Белтайн (джен)

У Белтайна все чудики да чудачки, и времена года, и праздники, от Имболка до самого Йоля. Говорят, он старше всех, даже Осени, так что может нарекать, как захочет. Никому, конечно, не проверить, правда это или нет: никто не записывал дату его рождения. То есть некому было? То есть и впрямь первый появился?

Белтайн смеётся и отказывается сознаваться.

У Белтайна весь дом в цветах, не дом, а оранжерея. Вышло это случайно и незаметно, просто Остара, младшая сестрёнка, попросила на время оставить пару горшков на полках — «Пока свои не раздам, честное слово!» Неизвестно, раздала или нет, а горшков вскоре прибавилось. Они заняли все стеллажи, перекочевали на стол, колонизировали подоконник, приютились в углах комнаты…

Белтайн махнул рукой: пускай остаются, мне не жалко.

У Белтайна есть спицы, и Белтайн вяжет, притом — что угодно, от платков до целых Вселенных. Говорят, что зелёные шарфы — его работа, деньрожденные подарки этим двум рыжим чудикам и не менее рыжей чудачке. Говорят, что причудливое переплетение судеб — тоже его рук дело: нет-нет да и ошибётся, упустит петлю или спутает узор. Говорят, он всех учил вязать, но никто не сумел поладить с этими спицами, которые явно не самые обычные.

Белтайн не спорит и не соглашается, вообще никакого мнения по таким слухам не высказывает. Но точно известно, что свой свитер — голубо-сине-фиолетовый, в тон высших чакр — он связал сам.

У Белтайна забот полон рот: цыкнуть на неугомонную Зиму, сеющую метель на далёком севере, окончательно распахнуть облачную завесу для солнца и тепла, чтобы всё живое проснулось, обнять каждое дерево, погладить стебли цветов, поцеловать уличных кошек и собак в мохнатые лбы, пожать руки прохожим. Белтайн готов делиться своей неуёмной энергией со всеми вокруг — лишь бы расцветали, просыпались.

Белтайн и Весна часто спорят — в шутку, конечно, — чьи заботы важнее, но так ни к чему и не приходят. Да и не может такого быть: все одинаковы.

У Белтайна не жизнь, а противоречие: ему хочется, не сходя с места, увидеть и миры, и людей, и разные чудеса, которые рядом с временами года и праздниками не живут. Белтайн бы сорвался, он не настолько привязан к дому — да только дом ужасно привязан к Белтайну. Оставлять его, малыша, без любимого хозяина — самое жестокое, что можно вообразить.

Белтайн долго ерошит каштановые волосы, но в конце концов придумывает отличный выход: обзаводится другим желанием, ничуть не менее плохим.

Теперь у Белтайна есть мечта: открыть кафе для путешественников где-нибудь на перекрёстке всех миров, чтобы туда можно было попасть из любой точки любого пространства, лишь пожелав поесть и отдохнуть. Видеть кафе, понятное дело, будут лишь те, кто настроен на волну «Дороги и ветер FM»: те, кто слышит зов чужих городов и чужих реальностей, те, кто с полузвука понимает шёпот сухой травы и песка, те, кто не может усидеть на месте. И тогда — добро пожаловать, располагайся, но за еду-питьё-отдых будь добр заплатить историей о своём мире, своей судьбе или своих странствиях.

Белтайн делает наброски, подбирает цвета и украшения, выдумывает блюда: овсяная выпечка и клубника, глинтвейн на белом вине и зелёный чай. «И дверь, — пишет Белтайн, — непременно дверь, через которую можно уйти куда угодно и начать самое настоящее путешествие».

У Белтайна всё сбудется, всё-всё-всё, он уверен в этом на сто процентов, как говорят те чудики да чудачки, что зовутся людьми. Ну а если вдруг, по случайному капризу Вселенной, что-то пойдёт не так...

Белтайн знает, что загадывать в Тринадцатую ночь.