Я не смог (гет)

А у вас было такое, что вы любите, и от этой любви вам больно? Было такое, что смотрите на любимого человека и будто чувствуете, как сердце обливается кровью? А было такое, что, при взгляде на него вам хочется не в объятья кинуться, а бежать, бежать, бежать куда угодно, лишь бы подальше?

У меня было. У меня бывает такое каждый раз, когда я его вижу. А вижу я этого человека почти каждый день, кроме выходных. На работе. Иногда к нему на работу приходит жена. Статная, красивая, стройная, высокая. Сразу видно — аристократка. Я помню её. Она училась на курс ниже. Эта представительница факультета Слизерин и в школе имела довольно много поклонников, влюбленных в её холодную красоту. Но выбрала, всё же, его.

И если у меня и была очень давно какая-то призрачная надежда, то она рассыпалась в прах после того, как до меня дошла новость о свадьбе.

Помню, как в ту ночь прорыдала в подушку до самого утра. Никогда бы не поверила, что такое возможно даже чисто физически, но, оказалось, такое очень даже реально. Ну, а на следующий день я была не в силах пойти на занятия и притворилась больной.

Джинни пыталась выбить из меня хоть крупицу какой-нибудь информации по поводу этого моего состояния. Но так и вышла из комнаты ни с чем. Больше она меня не тревожила. Я была так благодарна ей в тот день, но сейчас, по истечении пяти лет, ненавижу её за это.

Как ненавижу в первую очередь себя. Долгие пять лет я ношу этот груз на сердце, а выговориться так и не решилась. Мне удобней свалить вину на неё, мою подругу, назвать её равнодушной, пассивной в нашей дружбе. Только этим я себя не обману. Там, в грудной клетке под рёбрами с левой стороны, всё настоящее, не прикрытое вымыслом. Там всё так, как оно есть на самом деле.

Джинни же… А что Джинни? Джинни тоже человек и у неё своя личная жизнь. У меня же только моя боль, моя пустота, рубцы на сердце. Никогда и никому я не говорила и не скажу, какой грех тянет мою душу в бездну.

Я — Героиня войны, сражавшаяся за мир, добро, за право нечистокровного волшебника быть полноценным членом магического общества. Я — юный адепт Ордена Феникса, скитавшаяся почти год по всей магической Англии и даже за её пределами, ради падения Воландеморта. Я видела, как погибают мои друзья, однокурсники и просто люди, которые бились со мной бок о бок.

И я полюбила человека из противоположного лагеря. Человека, который направил палочку на самого Альбуса Дамблдора. Человека, от заклятий которого пал не один мой знакомый, ровесник, близкий, однокурсник. Человека, который смог пробить брешь в стенах школы, ставшей моим домом, и провести в неё преступников, именующих себя Пожирателями смерти. Нелюдей, руки которых не дрогнули сражаться с детьми. Я полюбила человека, который сам был Пожирателем смерти.

Я — Гермиона Грейнджер и мой самый большой грех — моя чёрная любовь.

Иногда, как я уже говорила, жена моего любимого (звучит-то как странно и абсолютно обречённо) приходит к нам на работу. К нему на работу. Иногда приносит с собой обед для него. В плетёной корзинке. А я до сих пор никак не могу связать в голове её образ холодной леди и эту дурацкую корзинку. Почему именно корзинка? Можно подумать, она пришла за полевыми цветами. И мне всегда казалось, что для аристократок вроде неё куда более приемлемо, чтобы подобными вопросами занимался домовой эльф. Не знаю, будет ли он семенить за ней с этой отвратительной корзинкой или же просто аппарирует, доставит и исчезнет. А пока — ни то, ни другое и вообще полное отсутствие этого самого эльфа.

Каждый раз, когда супруга заходит, муж поднимается со своего кресла и идёт ей навстречу, к двери, у которой она остаётся стоять в ожидании. Каждый раз мои глаза видят, как он берёт её за руки (или руку, если она пришла с обедом и вторая занята) и, наклоняясь будто в замедленной съемке, целует. Прямо в губы. Прямо в кабинете. Прямо при нас, своих коллегах. В тот миг, когда это происходит, мне кажется, что мои глаза высыхают потому что видят, а вместе с ними и сердце потому что чувствует. Эта сцена кажется мне настолько интимной, что я начинаю буквально задыхаться от нахлынувшей боли. Я даже обидеться и закатить ему сцену ревности после её ухода не могу, потому как он даже не подозревает о моих чувствах. Я такая дура, что дико боюсь того, как кто-то может даже просто предположить о них. Я уже представляю, какой взгляд, полный презрения, он бросит в мою сторону, стань известным ему хоть что-нибудь. И пусть за годы совместной работы в Министерстве мы с горем пополам смогли перейти от школьных оскорблений к нейтралитету, я знаю, ему это совместное времяпрепровождение не доставляет никакого удовольствия. Хотя особого чувства дискомфорта на рабочем месте у него не замечала вообще. А думала, будет.

После падения Воландеморта Пожирателям пришлось очень даже нелегко: многие были приговорены к поцелую дементора сразу, ещё большая часть осталась гнить в Азкабане до конца своих дней, и немалое количество упекли туда же на определённые сроки. Очень и очень редкими «счастливчиками» стали такие, как он. Немереное количество галлеонов в государственную казну, финансирование и участие в реставрации Хогвартса, исправительные работы и принудительное сотрудничество, а в дальнейшем и работа под строгим министерским надзором.

И всё это — только после того, как будет доказано, что те злодеяния, которые инкриминируются, были совершены под сильным психологическим давлением, до наступления совершеннолетия и, вместе с тем, с угрозой физического характера. В общем, под такой вот, весьма избирательный, список он и попал. Месяц за месяцем, год за годом, так он и остался на своем рабочем месте, уже на постоянной основе.

Подобных случаев было очень мало, но они были. Его отец, напротив, Азкабана не избежал.

Гарри и Рон работают в аврорате. Мы часто видимся. На протяжении всех этих лет я не могу спокойно смотреть им в глаза. И хотя я знаю, что им ничего неизвестно (да и откуда бы?), моя совесть не позволяет мне встречать их честным взглядом. Я чувствую себя грязной, предательницей. Рон, утративший в той войне Фреда и Лаванду, чуть не лишившийся и Билла, не только не поймет моих чувств, но и возненавидит меня просто за то, что я допустила в свои мысли это имя. Гарри, мой милый Гарри, потерявший вообще всех, кто у него был, Гарри, который только в последний год начал, наконец, понимать, что не всё происходило по его вине. Для Гарри это станет ударом в спину.

Лучшая подруга, практически сестра, и влюблена в заклятого врага. Влюблена до наступления всех тех ужасных событий, влюблена после всех тех ужасных событий, влюблена, несмотря ни на что и вопреки. Умная голова оказалась бессильна перед глупым сердцем.

Иной раз смотрю на себя в зеркале и думаю: «Гермиона Грейнджер, ты ли это? Опомнись! Очнись!». А отражение смотрит затравленным взглядом и будто шепчет: «Прости…»

Все усугубляется и тем, что Рон не раз недвусмысленно давал понять, что хотел бы ухаживать за мной, общаться ближе, чем просто по-дружески. Я несколько раз соглашалась выпить с ним чай, но каждый раз чувствовала, что не в силах поддержать его попытки нарушить тягостное и неловкое молчание, которое наступало обычно после всех стандартных приветствий и парочки как-дела-как-жизнь предложений. В любой другой обстановке, несмотря на мои тягостные мысли, я ещё была в состоянии поддерживать общение. Дружеское общение. Но как только он пытался перейти на романтический лад, всё шло под откос.

Проснувшись сегодня утром, я поняла, что больше так продолжаться не может, и с этим нужно что-то делать. Немедленно. Так не должно быть. Я — молодая женщина, которая, заведомо зная, что такое состояние — дно, даже не предпринимает попыток исправить это. У меня были молодые люди, но все эти романы длились недолго. Сидя напротив очередного ухажера за столиком в какой-нибудь кафешке, я мысленно сравнивала каждого нового кавалера с Ним. Нет, не то. Не этот. Не Он. Я не могу. И так — провал за провалом, разрыв за разрывом.

Но Рон — это другое дело. Это своё, родное. Это огонь, вода и медные трубы. Это надёжное плечо, доброе сердце и тёплый взгляд. С ним — должно получиться. И единственное, что мне пришло в голову — это пригласить его к себе на ужин. Хватит играть в игрушки, пора взять себя в руки.