Что самое страшное на войне? (джен)

На привалах солдаты собирались вокруг костров и, прижимаясь друг к другу от холода, рассказывали байки, шутили, а иногда молчали, глядя как на поленьях застывает потёки смолы, словно слезы, и вспоминали товарищей, погибших в стычках или сорвавшихся в пропасть. Альпы негостеприимно приняли как русских, так и французов.

Молодые неопытные солдаты жадно слушали рассказы более опытных товарищей по оружию. Они впитывали их, как губка впитывает влагу. Франсуа, раскуривая трубку, посмеивался над ними и сам с удовольствием слушал, иногда, когда юноши прицеплялись к нему, рассказывал что-нибудь сам.

Юнгханс обычно молчал и не говорил, глядя немигающим взглядом на колышущееся пламя. Франсуа однажды не удержался и, присев к нему, тронул друга за рукав мундира. Фридрих вздрогнул и даже испуганно взглянул на него, а затем чуть улыбнулся. Взгляд его прояснился, перестал быть таким отрешённым и уставшим.

— Что ж вы вечно молчите, Фридрих? — Франсуа покачал головой. — Тут радоваться надо: вырвались от Суворова. Живыми, обратите внимание.

— Не хочется мне радоваться, мой дорогой Франсуа, — вздохнул Фридрих. — Мне эта бессмысленная война надоела. Сколько войн повидал, а эта — самая глупая...

— А сколько повидали? — тут же поинтересовался молодой рябой канонир с перевязанной рукой. — Расскажите!

— Да чего тут рассказывать, — Юнгханс покачал головой.

— Ну, хотя бы что самое страшное на войне?

Фридрих грустно взглянул на канонира. Юноша под взглядом капитана съежился и замолчал. Было во взгляде Юнгханса что-то такое, что заставляло чувствовать себя крайне неловко.

— Самое страшное вот таких как вы в бой отправлять, — выдохнул наконец он. — В семнадцать лет о смерти не думают. И вы не думаете, что для вас эта стычка может быть последней.

Все притихли, не решаясь задавать новые вопросы. Юнгханс устало провел рукой по лбу и тоже замолчал. Франсуа задумчиво курил трубку, наблюдая за сизым дымом. Затем кашлянул, выпустил колечко дыма и, вздохнув, произнес:

— Я начинал службу в Пруссии, был таким же мальчишкой, который обрадовался: впереди ждали подвиги, слава... В первый же год службы, еще при Старом Фрице, я понял, как ошибся. Уж точно не знаю, чего мы там с Австрией сцепились, тогда уже закончилась борьба за баварское наследство. Мы на границе стояли. Целая рота вот таких, как вы. Только мы сейчас что делаем? От русских бегаем по всем Альпам, отвлекаем их от перехода. Так, глупая задача. А тогда мы австрийцев не пускали, каждый день ловили кого-нибудь. И каждый день кого-то из своих хоронили. Да и это еще не самое страшное, хоть и тяжело смотреть на мертвых друзей. Помню, что жили мы в небольшом таком домике, отапливался плохо, камин один, а комнат три штуки, но хоть ветра нет. Сплю ночью, вдруг чувствую, меня кто-то за плечо трясет. Глаза открываю — Якоб, мой близкий друг. Он палец к губам подносит, просит не шуметь. Я оглядываюсь: а все не спят, бледные как смерть и лежат тихо-тихо. Якоб мне пальцем в сторону окна показывает. Поднимаю взгляд и чувствую, что у самого волосы дыбом встают.

— Австрийцы? — шепнул кто-то.

— Лучше бы австрийцы, — Франсуа мрачно покачал головой. — На подоконнике сидел наш караульный, которого из другой части перевели, тихонечко скребся в оконное стекло и звал, — нет, скорее молил! — мать забрать его оттуда. А самое страшное, у нас у всех настроение такое было, домой хотелось, осточертело уже все, и тоска в душе у каждого сидела. А караульный наш только сильнее ее разжег. Его, конечно, потом уложили, благо у нас капитан хороший был. И вроде в тот день не умер никто, караульный утром оклемался, а всё равно это самое жуткое, что я видел. Так что самое страшное на войне — это сама война... А теперь живо все спать, живо! Отбой давно.

Солдаты быстро исполнили приказ. У догорающего костра остался сидеть только Юнгханс. Ветер бил в лицо, а в ушах звучало эхо прошедших времен. Не знал Франсуа, что тогда, давным давно на границе с Австрией тем караульным был он, Фридрих. Разве что имя у него было тогда другое...