Яблоки (гет)

Яблоки пахнут летом, медом, дымом костра и еще чем-то неуловимым. Она говорила, что они пахнут счастьем. Мне тяжело верить в это. Раньше она любила яблоки. Когда я приходил домой, бежала ко мне и уже заранее знала, что заветные душистые плоды лежат в рюкзаке под грудой всякого хлама. Съедались они в один присест, не оставалось ни косточек, ни черенков. Каждый раз попытки растянуть удовольствие терпели фиаско.

Теперь она не выносит упоминание о них в тексте или картинки с их изображением. В доме под запретом даже яблочный сок, хотя в нем-то и подавно яблок нет. Стоит обмолвиться об этих фруктах, она отворачивает голову к стене и молчит, порывисто вздыхая. Говорить с ней в такие моменты невозможно и не стоит, она будто бы не слышит или не хочет слышать, погружаясь в свою боль, не замечая боль других.

Все друзья говорят мне: «Не носи яблоки в дом, несложно же!». Конечно, со стороны все просто. Для всех яблоки — просто яблоки. Но для меня они — символ ускользающей из моих рук любви. Легко любить, когда все непринужденно и просто. Тогда прогулки ночью под луной кажутся наивысшим в мире счастьем, звезды блещут необыкновенно ярко, и дышится легко; тогда шелестит словами нежности опадающая листва, холодный воздух чист и прозрачен, и сердцу спокойно; тогда скрипит под ногами белоснежный снег, стоят серебряные деревья в подвенечных платьях из инея, и щеки пылают от мороза и смущения; тогда черное грозовое небо смеется громовыми раскатами, звенят дождевые струи, и так хорошо жить на свете!.. Тяжело любить, когда вся жизнь сводится к повороту головы влево и вправо; когда ты можешь сжимать ее неподвижные руки и целовать их, а она не может даже чуть шевельнуть ими; когда самому противно быть наигранно-веселым, в то время как хочется разбить в кровь кулаки об стену.

Наверное, она думает так же и потому ограничивает наше общение. Мне же хочется проводить с ней все свое время, чтобы мысли не зацикливались на горестях, но каждый раз наш разговор начинается с одного и того же: так нельзя.

— Ты ездил сегодня? — спрашивает она.

— Сегодня нет, — отвечаю ей я, стараясь улыбаться.

— Ты обещал, что не дашь Лоло застаиваться в стойле, — она капризно поджимает губы, а в померкших грустных глазах читается благодарность, что я отказываюсь от нашего любимого занятия. — Вместо этого ты ходишь ко мне. Так нельзя.

— Погода не располагает, — лгу я.

Или, если солнечно, добавляю, что с самого утра раскалывается от боли голова.

— Выпей таблетку, — назидательно говорит она.

— Обязательно выпью. Хочешь чаю?

Обычно, она соглашается. Я кипячу чайник, заливаю ароматные сухие листы, процеживаю чай и несу его в комнату; усадив и обняв за плечи, помогаю ей пить, и она трогательно торопится глотать, чтобы не утруждать меня. Пока она пьет, я стараюсь предположить, о чем мы будем говорить сегодня. Больше всего в такие минуты страшит мысль, что она потребует у меня зеркало. Раньше она всегда крутилась около него, веселая и розовая, подкрашивала ресницы и расчесывала длинные черные волосы. «Ты не должен видеть меня некрасивой!» — хохотала она на мои просьбы оставить себя в покое.

Она не некрасива и сейчас. Странная способность людей — обожествлять предмет обожания. Мне кажутся красивыми и ее тонкие как у ребенка руки, бледность и синие круги под глазами, и чуть красные глаза, и растрепанные волосы, которые вечерами можно заплетать в те прически, которые она пожелает… Но женское самолюбие — хрупкая вещь. Оно разбивается от маленького прыщика на кончике носа, что уж говорить о следах усталости?..

— Ты почитаешь мне? — просит она. — Почитай что-нибудь новое.

Я начинаю читать какой-нибудь бестселлер месяца, но через пару минут она прерывает меня печальным:

— Нет... Все же, почитай мне снова «Чистый понедельник».

Этот рассказ знаю наизусть. Она всегда любила его... Читаю, с болью и ужасом понимая, что она живет прошлым, и я поддерживаю ее, хоть не желаю. Не получается возразить, когда она смотрит на меня, раз за разом повторяя просьбу. После этого и не хочется читать новое.

Но сегодня все иначе. Она встречает меня улыбкой на заплаканном лице и отказывается от чая.

— Полежи со мной, — шепчет она. — И почитай мне… почитай стихи.

У меня с собой никогда нет стихотворений, я не люблю поэзию. Ложусь рядом, обнимаю ее, и пытаюсь вспомнить хоть строчку из «Проводов» Цветаевой или совсем элементарное из школьной программы, но получается совершеннейшая ахинея. Строки «Онегина» переставляются, путаются с кусками из «Горя от ума», между ними вклинивается совсем неуместное «Слово о полку Игореве», и я замолкаю в растерянности.

— Устала… — шепчет она. — Подремлю…

— Конечно, — соглашаюсь я, удивленно поглядывая на нее.

Все ее лицо светится тихим торжеством.

— Знаешь… А я сегодня пошевелила пальцами, — сообщает с надежой и закрывает глаза.