Гимн жизни (джен)

Тихо. Исаак спал, свернувшись под грубым пальто на жесткой кровати. Вдруг сон слетел с него. Он резко сел и прислушался к ночной тишине. Затем встал, сунул в карман документы, подошел к двери и приложился ухом к замочной скважине. Шаги. Тяжелые сапоги поднимались по лестнице.

Исаак отшатнулся и подбежал к окну. Высоко, пятый этаж. Если сорваться — убьешься насмерть. Лучше так, чем в гетто. Это быстрее. Он распахнул ставни, приставил стул и еще раз выглянул. У подъезда стояла машина. Вылезать на крышу и бежать по ней нельзя, сразу заметят и начнут стрелять.

— Открывайте! — в дверь с силой ударили. — Открывайте, полиция.

Как же, полиция... Ну конечно, так он и поверил. Исаак бросился на кухню. Там была еще одна дверь, ведущая в соседнюю комнату, никем не снимаемую, можно было выломать ее и выйти в коридор. Он сорвал обои и кухонным ножом принялся вскрывать замок.

— Открывайте, иначе мы будем выбивать двери!

Полиция дверей не выбивает, у нее нет таких прав. Замок не поддавался. Руки тряслись, по лбу тек пот. Наконец, что-то щелкнуло, и запор открылся. Исаак прокрался в комнату, выдохнул и вышел в коридор, как ни в чем не бывало. Он уже спускался по лестнице, когда кто-то из темноты ударил его прикладом в висок.

— Стоять! Руки вверх! Вольф, иди сюда, тут еще один еврей. К окну!

Исаак повиновался, облизывая пересохшие в момент губы.

— Смотри, что у него в карманах, — рявкнул тот, которого звали Вольфом.

— Спички, паспорт просроченный, — ответил другой.

— Так это наш клиент. Ты смотри, вывернулся из комнаты, — Вольф замахнулся и ударил Исаака в ухо. — Грязная свинья! Живо вниз!

При свете уличного фонаря Исаак взглянул на Вольфа еще раз. Это был молодой офицер, очень красивый, бледный, со светло-русыми волосами. Тонкое лицо аристократического склада выражало только презрение. Аккуратно подстриженные маленькие усики показались в полумраке ртом, и Исаак сначала удивился: «Как он высоко расположен». Лишь затем он разглядел, что Вольф поджал губы.

На руках защелкнулась холодная сталь наручников. «Ишь ты, похороны по первому классу», — Исаак с горьким отчаянием посмотрел на дом. Из окон наверняка наблюдали, аресты никогда не проходили незамеченными. Он сам сотни раз смотрел из-за шторки, как выводят из подъездов несчастных. Арестованных сажали в машины, и больше никто никогда не видел их. Кого-то увозили в лагеря, кого-то расстреливали, и неясно было, что хуже.

— Быстрее, — Вольф толкнул его в плечо.

В машине пришлось стоять — ничего для сидения не предусматривалось. Можно было устроиться на полу, но два солдата, приставленные внутрь, не давали Исааку шевелиться. Он боялся даже вдохнуть глубоко. В просвет окошка с решеткой он видел, как удаляется город и светлеет небо. Снизу белое, оно еще чернело сверху. Солнце ленилось выкатываться из-за горизонта. Золотистые облака цеплялись за черные трубы и антенны домов.

«Неужели рассвет будет последним, что я увижу?» — Исаак чуть повернул голову и снова застыл, услышав, как щелкнули предохранители. От этого звука вдруг стало совершенно все равно, что его ждет. Он устал за долгие месяцы жить в постоянном страхе за собственную шкуру, устал вздрагивать от каждого шороха, устал менять убежища, как перчатки. Порой казалось, что гетто — лучше, чем свободная жизнь. Рассудок, однако, не изменял ему, и сдаваться он не шел. Только зачем все это было?..

Машина подскочила на ухабе и остановилась. Исаака грубо вытолкали из нее. Вокруг было поле, полное цветов, пахнущее медом. Трава буйно расстилалась молодым зеленым покрывалом. Сумерки рассеивались.

— Я сам разберусь с ним, тут бежать некуда, — Вольф дернул Исаака за плечо. — Пошли!

Тот повиновался, устало переставляя ноги. Бежать и вправду некуда. Поле было длинным, просторным, без единого оврага или куста, пара тонких осин — вот и все. Да если бы и были кусты и овраги… Непременно найдут…

— На колени, живо, — Вольф мотнул револьвером.

Исаак не двинулся. Ветер тихо шелестел в зеленой листве осинок, качал высокие стебли цветов.

— На колени, кому говорят! — Вольф с силой дернул его.

Исаак не удержался и распластался плашмя.

— Слушай меня внимательно, — Вольф наклонился к нему, обдав запахом хорошего одеколона. — Как стихнет мотор, иди прямо. Через границу перейти, небось, сумеешь. И смотри, попадешься еще раз, пущу пулю тебе в затылок, не задумаюсь.

Он пальнул около его уха, снял наручники, поднялся, брезгливо отряхнул штанину и направился к своим. Исаак лежал на земле, оглушенный. В ушах звенело от выстрела. Руки и ноги были ватными, не слушались и тряслись. По впалым щекам текли слезы, он скрипел горлом, чтобы не разрыдаться в голос. Рокот мотора стих, где-то в вышине затянул песню жаворонок. Птица заливалась высокой трелью, захлебываясь в своей радости. Ей вторили басовым жужжанием просыпающиеся пчелы. Испуганная машиной лягушка осмелела и квакала, сидя на камне. Катилось по небосклону золотое солнце. Громко, как барабанная дробь, стучало сердце. Безмолвная музыка утра набирала силу, звучала все громче и громче; она летела в небо. Это был гимн. Гимн Жизни.