Слишком близко (джен)

Грейвз проснулся резко, словно что-то его толкнуло. Тусклый бледный свет пасмурного утра с трудом пробивался в щель между небрежно задернутыми шторами, и спросонья он не сразу даже понял, где находится.  

В следующий миг его охватил панический ужас: ведь именно его показания должны были стать решающим аргументом в их борьбе с Международным Конгрессом на сегодняшнем заседании — но то, что он должен был составить собственный отчёт о произошедшем, попросту вылетело у него из головы. Марсо тоже забыла — или, быть может, не решилась напомнить ему об этом. Пожалуй, он взвалил на неё, пока ещё только стажера, непосильную задачу: одного только сбора показаний с множества лиц, с её же коллег, большая часть которых превосходила её и годами, и опытом, было бы более чем достаточно. Серафина же, привыкшая к безупречному порядку в его документах, явно решила, что найдет отчёт в переданной ей папке, и не стала заговаривать об очевидном. Раз не прислала за ним хоть бы и посреди ночи, значит, и сама ещё не успела ознакомиться с бумагами. Скорее всего, она откроет папку только утром, перед самым заседанием — а показаний одного из основных свидетелей там не будет.

— Отчёт! — забывшись, в голос выругался Грейвз и, поспешно сев на постели, отбросил одеяло в сторону. 

— Scheisse! — рявкнул у него под боком Гриндевальд и дёрнулся прочь, будто в попытке уйти от удара. И, несколько опомнившись, уже откровенно напоказ схватился за сердце: — Мерлин, ну разве можно так пугать?! Я же спал! 

Грейвз мимоходом отметил, что они каким-то образом оказались в одной постели, более того, вполне мирно спали рядом; однако сейчас всем его сознанием полностью владела мысль о незавершённом деле. Он запахнул измятый, сбившийся на левую сторону халат и поспешил вниз.

— Да ты что, совсем меня не боишься? — крикнул Гриндевальд ему вслед. — Это оскорбительно! 

По правде сказать, Грейвзу сейчас было откровенно плевать на то, сочтёт его пленник себя оскорбленным или нет. Он, как был, в халате и босиком, спустился вниз и, заправив лист в пишущую машинку, устроился на диване. 

— "Свидетельские показания, предоставленные Персивалем Грейвзом, аврором первого ранга, служащим в должности Директора Департамента Магического Правопорядка", — с усилием потерев глаза, продиктовал он. Машинка допечатала его слова, лязгнула кареткой и остановилась. 

— Проклятье! — воскликнул Грейвз через минуту, в раздражении взъерошил волосы и, наложив на себя Согревающие чары, двинулся на кухню. 

Там он включил свет, отложил палочку на край стола и принялся собственноручно, без использования магии, готовить себе кофе. Пока металлический кофейник, закипая, мелко подрагивал на плите, Грейвз понемногу приводил в порядок мысли. Постепенно он начал понимать, что именно должен написать и как следует подать щекотливые моменты; и к тому моменту, как он перелил кофе в изящную тонкостенную чашку и сделал первый глоток, план документа полностью сложился в его голове.  

Грейвз расположился на диване с чашкой в руке — что было по его меркам удивительной вольностью, если учитывать, что он ещё не оделся к завтраку и вообще пребывал в виде совершенно неподобающем — и надиктовал отчёт без запинки и исправлений. Вышло полтора листа текста, скупой слог которого, как и у всякого бывалого аврора, давал более чем достаточно пространства для маневра. Если его вызовут на заседание Конгресса, он выскажет всё, что думает о замшелых бюрократах, только и умеющих, что прятать голову в песок — но в документах будет фигурировать именно его отчёт, а не протокол заседания Конгресса, и ничего больше они от него не добьются. Собственно, именно поэтому Грейвз сомневался, что Серафина позволит его вызвать. О нет, она слишком хорошо его знает... 

Скрепив листы отработанным до безусловного рефлекса заклинанием, Грейвз положил их рядом с машинкой и отправился наверх. Оставалось только дождаться кого-нибудь из тех, кто непременно явится с докладом прямо с утра, и отправить отчёт по назначению. Доверять имевшие такое значение бумаги вороньей почте Грейвз опасался, а телефона в его доме и подавно не водилось. Ведь телефонная линия стала бы явным и очевидным уязвимым местом в защите его жилища, да и подслушать ведущиеся разговоры проще простого. Для этого даже необязательно быть магом. 

Разбуженный его возгласом Гриндевальд так и не сумел заснуть снова и теперь полулежал на подушках, скрестив руки на груди. Его сердитый взгляд исподлобья, по всей видимости, должен был внушить Грейвзу трепет и стремление немедля покаяться. 

Каяться Грейвз и не подумал. Равно как не собирался он и упоминать о том, что они спали в одной постели… и вообще хоть каким-либо образом привлекать внимание к этому факту. Гриндевальд и так найдёт повод всё ему припомнить.

— Может быть, мне будет позволено встать? — недовольно вопросил тот, бросив на дверь ванной предельно красноречивый взгляд. — Клянусь, даже в самых страшных тюрьмах заключённым позволяют сходить по естественной надобности, не отпрашиваясь всякий раз у тюремщика! 

— Значит, мой дом хуже самой страшной тюрьмы, — саркастично хмыкнул Грейвз. Как ни странно, под боком у опасного преступника ему и в самом деле удалось вполне прилично выспаться, так что настроения зверствовать у него нынче не было. Впрочем, новый день сулил ему ещё больше забот, и он не брался даже гадать, сохранит ли к вечеру способность к здравому суждению. Опыт вечера прошедшего не внушал на этот счёт особых надежд. 

Он проверил чары, наложенные на украшения, — всё оказалось в порядке — и только тогда позволил наколдованным кандалам разомкнуться. Гриндевальд с видимым облегчением растер щиколотки и, брезгливым жестом отбросив оковы прочь, направился в ванную. 

То, что Грейвз неотступно следовал за ним, он заметил только у двери. 

— Тебе не кажется, что это немного чересчур? — с обезоруживающе ироничной усмешкой спросил Гриндевальд, но Грейвз не собирался покупаться на его хитрости. 

— Нисколько, — невозмутимо отозвался он. — Закрывать дверь полностью я не стану, так что услышу любой подозрительный шорох. 

Гриндевальд гневно фыркнул, но всё же не стал возражать и, развернувшись, молча переступил порог. Грейвз прислонился плечом к косяку, ловя каждый звук, доносившийся из ванной. Когда из-за двери послышалось шипение открытого крана и плеск водной струи, падающей в старинную мраморную раковину, Грейвз решил, что право его пленника на уединение закончилось. 

Как оказалось, вода лилась впустую: явно собиравшийся мыть руки Гриндевальд уже отвлёкся и теперь заглядывал внутрь висящего над раковиной шкафчика. Он едва заметно вздрогнул, словно бы только сейчас почувствовал чужое присутствие, и обернулся к Грейвзу: 

— Ты что, собираешься споить мне содержимое всей этой батареи склянок?! 

— Хорошо, что напомнил! — с улыбкой гостеприимного людоеда отозвался Грейвз. — И не передёргивай, твоими усилиями определение «батарея» уже давно превратилось в откровенное преувеличение. 

— Конечно, — усмехнулся Гриндевальд и, наклонившись над раковиной, принялся с фырканьем умываться.  

Стоя в дверях, Грейвз наблюдал за тем, как он умывается, полощет рот, а потом, мельком глянув в зеркало, зачёсывает волосы мокрой рукой. 

— Ну что, с утренним туалетом покончено? — поинтересовался Грейвз. — Боюсь представить, сколько времени он занимал у тебя на свободе. 

— Как будто тебе с твоим костюмом-панцирем времени требовалось меньше! — огрызнулся Гриндевальд. Он окинул ванную цепким взглядом, но затем словно вспомнил, что здесь не найдёт искомого, и снова повернулся к Грейвзу. 

— А теперь мой непреклонный тюремщик водворит меня на прежнее место? — насмешливо осведомился он. В его сарказме, однако, нетрудно было различить скрытую просьбу — которую, быть может, сам Гриндевальд даже не осознавал, — и Грейвз, смилостивившись, нарочито строгим голосом ответил: 

— Разумеется. Будь любезен вернуться в постель. Ты ранен и обессилен, не забывай об этом. 

Выглядел Гриндевальд получше, чем вчера, но на здорового человека все ещё походил мало. Его щёки ввалились, пробивавшаяся на них щетина добавляла теней, из-за которых резковатых очертаний лицо и вовсе начинало напоминать череп, запавшие глаза были обведены тёмными кругами. Однако для того, кто накануне и вовсе не мог стоять на ногах, держался он отлично. 

— Незачем так меня бояться, — горько проговорил Гриндевальд, ни единым жестом не выказав протеста, когда Грейвз снова надевал на него оковы. — Неужели ты думаешь, что, вернись ко мне моя сила, ты бы об этом не узнал? 

— Ты не из тех, кто сумел бы сдержать злорадство, — согласился Грейвз. — Так или иначе, но я узнаю. Это всё? 

— Не всё, — с нажимом произнёс Гриндевальд. — Я подозреваю, что прекрасная мадам Президент навестит меня ещё раз. Как ты думаешь, с моей стороны прилично будет показаться ей в таком виде? 

— В каком? — озадаченно уточнил Грейвз, и Гриндевальд в показном нетерпении закатил глаза: 

— Бреющее заклинание. Пожалуйста. Сто лет никому не говорил "пожалуйста", можешь гордиться. 

Грейвз пожал плечами и поднял палочку. 

— Вот, пожалуйста. Я не так жаден на вежливые слова. 

— Настоящий джентльмен, — фыркнул Гриндевальд, проведя рукой по щеке. — Что же, спаси... 

Он осёкся, рука замерла. Грейвз с интересом наблюдал за сменой выражений на казавшемся теперь почти беззащитным лице. 

— Мои усы! — воскликнул Гриндевальд. — Ты что, сбрил и усы тоже?! 

— Ты не говорил, что их нужно оставить! — отозвался Грейвз, старательно скрывая веселье. — И потом, они были отвратительны. Как и твоя стрижка. 

Гриндевальд поспешно огладил ладонью совершенно лысую голову и взорвался: 

— Ты что творишь?! Издевательства над заключёнными — твоя тайная страсть?! Верни мне волосы, немедленно! Я сам на себя не похож! Кто меня узнает? Все объявления о розыске придётся переделывать! 

— Твоя правда, — после секундного размышления согласился Грейвз. — О том, какая это будет нагрузка на бюджет, я как-то не подумал. 

И он ещё раз взмахнул палочкой. 

— Я же сказал вернуть мне мою прежнюю причёску! — едва не взвыл Гриндевальд, судорожно отбрасывая поползшие по плечам локоны. 

— Подумаешь, чуток ошибся спросонья! — отмахнулся Грейвз. — Сейчас сосредоточусь и верну.  

Он вновь направил на Гриндевальда палочку, но творить ещё одно заклинание не спешил. 

— Это они у тебя от природы так вьются? — насмешливо уточнил Грейвз. — Теперь понятно, почему ты от них избавлялся. 

— Дабы тебе было известно, раньше я просто заплетал волосы в косу. Никогда не знаешь, в какой момент для магии понадобится прядь волос, — сквозь зубы прошипел Гриндевальд. — А когда мне понадобилось ненадолго занять твое место, пришлось её обрезать — трансфигурировать длинные волосы в короткие та ещё морока, наоборот было бы гораздо проще. И будь добр, избавь меня от своих комментариев по поводу моей внешности! 

— Просто хотел убедиться, что ты в порядке, — пожал плечами Грейвз. — Теперь вижу, что тебе действительно гораздо лучше, раз ты огрызаешься.

— У тебя дурацкие шутки, — заметил Гриндевальд, сверливший его злобным взглядом. — Ты слишком серьёзен для человека, который мог бы быть наделён хоть каким-то чувством юмора! 

— Ну конечно, — покладисто согласился Грейвз. — На завтрак предпочитаешь овсянку или омлет? 

С Гриндевальда тут же слетела злость, которая, как и думал Грейвз, оказалась по большей части притворной. 

— Ты хочешь, чтобы я тебя умолял? — спросил он со скорбью столь же наигранной. 

— Разумеется, — невозмутимо подтвердил Грейвз и, остановившись на полпути к двери, великодушно разрешил: — Начинай. Я жду. 

Гриндевальд ёрничал от скуки, и нельзя было поддаваться на его подколки. Напротив, нужно было сбить его с толку, подхватить его игру и вывернуть её так, как сам он не смог бы даже представить. Но, похоже, самоуверенность преступника, убеждённого в собственной безнаказанности, не знала границ и сомнений. 

 — Я смиренно умоляю тебя! — драматично взвыл Гриндевальд и совершенно спокойным тоном, будто выключив трагический надрыв, добавил: — Не мучь меня овсянкой, а? Жестокость не к лицу джентльмену, а ты ведь у нас джентльмен? 

— Хочешь, чтобы я поучился жестокости у тебя? — сощурился Грейвз. — Смотри, однажды так и будет. 

— Я надеюсь, — серьёзно ответил Гриндевальд, и Грейвза от его тона мороз продрал по коже. 

Сейчас его пленник дурачился, как мальчишка, но это была всего лишь очередная маска. Он все ещё был последователем и слугой тёмных сил, незримых и неведомых. Тёмная магия давно клеймила его душу — и вот интересно, осталась ли неизменной и незапятнанной хоть часть его личности? 

Грейвз спустился вниз, нашёл на кухне кусок грудинки и, взмахнув палочкой, заставил нож настрогать её тончайшими ломтиками. Издеваться он ни над кем не собирался —  даже над Гриндевальдом, хотя тот определённо этого заслуживал. Пиквери велела позаботиться о пленнике должным образом, и Грейвз намеревался сделать всё возможное, чтобы исполнить её приказ. Вот только тем самым он помогал преступнику восстановить силы и давал ему шанс на побег. Однако Грейвз прекрасно знал, как выматывало магическое истощение, какой после него накатывал голод, и не хотел, чтобы кто-то переживал подобное по его вине. Вчерашней минутной слабости хватило ему с лихвой, чтобы понять: он не хотел уподобляться своим противникам и не хотел мучить вдруг оказавшегося беззащитным врага. 

А шанса свернуть ему шею в хоть сколько-нибудь честном бою Грейвзу, скорее всего, не представится. 

— Прекрасно, я в тебе не сомневался, — всецело одобрил его возвращение Гриндевальд и немедленно принялся за мясо, не обратив особого внимания ни на кофе, ни на хлеб. Впрочем, хлеба и было раза в четыре меньше, чем грудинки — потребности измотанного магическим истощением организма, увы, были Грейвзу слишком хорошо знакомы. 

Его так и подмывало ответить Гриндевальду какой-нибудь колкостью, но поддаться этому желанию Грейвз не успел: снизу раздался звонок в дверь. Встревоженный, он сбежал по лестнице, не утрудившись превращением домашнего халата во что-либо более приемлемое. Если кто-то явился к нему в дом в такую рань, значит, случилось что-то серьёзное.  

За дверью обнаружился Абернати в полурасстёгнутом плаще, из-под которого выглядывал белоснежный воротничок рубашки. 

— Доброе утро, мистер Грейвз, вы сказали прийти утром, и я... — возмутительно бодро начал он и, поперхнувшись, уставился на Грейвза округлившимися глазами. 

В любое другое время Грейвз отчитал бы его за поразительно неуместную попытку выслужиться, но сейчас обрадовался ему как родному. 

— Вы-то мне и нужны! — воскликнул он. — Акцио, отчёт! 

Два скреплённых листа вылетели из гостиной. 

— Срочно разыщите мадам Президент и передайте эти бумаги лично ей в руки, — распорядился Грейвз. — Лично в руки, поняли? Даже если придётся уложить Ступефаем всю её охрану. 

Не сводивший с него глаз Абернати восторженно кивал, вряд ли осознавая смысл его слов. 

— Кроме того, передайте ей мои глубочайшие извинения, — продолжал Грейвз. — Скажите, что я допустил непростительную ошибку и что подобное больше не повторится. И ещё... А хотя нет, это я лично. Ну что вы стоите, Абернати? В следующий раз вначале проснитесь, а потом уже являйтесь на работу! 

Абернати развернулся, пошатнулся и, не озаботившись даже формальным прощанием, аппарировал прямо с крыльца. Распустил наглецов на свою голову! 

Грейвз вздохнул и, вернувшись в дом, решил, что ему всё же стоит одеться. Посетители у него появились с самого утра — раз проснулся Абернати, значит, скоро и остальные начнут прибывать с докладами.

Он поднялся в спальню и в некоторой растерянности замер перед гардеробом. С одной стороны, он находился дома, значит, одеться полагалось по-домашнему. С другой стороны, он был на работе, случись что — и времени переодеться у него уже не будет, а достойный, с привычной взгляду подчиненных безупречностью облик определял самое меньшее половину успеха. 

Поразмыслив, Грейвз решил ни в чём не отступать от обычного порядка. Зря он, что ли, создавал свой образ с такой тщательностью, превращая себя даже не картинку из модного журнала, а нечто большее, идеал и кумира, за которым хотелось следовать; ходил по грани между строгим соблюдением правил приличия и бесстыдным эпатажем — и все для того, чтобы одним своим появлением поражать и лишать своих оппонентов почвы под ногами? А сейчас, когда все летело в тартарары, неизменный даже в мельчайших деталях облик директора департамента должен был внушить подчинённым хоть какую-то уверенность в том, что он знает, что делает и куда их ведет.

Гриндевальд был прав насчёт панциря; костюм и был его доспехом, броней и забралом, которые давали защиту  — и возможность без лишних слов обозначить свои намерения.   

Грейвз облачился, парой привычных движений закрепил на воротнике своих скорпионов, едва ощутимо коснулся шеи и запястий влажной пробкой из флакона духов и вполне удовлетворился результатом. Ту ответственность, которая вновь легла ему на плечи, в броне нести было проще.