Злоключения автора (джен)

Утро определенно не заладилось. Это я поняла, взглянув на градусник. Он, насмешливо поблескивая в рассеянном зимнем свете, показывал тридцать семь и девять. Горло безумно болело. Видно, в нем слишком много невысказанного скопилось, его аж раздирало.

— Ну опять двадцать пять, — пробурчала я, убирая его в футляр. — Уже с утра температура. Великолепно.

Радовало хоть то, что остальные домочадцы ушли на прогулку. Это значит, у меня будет целых три часа полной тишины, и я могу провести их так, как хочу. Могу читать, могу писать, могу рисовать, могу с кошками играть. Кошек у меня, как у истинного независимого автора, уже целых две. Возьму их в охапку, укутаюсь в плед, включу себе фильм и…

— Окно приоткрой, чай горячий налей и пей с медом, а еще имбирь туда порежь. И носки потеплее надень! — раздался назидательный голос.

А я-то надеялась на тишину… Какое там! Очень вовремя вы, месье Фермье, решили вспомнить про своего создателя. Доктор со скептическим видом восседал за столом, то и дело поправлял съезжающее на кончик носа пенсне и постукивал длинными пальцами по какой-то бумажке.

— Надеюсь, вы один, месье Фермье? — с надеждой поинтересовалась я.

— Со мной месье Тео, Грач, а еще какой-то Генрих Геттингер, твой тезка почти. Странный юноша, грезящий небом и полетами. Притащил с собой штык… И каску. Куда девать их?..

— В коридоре у пылесоса пусть бросит… — растерянно произнесла я. — А… А вы зачем вообще приперлись?.. В смысле, пришли?

— Как зачем? — возмутился Грач, возникнув за спиной и заставив меня подпрыгнуть. — Мы пришли тебя лечить.

«Ага, вы, Грач, полечите так, что потом вообще лечить не надо будет. Только белые тапочки надевать», — подумала я, содрогнувшись от одной только мысли, что разведчик может быть моей сиделкой. Впрочем, уж лучше пусть сидит рядом, а не заваривает чай. Он у него подозрительно миндалем пахнет…

— Ну, что стоим? Ложись! — буркнул Фермье, подняв одну бровь.

— Лягу, мне еще зарядник от телефона надо найти...

Поиски зарядника заняли пятнадцать чертовых минут, и все это время Фермье методично выпивал мой мозг. Конечно, доктор прав: когда болеешь, надо лежать в постели, а не шататься по квартире, но связь-то нужна. И фильм посмотреть охота. Давно уж ничего не смотрела, то времени нет, то не хочется, то тишины и покоя не дают. Смотреть фильм и отрываться каждые полчаса невозможно. Возвращаешься и понимаешь, что уже ни сюжета, ни происходящего не помнишь.

Наконец, зарядник был найден, и я удобно устроилась на диване, прихватив своего огромного кота Фрица. Кошка решила, что ей больше нравится сидеть на пианино, и ко мне просто не пошла. Фильм попался интересный, но видимо, в прошлой жизни я изрядно подпортила себе карму: прошли титры, только начал обрисовываться сюжет и… мне позвонили. Мама.

— Да мам? Да, хорошо, сейчас поставлю, — я выключила телефон и вздохнула.

— Ну-с? — Франсуа, все это время молчавший и разглядывавший ноутбук, перевел на меня взгляд.

— Просят засунуть в духовку рыбу, — беспечно отозвалась я, направляясь на кухню.

— Это какое-то безобразие! — возмутился Фермье, всплеснув руками.

— Это не безобразие, а тунец, — возразил ему Грач, разглядывая рыбу в противне.

— Это, вообще-то, горбуша… — осторожно поправила я, разжигая газ. — Мне ее только в духовку засунуть, все остальное уже сделали. Никакого безобразия нет. Идите в комнату и там меня ждите.

Фермье, ворча себе что-то под нос, ушел и устроился на стуле у окна. Грач решил, что на подоконнике он сидеть не хочет, вытеснил со второго стула Генриха и по-хозяйски уселся, подтянув к себе ноги.

— Профтите, герр, но das ist mein мефто, — неуверенно попытался возразить Генрих, но Грач так зыркнул на него, что немец счел безопасным усесться на ковер.

Я разожгла газ, завернула рыбу в фольгу и, размышляя о фильме, засунула противень в духовку, а затем, окрыленная желанием продолжить просмотр, побежала в комнату. Через полчаса надо было проверить, не подгорела ли горбуша, и представьте мое удивление, когда ее вообще не оказалось в духовке. Прямо скажем, челюсть у меня упала на пол.

Рыбы нигде не было. Ни в микроволновке, ни в раковине, ни по шкафам, ни в холодильнике. Я уселась на кафель и уставилась в пространство. Магия какая-то. И ладно бы у меня еще персонажи-волшебники были. Нет же, самые обыкновенные, даже Грач… Пошутили они, что ли? Но никто не выходил… У меня даже слезы на глаза стали наворачиваться. Болеть неприятно; болеть который уж месяц подряд — неприятно вдвойне; а болеть который уж месяц подряд и потерять при этом рыбу на кухне — в высшей степени невыносимо.

— Вставай с пола, черт тебя побери! — рявкнул у меня над ухом голос Франсуа. — Холодно же!

Только я не встала. Франсуа, поджав губы, подхватил меня под руки и поднял силой.

— Франц, у меня рыба про-пропала-а-а! — тихо взвыла я, уткнувшись ему в плечо. — Вообще пропала-а-а…

— Нашла трагедию, — Франсуа ласково принялся гладить меня по голове. — Ну, что рыдаешь-то! Грач, идите сюда! Ваша помощь нужна!

Грач выслушал мой сбивчивый рассказ с насмешливым выражением лица. Но и он не смог найти противень. Предположение, что его соседи стащили, отмели сразу. На пятый этаж не полезет даже мой чокнутый одноклассник, а соседи у нас — уважаемые академики. Кошки рыбу тоже не могли открыть, они огня боятся. Фермье тут же сказал, что рыбу он вообще не любит и не брал. Генрих просто не понял вопроса.

Наконец, Грач высказал предположение, что у нас на кухне водится барабашка. Он ее, конечно, не так назвал, но суть та же.

— Никаких барабашек у нас на кухне нет, — обиделась я. — И домовят… Мишель, подтвердите! Вы же часто у меня сидите ночами!

— У нее только кошки, — кивнул Фермье.

— Но рыба-то как сквозь землю провалилась! — Грач развел руками.

Я снова всхлипнула. Франсуа, вздохнув, полез в нижний ящик под духовкой за салфетками, вдруг замер, а затем разразился таким хохотом, что Фермье решил, будто бы он сошел с ума. Все разъяснилось, когда месье Тео с торжествующим видом вытащил из ящика противень.

— Н-да, Ангел, если человек болен, это надолго, а если он больной, то это навсегда, — кашлянул Фермье, крутя у виска. — Вот потому, когда болеешь, надо лежать.

— Иди, умойся, я поставлю в духовку, — пообещал Франсуа, улыбнувшись.

Я, размазывая по лицу слезы счастья, направилась в ванную. Кран долго не хотел поддаваться. Но, наконец, сообразив, что кручу его не в ту сторону, я открыла воду и принялась умываться. Холодная вода приятно освежала и приводила в порядок мысли. Надо будет повторить умывание через некоторое время, а то точно крышей поеду. Или уже поехала?.. А, не важно, голова у меня начала раскалываться так, будто у меня там шла гражданская война правого полушария и левого.

Хм, кстати, довольно интересная идея для рассказа. Только возьмем не гражданскую, а мою любимую французскую революцию. Левое полушарие — революционер, бегает в красном колпаке и орет марсельезу на всех известных ему языках. Правое — консерватор, выступает за монархию и все такое… А мозжечок — Польша. Тьфу, какая Польша?.. Это не из этой песни…

Плеснуть бы еще воды в лицо... В носу что-то зачесалось, я чихнула, и яркий свет ванной вдруг сменился темнотой. Только и успела еще подумать: «Елки-палки, сейчас ж башкой в плитку!».

* * *

— Ну, она там очухалась? — послышался сквозь звон в ушах голос Франсуа.

— Нет еще, — ответил ему, кажется, Фермье.

— Тогда закапывай, — а эта циничная фраза могла принадлежать только Грачу.

— Не надо меня закапывать… Еще живая… — пробурчала я, с трудом разлепляя глаза.

— Дурная ты, Ангел, — вздохнул Фермье, кладя мне на голову полотенце. — Зачем тебя закапывать? Мы капли тебе в нос принесли сосудосуживающие. Ты нос об раковину разбила…

Нос. Об раковину. Разбила. О Господи, ну в кого я такая?! В кого?! В родне хирурги, стоматологи, окулист даже есть. У всех руки золотые. А есть я. Я принадлежу к роду человеческому под названием Homo Sapiens rukozhopus.

— Мы б тебя вообще не нашли, если б не Генрих, — произнес Грач, протягивая мне чашку с чаем. — Он, правда, перепугал нас. Прибежал, кричит: «Капут, капут, софсем капут, Ангел шею пляйте, софсем пляйте!». Всю ванную теперь мыть надо. Мы уж решили, что ты и вправду шею сломала.

Такая трогательная забота со стороны неподкупного серьезного Грача меня растрогала.

— Вы что же, так меня все любите?

— Несомненно, — Франсуа улыбнулся, прикрывая окно. — Тебя и все твои злоключения.

— Wir lieben dich sehr viel*, — энергично закивал головой Генрих, когда месье Тео дал ему подзатыльник.

— Только иногда нам хочется тебя в окно вышвырнуть, — поставил жирную точку Грач.

* — (нем.) Мы тебя очень любим.