до тошноты и головной боли. Каждый раз в голове всплывали жуткие воспоминания о мертвом отце на полу библиотеки и пьяном конюхе Гунаре, желавшем застрелить его. Франсуа забивался в самый дальний угол и сидел тихо-тихо, боясь дышать и думать. Невыразимая, неописуемая тоска и холодный ужас охватывали его. Он боялся закрыть глаза, потому что тут же видел старую библиотеку в доме где-то в пригороде Потсдама, видел себя маленьким со свечой в руке, видел отца, лежащего на полу и сжимающего в будто бы восковой руке пистолет.

Единственным спасением от этого вязкого кошмара была крыша дома. Туда было тяжело, почти невозможно забраться. Франсуа дрожащими руками распахнул окно и нащупал веревку, которую специально привязал еще несколько месяцев назад, когда ему стало совсем невмоготу пережидать время своего наказания.

Легко, словно обезьянка, он вскарабкался по ней наверх. Ночь дышала ему в лицо. На улице было не так темно, как на чердаке. Франсуа уселся на самом краю крыши и поднял голову к небу. Он был одет только в домашнее платье, и поэтому мелко подрагивал от холода, но был готов терпеть это, лишь бы не возвращаться на чердак. Сыпался мелкий снег, и звезд из-за туч было не видно. Снежинки падали на замерзшие щеки и не таяли.

Налетал порывистый ветер. Иногда он на некоторое время развеивал немного тучи, и становилось видно луну, а затем он вдруг выдернул яркую звезду из облачного плена, и она засветилась на темно-синем бархате неба.

— Mutter? Das bist du, Mutter?(1) — невольно сорвалось с посиневших от холода губ.

Франсуа чуть улыбнулся, глядя на звезду. Ему показалось, что она мигнула ему, словно говоря: «Да, это я». Он сидел так долго, не чувствуя, как по щекам текут слезы. Очнулся он только тогда, когда на чердаке послышался голос дяди.

— Франсуа, да черт вас побери!.. Прости Господи, куда тут можно было спрятаться...

Мальчик дождался, пока дядя отвлечется и выглянет с чердака, тихо скользнул вниз по веревке и спрятался в темный угол под старый плед. Там его дядя и обнаружил. На вопросы, как он умудрился замерзнуть, он упрямо отмалчивался. Не дай Бог дядя узнает про то, что он прячется на крыше. Тогда спасительная веревка будет снята, и ему вновь придется сидеть в темноте. А этого он не вынесет.

Ночное сидение на крыше сыграло с ним злую шутку. Франсуа разболелся. Он то выныривал из липкого душного тумана, то вновь с головой нырял в него. Иногда в бреду ему казалось, что рядом с ним мать, и тогда мальчик едва слышно жалобно звал ее, просил не уходить. Бедная Манон, которую он принимал за маму, утирала слезы. Франсуа никогда не звал ее мамой, также как не называл дядю отцом, а Виктора братом. К ней он обращался мадам Тео, к ее мужу — месье Тео или просто дядя. Виктора он так и звал Виктором, но был с ним на Вы. Сейчас женщина поняла, как любила она этого мальчика, всегда веселого и задорного выдумщика.

— Рене, если он умрет, я не знаю, что со мной сделается... — шептала она мужу, который стоял у изголовья кровати, хмурясь, вглядывался в лицо племянника и молчал.

Двадцать пятого мальчик наконец пришел в себя. Манон дремала рядом с ним, положив голову на край подушки. Франсуа чтобы удостовериться, что это ему не снится, осторожно коснулся ее плеча, женщина тут же раскрыла глаза, и он отдернул руку.

— Франсуа! Боже мой, очнулся! — Манон вдруг стиснула его в объятьях, утирая слезы.

Франсуа растерянно замер, не веря в происходящее, а затем положил голову ей на плечо, улыбаясь. Давняя мечта найти хоть какую-то родственную душу сбылась. Он не ожидал увидеть ее в Манон, ведь ему казалось, что она не может, не должна его любить. Ведь он ей не сын, даже не племянник... И это было лучшим подарком на Рождество.

— Мадам Тео... — вдруг тихо позвал он ее.

— Да, мой мальчик? — шепотом ответила она, укутывая его в одеяло.

— Можно... — Франсуа осекся и замолчал, пытаясь подобрать слова. — Как вы думаете... Мама... она не обидится, если я... если я буду вас звать мамой?..

— Не обидится, мальчик мой, не обидится... Закрывай глаза, — дрогнувшим голосом попросила его Манон. — Поспи, скоро придет доктор взглянуть на тебя. Поспи до его прихода.

Франсуа послушно закрыл глаза и, прижавшись к ее руке, вскоре задремал. А Манон осталась сидеть так, хоть давно наступило время завтрака. Она уже отчаялась услышать «мама» из уст Франсуа. Его слова стали лучшим подарком для нее. Подарком, которым она дорожила и который она берегла до последних дней своей жизни.

Примечание к части

(1) — (нем.) Мама? Это ты, мама?