Что с нами делает осень-2 (remix) (гет)

За дорогой показались крыши, заборы, извилистая тропа повернуло вправо, влево, и наконец ему открылся знакомый вид на ряд разбросанных коттеджей недалеко от дороги, дворами почти заходящих на нее. Трость воткнулась в опавшие листья, и он остановился, глядя на тот дом, который был ему нужен. Справа от дороги здесь стоял лес, возвышался тёмной стеной.

Звякнула калитка: сейчас они выйдут навстречу, здесь его ждали. И точно: из железных ворот первым появился большой, темный с рыжими подпалинами, шотландский сеттер, подбежал, обнюхал Хауса, приветственно заворчал, помахал хвостом, Хаус потрепал его по загривку, и тотчас из ворот показалась девочка — разумеется, подросшая до неузнаваемости с тех пор, как он последний раз её видел. Конечно, она его знала и помнила, и была предупреждена, что Хаус приедет. Сделав два шага вперед, обняла вспрыгнувшую ей на плечи лапами собаку и с улыбкой ждала, когда приезжий гость пройдет в калитку.

А там, внутри, на крыльце, уже ожидала его она — по-домашнему, чуть ли не в халате и тапочках (черном, с крупными белыми горошинами или цветами); стукнувшее сердце, пока Хаус окидывал взглядом ее, отмечая про себя все изменения за эти шесть лет; и входил во двор, и оглядывал обстановку, отмечая про себя, что у них тут изменилось, что появилось нового, что постарело.

…Потом, конечно, появится Уилсон, и они похлопают друг друга по плечам, старательно скрывая неловкость и поддерживая радость, насколько можно, — как всегда, когда они встречались за эти шесть лет — подумать только, а тогда он так переживал за дружбу, делал всё, чтобы её сохранить, — а теперь вот притерпелось, пережилось и стало так неважно. И теперь они бодро жмут друг другу руки при встрече и радостно заговаривают об общих темах.

Потом пройдут в дом, и в конце концов он все равно окажется рука об руку — с ней, никуда от этого не денешься, и дыша воздухом этого дома, здешними запахами и звуками, все равно придется вспоминать всё, что было.

…Здесь пахнет листьями, прелостью, грибами из леса. Дом стоит весь распахнут настежь, и по нему гуляют сквозняки. И она, в светлой кофточке без рукавов — молчит, не смотрит в глаза, курит часто и нервно. Да, что он тут забыл, почему не уезжает? Хаус пытается читать, пытается гулять вокруг дома. Но мысли все не те и не о том… По вечерам падают дождевые капли в бочку, где-то в саду время от времени кричат лягушки. Там темно, сырость, садовая гниль, туда едва-едва доносится свет, обрывки звука голосов из дома.

Хаус обходит вокруг дома, заходит на ступеньки, стуча тростью — и застывает, остановившись на пороге: она стоит напротив, у косяка двери в кухню, уткнувшись лицом в сложенные на косяке руки. Ее отросшие волосы вдоль спины. Услышав его, резко, отняв лицо от рук, выпрямляется и оборачивается, и молча смотрит на него.

…Гроза c порывом ветра, раскат грома; их толкнуло посреди комнаты друг к другу. Она выгнулась в его объятиях, закрывая глаза, гром ударил снаружи… Сильнее пахло листьями, прелостью…

…Хаус с девочкой и собакой гуляли по лесу, собирали грибы, тыча палкой в опавшие листья, вороша их, — набрав корзину, возвращались домой. Шли, держась за руки, сцепившись мизинцами, весело качая руками в такт шагам, девочка примеривалась к его хромающим шагам и болтала про школу, про друзей, про модную одежду — и одновременно играя в какую-то словесную игру. Пес бежал рядом, принюхиваясь к траве, кочкам, искал там что-то — лягушек, змей, что ли? День стоял серенький, пасмурный, но мягкий осенний свет все же пробивался временами, освещая отдельные места под лапами деревьев, бледными пятнами на траве. Трость врезалась в палую листву, шевелила траву.

— …И ты проиграл, у тебя три — ноль! — заявила девочка, пиная ногами камешки на дороге. — А потом мы собираемся на день рождения к Джимми…

Хаус попытался сосредоточиться на смысле разговора, вспоминая правила их игры.

Ну-ну. Продолжай рассказ, Беспощадная Крошка.

— А я заслужил поцелуй от маленькой принцессы?

— В этот раз — да, — милостиво кивнула она, останавливаясь и поворачиваясь к нему.

Хаус неловко пристроился, как мог, на одно колено, подставил лоб, и она чмокнула его, наклонившись и распрямившись грациозным балетным движением. Потрепала собаку, подобрала корзинку и пошла дальше, тряхнув хвостиком густых каштановых волос, пытаясь пристроиться с ним в ногу.

— И вот, Джимми собирает ребят и говорит… — продолжала она.

Дорога свернула, вышла из леса и повернула вниз к их коттеджам. Показалось солнце, мутно осветило лес, дорогу, спускающуюся к калитке.

…Они сидели за столом — Хаус, девочка и она, пили чай. Ленивый мягкий свет лежал пятнами на скатерти, обоях, мебели, на полу. Девочка толкалась под столом с собакой, рассказывала о своих успехах.

— Мама, Джимми Хьюз приглашает всех на день рождения. А мы с Лори Морт скидываемся ему на сюрприз. Кроме того, мне нужны новые джинсы…

Она выслушала дочь с застывшим лицом, опустив взгляд, посмотрела на Хауса. Хаус сосредоточенно накладывал себе варенья, чувствуя себя несколько отстранённо: весь окружающий мир плыл теплом, домашностью, осенью, бледным солнцем. И эти пятна света на скатерти, посуда, собака, что толкается под столом, виляя хвостом, — и эта счастливая отличница средней школы, изящно-равнодушная к матери, к осеннему разлитому свету, к шотландскому сеттеру… Хаус поднял глаза на Эмбер, и ему стало жаль ее.

— Иди к себе в комнату, Мэрион, — сказал он девочке, — я тебе дам потом денег.

Девочка что-то возразила, но потом все же пошла, позвала с собой собаку, и та пошла за ней, цокая когтями. И они остались наедине за столом.

Она, опустив глаза, передвигала перед собой на скатерти ложку, нож, что-то ещё из столовых приборов…

…Тогда, в кухне, она быстро проговорила ему между серией объятий и поцелуев: "Иди в комнату. Я сейчас приду", или она сказала не так? Или вообще ничего не сказала? — как бы то ни было, он отправился, тяжело скрипя палкой, на второй этаж, в комнату и ждал, в быстро сереющих сумерках… И она пришла, прибравшись по дому, уложив девочку и довешав шторы… Входит, остановившись перед ним, он поспешно встаёт, опершись на палку… Юбка сброшена на пол одним движением, а блузку ты уж сам… Губами к тёплой коже…

— И как поживает знаменитый доктор Хаус?

Она прямо посмотрела ему в лицо.

Хаус неопределенно пожал плечами: как видишь.

— Дела как дела. Дом, работа... Пока еще работаю.

— И по-прежнему каждый вечер со шлюхами?

— Да, видишь ли, здоровье уже не то. Возраст и все такое...

— Ну ну! — сказала она. — Не прибедняйся! — Встала и начала наводить порядок на столе. Отодвинувшись чуть от стола, Хаус жадно ловил тень ревности, скользнувшую по её лицу — или ему казалось?

— Налить еще чаю?

Хаус кивнул.

Она шагнула к плите за чайником, повернулась и посмотрела ему прямо в лицо.

— Можешь задать мне любой вопрос, какой хотел.

Хаус поднял на нее глаза. Помолчал, помедлил.

— Почему ты не остригла волосы?

...Слезая в кухне с табуретки, она ухватилась за поясницу — легкая заминка, едва заметное движение, незаметное бы постороннему взгляду, — но он, чувствовавший каждое её движение, следуя за ней ощущениями и поддерживая ее — остро чувствовал, знал, что это значит. Лёгкая хромота появлялась у неё, когда она уставала, и он тоже замечал это.

Она усмехнулась.

— И это все, что у тебя есть спросить у меня? Спустя шесть лет, которых мы не виделись?

— Большинство женщин после сорока лет остригают волосы.

— Очень мило. Ну, наверное, все-таки не все остригают. Что ты еще хотел спросить?

Она подошла к столу, пододвинула его чашку и стала наливать в нее чай. Хаус взял её за локоть, снизу заглянул ей в лицо.

— Почему ты тогда не родила мне сына?

Утро едва разлепляло веки, она уже встала и ушла — звякая посудой на кухне, Хаус поворачивается в постели, переползая на ее сторону. Утыкается лицом в простыню, стараясь уловить тёплый лёгкий запах...

Она возмущенно дернула рукой, звякнув посудой.

— С чего ты взял, что такое было возможно?

Хаус не отрываясь смотрел на неё.

— Ну всё-таки? Я, конечно, вёл себя как последняя свинья. Я должен был предохраняться...

— Объяснить тебе, почему я была осторожна с этим, или сам догадаешься?

— Мм?

— Зачинать ребёнка от наркомана — я все же достаточно медицински образована, чтобы не желать этого.

Хаус отпустил ее руку.

— Логичное объяснение. Хотя и не очень приятное.

Звякает посуда. Хаус закрывает глаза и явственно представляет себе мальчика, голубоглазого, со светлыми, чуть кудрявыми волосами. Его охватывает пронизывающая нежность — чувство, нестандартное для доктора Хауса. Она затапливает его всего, уходит сквозь ноги в пол. Ему хочется продлить это мгновение, хочется еще помечтать, в этом пространстве, заполненном ее теплом, где их дом и осень, возле чужого счастья, где бродит призрак нерождённого сына...

...Сонные сумерки, туманная ночь, не разберешь, где сон, где явь... Он, встав с постели, сгорбившись, смотрит перед собой. "И тогда, — глухо говорит он, — я придумал себе другого отца, я..." "Иди сюда", — резко перебивает она, отбрасывая свою сигарету, лёжа на постели, вытянувшись, как струнка.

…Что мы такое пробудили друг в друге, что никак не можем забыть? Надо было срочно придумать этому логическое объяснение, но ничего не придумывалось, было не до того. …Что ему было вот сейчас сказать ей: "Твоя похоть, Стерва, не поддается никакому логическому осмыслению — тебе же вроде рано ещё до климакса" — или еще больнее ей сделай, скажи: "Когда мы с Уилсоном обсуждаем тебя, сравниваем тебя в постели..." Но он знал, что она на это только улыбнётся, зная, что он хотел сказать не то...

— Учитывая то, что это ты уехал тогда на шесть лет, — с легким раздражением сказала она, — я не знаю, какие ко мне у тебя могут быть претензии.

…Что ты от меня хочешь, Стерва?

Хаус встал, подошёл к ней, стал сзади, опираясь на здоровую ногу, положил руки ей на плечи. И внезапно почувствовал — не ожидав этого — как откликнулось её тело, помнящее его, как сразу она едва ощутимым движением откинулась к нему — её тело помнило его, и его тело помнило её — она повернулась, лицом к его коричневому свитеру, и через секунду подняла голову, и посмотрела ему в лицо, и обвила руками его руки и талию.

…Так сплелись, сроднились, что, ударь он ее сейчас — она не отпустила бы рук, не отшатнулась бы, не отвернула бы лица, снова подползла бы к нему, как собачонка.

И он чувствовал это, и стоял, застыв, с приросшими к полу ногами, глядя вниз, не зная, что ему с этим делать, куда это деть.

И осень вокруг заливала всё мягким светом.

…Ей, между прочим, тоже было что вспомнить. То, чего не знал он — приезд Уилсона.

То, как он явился, через четыре дня после отбытия Хауса, с подарками, выкладывая их на стол, выкладывал новости, такой замечательно привычный, бодрый, ничего не подозревавший.

И как она, воткнув сигарету в пепельницу, открыто глядя на него, сказала: "Нет, я так больше не могу. Хаус был здесь до самого твоего известия о приезде. Мы спали с ним каждую ночь — там, наверху. Каждую ночь". И как он остановился и смотрел на неё, не веря, весь обмякнув, с опустившимися плечами, пытаясь постигнуть смысл того, что она сказала. Не веря, не понимая. "Д-да, да… Нет, всё в порядке. Всё нормально", — пытаясь подделаться в тон её прямоте. А потом пошел через весь дом в дальнюю комнату, и лёг там на тахту, лицом к стене, и лежал там, и она вошла в комнату и остановилась за его спиной.

И легла рядом с ним на тахту, уткнулась лицом в его плечо, гладя его и всхлипывая — изливая все, что осталось невыплаканным после ухода Хауса, — Майк бы всю руку об меня обломал, а этот будет молча страдать, сам в себе, и не подумает даже обвинить меня, — и от этого она чувствовала лёгкое умиление, и плакала все горше, вздрагивая, — он был лучше всех в моей жизни, пойми это! — плакала вместе с ним. И он почувствовал, понял — что её слезы были искренними.

Он знал, что Хаус подлец. Он знал, что Хаус всегда отнимал у него всё, чем он с ним делился.

И понял, что она чувствовала. В определённом смысле они с ним были одно целое. И он протянул руку назад, нашаривая её, гладя по коленке, улыбаясь сквозь слёзы.

…Но откуда же ей было знать, что Хаус когда-нибудь опять сюда приедет?