Одинокий волк (джен)

Редкие снежинки медленно кружили в воздухе, бережно, с какой-то затаенной нежностью опускались на его протянутую ладонь и таяли, оборачиваясь спрятанным глубоко в сердце страхом.

Что, если и память обо мне так же растает, как только я уеду?

Нед не хотел покидать дом. Не хотел покидать Винтерфелл, в стенах которого струились горячие источники, согревая даже самой лютой зимой. Не хотел покидать богорощу с ее сердце-древом, с ее мягкой тишиной, которая умиротворением ввинчивалась в сознание. Не хотел покидать свою семью.

Непокорного Брана с его страстью влипать во всякие истории, чуть пугливого Бена с его мечтами о ратном поле, Лианну… Упрямую, словно тысяча самых несносных мулов, Лианну, которая отказывалась принимать то, что Нед так легко согласился уехать.

Лианну, которой ему, пожалуй, будет недоставать сильнее прочих.

— Она не выйдет, — шмыгнул носом Бен, и слова его отозвались эхом тоскливых мыслей Неда.

Он улыбнулся как мог искреннее и взъерошил непокорные, чуть припорошенные снегом волосы младшего брата, видя, каких сил ему стоит не разреветься. Бен всегда был самым чувствительным и самым мягким из них, из-за чего насмешек на его долю выпадало больше, чем всем остальным.

Неду хотелось обнять его, чтобы Бен наконец смог дать волю слезам — лучше бы он выплакал все здесь, на плече у брата, чем позже в своей комнате, где компанией ему будет лишь тоска. Но рядом стоял отец, как всегда холодный и равнодушный, он бы этого не одобрил. Нед не ждал ничего другого, но все же разочарование легким покалыванием отзывалось где-то глубоко в груди — какой-то его части хотелось бы увидеть, что отцу тоже не все равно.

— Ты же знаешь Лианну, если бы она все приняла спокойно и с пониманием — я бы решил, что нашу сестру подменили. Но она не сможет долго таить обиду. Ты всегда был ее любимчиком, Нед, — Бран похлопал его по плечу, не переставая ухмыляться, как заправский дурень, но все же в глубине его глаз вместо привычных озорных искорок Нед видел грусть, и оттого ему самому становилось еще тоскливее. Мало что могло заставить Брандона Старка грустить.

— Она считает меня предателем, — Нед не собирался этого говорить, но глупая мысль терзала нутро, вновь и вновь возвращаясь, чтобы гудеть в голове пчелиным роем, сколько бы раз он ее не прогонял.

— Из тебя такой же предатель, как из Бена — рыцарь, — расхохотался Бран, хлопнув Бена по плечу так, что тот пошатнулся и ответил ему злым, полным невыплаканных слез взглядом.

Нед никогда не боялся одиночества, напротив — иногда чувствовал потребность сбежать от общей суеты и гомона в тишину богорощи, побыть наедине с собой и своими мыслями, наедине с шелестом алых, как кровь, листьев сердце-древа. Но сейчас впервые именно одиночество было тем, чего он страшился сильнее всего.

Не желая отставлять семью, Нед боялся, что там, в Долине, он сгинет, как одинокий волк, потерявший свою стаю в стылые зимние дни. Боялся, что однажды, когда ему все же доведется вернуться обратно в Винтерфелл — он будет здесь ненужным, чужим.

Нед надеялся, что выдержка изменит Лианне и она все-таки выйдет, чтобы еще раз сказать своему брату, какой же он дурак, раз бросает ее, раз даже не попытался отговорить отца отправить его воспитанником к Джону Аррену.

Он покорно выслушал бы все, что она захочет ему сказать, стерпел бы все тумаки, которые она ему надавала бы — только бы еще раз увидеть Лианну. Напоследок. Заново узнать от нее, как же он глуп в своем благородстве, в своем стремлении делать все правильно, так, как приказано.

«Хоть бы раз воспротивился, Нед, хоть бы раз! Не ради себя — так ради меня! Ради Бена, который к тебе так привязан! Даже ради глупого Брана, он не скажет этого — но ты нужен ему! Неужели, мы для тебя так мало значим?!» — стоял в его ушах ее голос, смесь несвойственной Лианне мольбы и такого типичного для нее упрямства, злости, отчаяния.

С того дня, как Нед сам рассказал ей о том, что скоро отправится в Долину, прошло две недели, и Лианна больше ни разу не заговорила с ним, не взглянула в его сторону, продолжала делать вид, будто брат уже покинул Винтерфелл. И все, что оставалось Неду — вспоминать ее злой, полный обиды голос и взгляд, кричавший громче любых слов — предатель!

— Нед, тебе пора отправляться, — строгий голос отца холодом прикоснулся к разуму Неда, и он не выдержал — все же прижал Бена к себе, чувствуя, как глаза странно покалывает, жжет.

— Я буду писать тебе каждый день. Хочешь? — пробормотал он куда-то в мех хриплым, непослушным голосом — глупый вопрос, невыполнимое обещание, но Нед не смог удержаться.

— Хочу, — проскулил Бен тонко, как-то надрывно, и сердце Неда застучало быстрее, потянулось к Бену, к Брану, к Лианне, к стенам Винтерфелла, к богороще…

Дурак, дурак, дурак! — билось оно надрывным криком Лианны, которой не было рядом, которая никогда его не простит. На секунду Неду захотелось повернуться к отцу и сказать, что он никуда не поедет, что не оставит свой дом, свою семью…

Но секунда прошла, Нед выпустил Бена из объятий, чтобы тут же почувствовать, как ребра болезненно скулят, когда он оказался зажат в медвежьей хватке Брана.

— Если будешь и мне писать каждый день — лично отправлюсь в Долину, чтобы надавать тебе тумаков, — Нед хрипло рассмеялся, чувствуя, как заставший в горле ком не дает говорить. — Но раз в месяц… Чтобы я знал, что ты там жив еще.

Бран отступил на шаг, улыбнувшись такой кривой, такой болезненной, неправильной для него улыбкой, что Неду стало совсем худо.

Он залез в повозку прежде, чем в голову опять пришла дурная мысль отказаться от всего и пойти наперекор воле отца. Бен больше не сдерживал слез, они текли по его раскрасневшемуся, опухшему лицу, пока улыбка Брана вновь становилась привычно дурашливой и беззаботной.

Неду было больно оставлять их позади, больно оттого, что он так и не увидел напоследок Лианну, не смог сказать, что ему жаль — но иначе нельзя. Хотя, пожалуй, он бы не стал ничего говорить. Просто постарался бы насмотреться на нее на все последующие годы вперед.

Когда они наконец оказались в Орлином гнезде — мейстер нашел Неда и сказал, что ворон принес ему письмо еще несколько дней назад. Развернув клочок пергамента, он узнал знакомые неровные буквы, которыми было написано всего одно слово, и улыбнулся — если сестра первой обратилась к нему, значит, ее сердце стало оттаивать.

«Предатель».

Сможет ли выжить без своей стаи одинокий волк в далеких, чужих ему землях?

Эддарду Старку оставалось надеяться.

* * *

Алые листья сердце-древа орошали землю редкими каплями крови, осуждающе шелестели над головой, и ему все казалось, что в этом шелесте слышится хриплое: «Это все ты. Ты. Ты…»

Никогда до этого дня тишина богорощи не селила в сердце Неда вместо покоя еще больше тоски и сомнений, заботливо взращивая вину, что и без того безжалостно пожирала его изнутри.

Никогда еще родной замок не казался ему таким молчаливым и отстраненным, таким мрачным, будто и он тоже нес траур по погибшим, по детям, что под его сводами выросли, возмужали, стали зрелыми, сильными, непокорными.

Никогда еще Нед не чувствовал себя таким чужим в этих стенах, где прошло его детство, где он родился, где сделал свой первый шаг, где впервые подрался, впервые рассмеялся и впервые почувствовал себя нужным.

Винтерфелл. Дом.

Но можно ли назвать домом это место, если здесь больше нет семьи, к которой он годами мечтал вернуться?

Первые месяцы после того, как оказался в Долине, Нед раз в неделю отправлял три письма в Винтерфелл — Бену, Брану и Лианне. Реже — раз в месяц — отцу.

Ответы от Бена приходили исправно, с каждым разом почерк его становился все прилежнее, а того, о чем он хотел поведать брату, становилось все больше — бедные вороны только и успевали приносить письма одно за другим. Бран откликался реже, и зачастую его послания начинались со слов: «Будешь так часто писать — приеду и надаю тумаков», — что вызывало теплую улыбку Неда.

Лианна же… Лианна отвечала, и поначалу лишь это казалось важным. Нед писал ей насколько мог длинные, подробные письма, рассказывая обо всем, что с ним происходило, и поначалу получал обрывчатые, краткие ответы: «Всего одно письмо — и я так просто тебя прощу? Нет уж!»

Нед фыркал. Лианна отвечала — значит, его письма она не сжигала и уже была вовсе не так зла, как хотела показать, и он продолжал писать. Писать. Писать. Время шло, они становились взрослее, боль от старых обид притупилась и постепенно письма Лианны тоже стали наводняться подробностями.

Сегодня отец опять запретил ей тренироваться с братьями и отправил заниматься всякой дуростью, которой и положено заниматься девочкам — Лианна сердита и обижена.

Сегодня Бран навернулся с лошади и упал прямиком в кучу навоза — они с Беном хохотали так, что казалось, задохнутся от смеха.

Сегодня Лианна была в богороще, там стало как-то особенно тоскливо и мрачно, сердце-древо будто скучает, будто чего-то ему недостает. Сегодня Лианна хочет стукнуть Неда сильнее привычного.

В конце концов, спустя годы, именно с сестрой Нед переписывался чаще всего. Вся семья прочно поселилась в его сердце и никогда его не покидала, но, даже несмотря на то, что видеться им доводилось совсем редко — Лианна продолжала занимать в нем свое, особое место.

Лианна… Теперь она была потеряна навсегда. Нед отдал все, ринулся в бой ради ее спасения — но упустил, не догнал ее призрачный лик, выскользнувший из его пальцев, когда последняя просьба слетела с бледных губ и окровавленные лепестки роз опустились на пол.

«Обещай. Обещай мне, Нед…» — эхом отзывались в ушах ее последние слова, и Нед знал — они будут звучать в его голове долгие дни, месяцы, годы, ровно столько, сколько боги позволят ему ходить по этой земле. А быть может, даже дольше.

Упрямая, верная, сильная. То яростная, то покорная, такая разная, такая родная. Нед хотел бы узнать ее лучше, эту, новую Лианну, превратившуюся из озорной девочки в прекрасную, удивительную девушку, женщину — частых писем, которыми они обменивались, ему было мало. Так мало.

А теперь ее больше нет. И отца нет. И Брана. Остались лишь их холодные, каменные изваяния в крипте, которые не заговорят впредь родными голосами, никогда не посмеются от всей души над глупостью Неда. А он глуп. Так невероятно глуп.

Даже Роберт — и тот в далекой Королевской Гавани, он больше не бойкий, неугомонный мальчишка, выбравший себе в друзья, в братья молчаливого и угрюмого Эддарда Старка, он — король. Громкое, такое далекое для Неда слово, трон, за который они боролись — и на который Роберт сел с такой горечью в глазах. Потому что на самом деле ни один из них не боролся за возможность вкусить власти.

И Бена тоже скоро не будет рядом. Он хотел стать братом Ночного дозора, а Неду духу не хватало попросить его остаться, поддержать, подсказать, что делать дальше. Кажется, за то время, что Нед провел в Долине, Бен успел перенять немалую долю упрямства Лианны.

Смерть всех близких не давала ему покоя — Бен не мог избавиться от вины, которую взвалил на свои плечи за то, что, пока Лианна умирала, он оставался здесь, выполняя роль Хранителя Севера вместо отца и старших братьев. И теперь, убегая подальше от призрака сестры, который преследовал его за каждым поворотом, Бен отправлялся в Ночной дозор.

В глубине души Нед тоже хотел бы сбежать, отправиться вместе с братом, но не в его власти была такая роскошь, как выбор. Остался лишь долг, выполнить который больше некому. Некому, потому что тот, для кого этот долг предназначался, теперь мертв.

Именно Бран должен был стоять сейчас на месте Неда. Именно Бран должен был стать Хранителем Севера, лордом Винтерфелла, он был рожден для этого, его готовили к этому с самого детства. Бран был силен, словно сам Севера — Бран… не Нед.

Какой-то частью сознания, той, которую не успели захватить горестные мысли, он услышал звук приближающихся шагов и резко обернулся.

— Милорд, — чуть склонив голову, невдалеке от него стояла Кейтилин Талли — Кейтилин Старк, мысленно поправил себя Нед, она уже не первый месяц Кейтилин Старк, даже если супругам до сих пор не довелось толком узнать друг друга. Но она все еще была Талли, духом — Талли, и едва ли когда-нибудь станет Старк. Захочет стать Старк.

— Вас нигде не было с утра, я беспокоилась. Все ли в порядке?

Учтивая, — с горечью подумал Нед. Учтивая, верная долгу, покорная.

Кейтилин Талли положено было стать супругой Брана, так все было бы правильно, а теперь, когда эта роль перешла к младшему брату — она глядела уверенно и твердо, но в глубине глаз таился страх.

Ей не нравился Нед, ее отталкивали его холодность и равнодушие — и он не мог винить Кейтилин за это. Он хотел бы сказать ей, что она вовсе не обязана быть его женой, что вольна отправиться домой в любой миг, когда пожелает… но и этой роскоши у него тоже не было. У него больше ничего не было.

— Да, все в порядке, миледи. Я не стою ваших переживаний. Мне нужно немного побыть наедине со Старыми богами, позже я вернулись в замок.

Казалось, Кейтилин хотела сказать что-то еще, но спустя секунду лишь развернулась и устремилась прочь. Нед знал, что ее, рожденную в тепле Речных земель, пугал Север; ей, воспитывавшейся в свете веры в Семерых, были чужды Старые боги и отталкивала мрачность богорощи.

Неду становилось тошно от мысли о браке, который они проведут в молчании, тошно от мысли о том, что однажды Кейтилин возненавидит его, возжелает его смерти, которая освободила бы ее от этих уз. Смогут ли они когда-нибудь проникнуться друг к другу если не любовью, то хотя бы уважением? Смогут ли стать семьей?

Глядя в ту сторону, где только что скрылся силуэт Кейтилин, Нед почувствовал, как еще большие сомнения закрадываются в его душу. Он вновь остался один, они все покинули его, его стая растаяла, как снег под весенним солнцем, только вместо весны в сердце поселилась лютая зима. Когда-то, покидая Винтерфелл, Нед лелеял надежду на то, что однажды он вернется и вновь обретет свою стаю, но теперь обретать было нечего.

Впрочем, у Неда был Робб, крохотный комок жизни, рожденный в те дни, когда шла война, ребенок, которого за короткое время он успел полюбить всем сердцем. У Неда был Джон, мальчик, которого он признал своим бастардом, и хотя глядеть на него временами было так больно — его он любил не меньше, чем законного сына.

Винтерфелл. Дом. Два ребенка, которые нуждались в любви и заботе.

Достаточно ли этого для того, чтобы не сойти с ума от боли?

Эддарду Старку должно было быть достаточно.

* * *

Вой толпы доносился до него словно сквозь слой ваты в ушах, едва касаясь разума и оседая смутным осознанием того, что перед смертью никто не предоставил ему такой милости, как одиночество и тишина. Вот они — люди, пришедшие насладиться ликом чужой смерти, подпитать себя чужим страданием, люди, что кричали, неистовствовали, ликовали. Требовали наконец утолить их жажду крови.

С трудом Неду удалось выловить в этом ворохе звуков тот единственный, который отчего-то казался важным — нечеловеческий вопль, мешавший в себе отчаяние и мольбу, страх и неистовую боль. Этот вопль доносился с той стороны, где восседал Джоффри, так легко выдавший свой приговор, и словно ледяной водой его окатило пониманием того, чей это крик. Почему он важен.

За свою жизнь Нед множество раз встречался со смертью лицом к лицу, бесстрашно глядел ей в глаза и ждал, когда она наконец заберет его с собой, заберет к матери и отцу, к Лианне, Брану и, быть может, Бену, если Север за Стеной все же не захотел отпускать и его. К этому он всегда был готов — конечно же, Нед хотел жить, но после всего пережитого разучился бояться конца, к которому жизнь рано или поздно приводила каждого из них.

Любая, даже самая сильная боль не пугала его, не пугали крики ужаса, или кровь, или клинки и копья, но сейчас, стоя на коленях у Великой септы Бейлора, Нед вдруг понял, что боится.

Крик Сансы отозвался в нем мыслями о детях, которым скоро предстоит остаться одним, и эти мысли обратились тем страхом, которого до этого дня Нед никогда не испытывал.

Санса в лапах Ланнистеров, в лапах Джоффри, неуправляемого бастарда, который теперь станет королем и после этого никто уже не сможет остановить его и его семью. Кто защитит ее? Он, Нед, пытался. И он, Нед, провалился в этом.

А кто защитит Арью, которая где-то там, на улицах Королевской гавани, одинокая девочка, сильная, бойкая — но все же маленькая, испуганная и одинокая? Арья. Так похожа на ту, другую непокорную девочку, которую он, Нед, не смог спасти. И вновь не сможет. Истории свойственно повторяться.

Он вспомнил о Роббе, вспомнил о том, что тот поднял знамена и созвал вассалов, двинувшись на Королевскую гавань. Мальчик слишком юн, слишком неопытен, он не готов к тому ужасу, что его ждет. Но если Кет, его любимая Кет рядом с ним — она сможет ему помочь, поддержит, когда нужно, укажет на ошибки и просто будет рядом. Она сильна, как и их сын. Они справятся. Лишь в это оставалось верить.

А что будет с Джоном? Не нужно было отправлять его на Стену, он ведь не понимал, чего хочет, не понимал, что его ждет, это решение, слишком рано принятое, быть может, сломало ему жизнь. Нед так и не рассказал Джону правду, которую он имел право знать, и теперь уже никогда не сможет рассказать. Нужно было оставить его в Винтерфелле. Нужно было. Но теперь слишком поздно.

«Обещай. Обещай мне, Нед», — звучал в его голове надломленный голос Лианны, и Нед подумал о том, что скоро лично попросит у нее прощения. Времени оставалось совсем немного, и в последние мгновения не было места мыслям о мертвых, оставалась только призрачная возможность подумать о живых. Пока он еще может.

В Винтерфелле теперь остались лишь Бран и Рикон. Бран, всего лишь ребенок, которому придется исполнять роль лорда Винтерфелла — мейстер Лювин поможет ему. Бран не один. Бран справится. И Рикон. Малыш Рикон. Наверное, он вовсе не понимал, что происходит — все покидали его, но никто не возвращался, ни у кого не было времени для того, чтобы поговорить с ним, показать, что о нем не забыли, что он тоже важен.

Семья Неда. Стая Неда.

Стая, которая распадалась, истлевала на его глазах, и вновь он ничего не мог сделать. Ничего. Лишь наблюдать. Лишь ждать, когда меч палача отсечет ему голову. И думать. Думать. Думать. Жалеть.

Воздух Королевской гавани был пропитан нечистотами, тенью смерти, что всегда нависала над каждым из них, но сейчас этот воздух казался Неду слаще меда, чище родниковой воды. Сейчас каждый вздох ценился сильнее, чем множество золотых слитков Железного банка, был нужнее всего на свете…

Нет.

Семья.

Семья всегда была нужнее, чем воздух.

Но Нед вновь один. Здесь. Стоит на коленях у Великой септы Бейлора и покорно ждет своей смерти. В былые дни, когда он думал, что все потеряно, жизнь оборачивалась к нему солнцем.

Роберт стал его другом, братом в те годы, когда Нед был так сильно одинок.

Кет стала его жизнью, подарила ему новую стаю в те годы, когда Нед думал, что все потеряно, когда он лишился всего и всех.

Есть ли у его детей шанс? Наступит ли день, когда они вновь соберутся вместе, под сводами Винтерфелла, сильные, как никогда, готовые дать отпор всем, кто пожелает бросить им вызов?

Станет ли стая Неда вновь стаей, пусть даже без него?

Он надеялся на это. Все, что ему оставалось — надеяться.

В этот раз он был не просто частью стаи — он был ее главой, но не смог защитить тех, кто полагался на него.

Голубое небо над головой наваливалось на Неда тяжестью всех его ошибок, невыполненных обещаний, тяжестью вины, такой непомерно огромной, размером, как Балерион Черный ужас, и такой же яростной, устрашающей.

Нед не боялся смерти. Он боялся того, что оставляет своих детей одних, и в этом была лишь его собственная вина.

«Когда выпадет снег и задуют белые ветры, одинокий волк гибнет, но стая…»

Эддард Старк не успел додумать последнюю мысль, когда меч палача со свистом рассек воздух, и бесконечная тьма приняла его в свои объятия.