Ворох сиреневых кружев (гет)

Было ветрено. Не так давно прошёл дождь, и солнце отражалось в лужах. Жёлтые, красные, рыжие листья, ещё не успевшие как следует высохнуть на солнышке, кружились в воздухе, заставляя грустить по недавнему лету. Прошла лишь третья неделя учебного года, и младшие воспитанницы ещё скучали по дому, а старшие уже грезили выпускными балами и лелеяли свои мечты о взрослой жизни.

Мечтать можно было много. Девять лет, проведённые в стенах этого заведения, пролетели слишком быстро, и остался всего лишь один год до той поры, когда тридцати восьми юным барышням придётся покинуть это гостеприимное место, ставшее для них вторым домом, подруг, с которыми были пережиты радости и горести беззаботного детства, что так незаметно перетекло в юность. И не перескажешь всех тех грёз, что появлялись в голове каждой из девушек. И не перескажешь всех тех страшных историй, что переходили из уст в уста уже не одному поколению воспитанниц. Особенно перед экзаменами, когда следовало больше времени проводить за учёбой, а не за выдумками всё новых суеверий. Разного рода сказки казались же куда более интересными, чем скучные формулы, даты и стихотворения.

Мечтать можно было много. О жизни, которую никто из них никогда не видел — жизни, что была за чугунными воротами, за оградой. О жизни, о которой они знали лишь из книг и песен. Невыносимо прекрасной, чарующей и манящей, словно все самые дорогие сокровища Ибере. И о свободе, которой так не хватало в этих стенах. Стенах, что порой казались ужасно душными. О мире, которого не было чудесней, незабываемом и богатом. О мире, которого они не помнили, очутившись за воротами, в которые они въехали в пансион шестилетними или семилетними девочками. Они хотели поскорее вылететь из клетки, в которую их поместили, и отчаянно боялись увидеть, что жизнь за пределами этой клетки вовсе не так прекрасна, как им хотелось представлять. И, конечно же, о любви...

Было ещё тепло, и в последних лучах уходящего солнца Якобине хотелось утонуть, растаять... Воздух казался ей сладким, а красные гроздья рябины напоминали о самом вкусном варенье, которое девушка когда-либо ела в жизни — Райнхольд просто обожал его, так что в поместье оно было всегда, но юной баронессе удалось попробовать его лишь позапрошлой зимой.

За деревьями мелькали чистенькие крошечные голубенькие платьица — мадам Мирелла считала, что каждому классу стоит иметь свой цвет форменной одежды, так что в саду, что примыкал к задней части здания, было пёстро даже зимой. Сад был единственным местом, где девочкам разрешалось бегать, громко разговаривать, хохотать во весь голос и играть практически в любые игры, так что девочки из младших классов особенно любили прогулки. Впрочем, разве был из пансионерок¹ хоть кто-то, кто не любил проводить время в саду?

В прошлом году выпустился «голубой» класс, так что теперь только поступившие малышки носили этот цвет. Как в следующим году самым младшим станет «сиреневый» класс. И, пожалуй, это было даже немного грустно — покидать заведение, где было столько пережито.

Якобина сидела на скамейке в саду и наслаждалась последними солнечными деньками и уходящим теплом лета, которого она не видела — в поместье баронов Фюрстов лето так и не наступило, к концу августа едва-едва успел растаять снег. Наверное, девушке следовало остаться на лето в пансионе — с сёстрами ей было слишком скучно, а Райнхольд больше времени занимался своими цветниками. Здесь у неё хотя бы были подруги — многие из них оставались на лето, так как добираться до дома было слишком далеко.

Рядом с ней возятся Лоенор и Матильда — над шляпкой последней. К головному убору прикалывают ленты, пришивают бусины, что издалека — шагов с тридцати — могут сойти за жемчуг, укладывают перья так, чтобы они создавали подобие цветка... Якобине больше нравятся живые цветы — фиалки, гортензии, магнолии. По её мнению, они будут смотреться на шляпке гораздо лучше. Леонор и Матильда не устают шептаться между собой, обсуждая возможные знакомства на предстоящем празднике.

Скоро выпускному классу позволят отправиться на бал, что устраивается в нертузском дворце — графы Нертузы очень любили танцы, музыку и роскошь. Для девушек это был первый «взрослый» бал, на котором они могли появиться не в тех отвратительных платьях чуть ниже колен, с огромными рукавами, похожими на фонари — в тех платьях они появлялись последние года два, когда им разрешили посещать балы в принципе. Но теперь можно будет одеть взрослые платья, можно будет сделать красивые причёски, а не приходить с косами, из-за которых сразу становилось понятно, что они ещё всего лишь пансионерки, а не дамы, которые уже появлялись в свете. К тому же, это был их первый действительно крупный бал, что делало его совершенно особенным.

Событие это будоражило юные умы. Некоторые воспитанницы мадам Миреллы — например, Симона и Элда — вовсю гадали на суженного, стараясь понять, кого именно им уготовала судьба, и удастся ли им встретить своего будущего мужа на этом балу.

У Нертузов, должно быть, будет весело. У них всегда весело. Они дают балы каждые полгода, и во всём Ибере с ними никто не сможет сравниться по размаху. Даже Астарны. Фюрсты же подобных праздников почти не проводят, и иногда Якобине становится очень обидно, пусть она никогда и не говорит брату о том, что её это очень расстраивает. Разве можно грустить из-за таких пустяков? Даже если в шестнадцать лет это вовсе не кажется пустяком.

У Нертузов будет звучать музыка. И танцы потекут плавно рекой — полонез, вальсы, кадрили, гремящая мазурка. И разговоры, которым не будет числа... Должно быть, графиня сыграет что-нибудь из собственных сочинений на клавикордах², а её дочка будет петь. У юной графини Имелды прекрасный голос, просто невозможно не заслушаться. Этот бал — удивительная возможность для пансионерок увидеть мир вне скучного зелёного здания с белоснежными колоннами. По слухам, которые узнала Аманда, девчонка, которая всегда умела находить нужных людей для того, чтобы узнать информацию, на этот праздник должен был явиться кто-то из генералов Ибере. Грэйс считала, что вряд ли такое возможно, но юная баронесса Фюрст старалась не терять надежды. Ей бы хотелось увидеть Киндеирна. Или даже Гарольда Анкраминне — пусть он и не генерал. Потому что тогда на торжестве может появиться и Мир. Последний раз Якобина видела его год назад, и тогда ей удалось станцевать с ним вальс, мазурку и кадриль.

Бальное платье Якобина фон Фюрст шила себе целый год, добавляя отделку по собственному вкусу, старательно выверяя каждый шов, чтобы всё было идеально. Бирюзовые атласные ленты и шёлковый пояс — всё должно было подходить девушке настолько, чтобы не стыдно было показаться на глаза кому-либо. Почти все готовились к грядущему торжеству столь же тщательно, подбирая себе то, что могло бы выгодно их выделить на общем фоне — платья, кружева, ленты, украшения... Кто-то особенно много внимания уделял шляпке — как Матильда, что слишком неуютно чувствовала себя в корсете. Луизе отец привёз замечательные перчатки — таких не было ни у одной девочки во всём пансионе. Ну а Якобина решила больше внимания уделить именно платью.

— Как думаешь, — робко говорит подсевшая к баронессе Лавиния, — виконт Вальмент пригласит меня на вальс, если я буду в жёлтом?

Он не пригласит тебя на вальс, даже если ты наденешь столь же роскошное платье, как у царевны Варвары Феодорокис, хочется фыркнуть Якобине — Лавиния дурнушка, у неё слишком крупный нос, много прыщей и жиденькие бесцветные волосы, и это не скрасит никакое платье. А уж жёлтое — тем более. В одежде подобного цвета мисс Грейдал будет смотреться совсем глупо. Курносая Матильда думает так же, это можно понять по едва слышному смешку.

Только вслух баронесса своего мнения на счёт наряда Лавинии не произносит. Зачем? Только тратить время и силы на откровенно бесполезное занятие. Пусти Лавиния Грейдал идёт на бал в том платье, какое ей больше всего нравится. И если оно будет ярко-жёлтого цвета (другого Лавиния не знает), для Якобины нет никакой разницы. Пусть приходит на торжество в том, в чём ей хочется, если только классная дама и мадам Мирелла не сочтут одежду неподобающей для такого случая. Если подумать, остальным воспитанницам пансиона будет только лучше, если Лавиния Грейдал будет казаться ещё более смешной, нежели обычно.

Лоенор фыркает довольно громко и хватает Лавинию под руки, уводя в сторону. И Якобине совершенно не хочется знать, как их ссора закончится в этот раз. Она устало закрывает глаза — уроки ботаники всегда казались ей весьма утомительными — и старается представить, каким будет её выпускной бал. Из-за чуть прохладного ветра юная баронесса довольно быстро засыпает под солнечными лучами на скамейке и просыпается только тогда, когда Матильда расталкивает её, чтобы сообщить, что пора возвращаться в свои комнаты, чтобы начать готовить завтрашние уроки.

Нертузский дворец встречает их светом от нескольких тысяч свечей. По правде говоря, осветить зал можно было и магией — наверное, это было бы даже проще. Однако, пожалуй, тогда вокруг этого торжества не создавался бы тот романтический ореол, что особенно нравился пансионеркам. И если сначала девушки послушно ходят за мадам Миреллой, что должна всем их представить, то уже через полчаса они могут почувствовать мираж свободы, окунувшись в атмосферу того волшебства, которое — пансионерки это чувствовали — наполняло каждый глоток воздуха.

Девушки разбредаются по залу, надеясь провести этот праздник как можно лучше. Теперь уже нет смысла волноваться из-за платьев, шляпок и туфель, можно только наслаждаться музыкой, неспешными разговорами за танцами и воплощением грёз о взрослой жизни, которая ещё не совсем наступила.

И пока накативший восторг не стихает, баронесса фон Фюрст едва ли может думать о чём-либо кроме танцев, слишком пьянящих и весёлых, чтобы шестнадцатилетняя девчонка, пусть и считающая себя слишком взрослой и серьёзной для каких-либо забав, смогла от них отказаться. Якобина танцует довольно хорошо, и каждое движение доставляет ей ещё больше удовольствия. Ей нравится чувствовать чужие взгляды на своих голых плечах и нравится понимать, что она привлекает к себе внимание — и пусть волнение распирает грудь, каждая фигура танца слишком хорошо разучена, чтобы где-либо сбиться. Каблуки отстукивают нужный ритм по паркету, и сердце переполняется ни с чем не сравнимым счастьем. Одна прядь выбилась из причёски, но Якобина уверена, что это не смотрится слишком плохо. Девушка отправилась на этот праздник, чтобы повеселиться вволю, а вовсе не для того, чтобы стоять в стороне и думать о том, как уложены её локоны.

После очередного танца, девушка прячется за мраморной колонной, прислоняясь к ней спиной. Колонна кажется ей слишком холодной, и пансионерка едва удерживается от того, чтобы охнуть. Следовало найти Драхомира, пока они не отправились обратно в пансион — оставаться на балу после одиннадцати часов вечера девушкам не разрешали, а воспитанниц более младших классов, которым всё-таки разрешалось пойти на бал, приходилось уходить ещё раньше.

В Драхомира Якобина была влюблена уже два года, хотя знакомы они были несколько больше. Впрочем, вряд ли когда-либо до своих четырнадцати лет юная баронесса могла подумать, что нескладный мальчишка с ворохом совершенно безумных идей в белокурой голове и кучей шрамов и ссадин на острых локтях и коленках может когда-нибудь превратиться в красивого юношу. Он всегда относился к ней очень внимательно, и Якобина порой не могла удержаться, чтобы не мечтать о нём, когда на коленях лежал очередной глупый роман.

Людей в зале было так много, что Якобина, привычная к довольно закрытой атмосфере пансиона, где она училась, немного теряется. Она едва ли может назвать большинство из них по имени, хотя совершенно точно учила названия всех дворянских родов Ибере, чтобы не попасть впросак, когда ей придётся выйти в свет. Но она теряется при виде этого обилия шуршащих платьев всевозможных цветов, самых разнообразных шляпок, одна причудливее другой. Гарольд Анкраминне — его высокую фигуру, одетую довольно небрежно, весьма трудно не узнать — кружится в танце с изидорской княжной Аврелией, что сильно выделяется на общем фоне в своих янтарного цвета шароварах. На неё мрачно смотрит издалека высокий мужчина, очевидно, тот самый Гидеон Эмракс. Все остальные кажутся умеренно счастливыми и довольными, и Якобина едва может протолкнуться мимо них, не получив очередное приглашение на танцы.

Бедняжка Глория — и кто только из её родителей додумался дать ей такое звучное имя — нерешительно мялась в сторонке и умоляюще смотрела на Якобину. И девушка отправляет очередного незадачливого кавалера к ней. Пусть Глория потанцует, если ей это так необходимо, раз самой Якобине этого не хочется. Сейчас её совершенно не интересуют танцы. Баронесса даже приподнимается на цыпочки, чтобы получше разглядеть присутствующих в зале — Драхомира среди гостей не оказывается, и девушке хочется топнуть в раздражении ногой, но потом она вспоминает, что часть гостей находится в соседнем зале.

Кое-как Якобине даже удаётся протолкнуться в сторону этого зала — куда более маленького по площади. Насколько девушка знает, именно там стоят столы с закусками, впрочем, это больше интересовало Матильду и Аманду, а не её. Перед тем, как зайти туда, баронесса оборачивается — расплывшаяся в улыбке Глория даже кажется хорошенькой, возможно, ей следовало больше времени смеяться. Бальные туфли жмут Якобине, но она старается ничем не подать вида, что ей неудобно. На празднике стоит веселиться и улыбаться, а не жаловаться. Последний танец точно был лишним, повторяет себе девушка. Надо было отказать.

Гостей у графов Нертузов так много, что сразу и не разберёшься, кто из них кто. Юная баронесса, в прочем, не особенно и пытается. Сейчас это не так важно. Того, кто ей сейчас больше всего нужен, она знает, и этого вполне довольно, чтобы не чувствовать себя на балу совсем чужой.

Главное, чтобы мадам Мирелла ничего не заметила.

В надежде хотя бы увидеть его, Якобина огляделась вокруг: Леонор довольно бодро плясала кадриль с подпоручиком Сонгом, что казался совершенно неповоротливым и постоянно путался в фигурах, Лавиния жалась к выходу, чувствуя себя совершенно неловко в присутствии красного от смущения виконта Вальмента, такого же нескладного и несуразного, как и она сама, толстушка Матильда улыбалась какому-то офицеру и что-то весело щебетала, вероятно, даже не разбирая собственных слов, сладкоежка Аманда набивала рот вкусными пирожными в другой стороне зала и раздражённо отмахивалась от кавалеров, генерал Киндеирн беседовал с какой-то молодой особой, не разглядев которую издалека, Якобина приняла за ребёнка, а сын генерала, Драхомир, обнимая за талию раскрасневшуюся Имелду, совершенно невпопад, не слушая музыки и не разбирая танца, кружился рядом с окном и смеялся. Имелда казалась растерянной, но вполне довольной сложившейся ситуацией. Якобина тоже чувствовала бы себя довольной, если бы оказалась на её месте, и сердце пронзает игла зависти, слишком неприятная, чтобы не обратить на неё никакого внимания.

И чтобы отвлечься от этого охватившего её нехорошего чувства, баронесса решает перевести вгляд на кого-нибудь другого — чтобы подумать и успокоиться. Потому что ни к кому из Астарнов не следует подходить, если чувствуешь злобу — они слишком хорошо это понимают. Юная особа, с которой беседовал Киндеирн, болезненная девушка, по возрасту приходившаяся баронессе ровесницей, одетая в платье кремового цвета и закутанная в серую шаль, показалась Якобине вполне подходящей для этой цели. Слишком худенькая и невзрачная, чтобы запомнить её, эта девушка, впрочем, кажется баронессе знакомой. И несколько секунд мисс Фюрст пытается вспомнить, где именно её видела. Точно же... Кажется, её звали Реджиной, эту невзрачную девушку, что ростом и фигурой могла сойти за ребёнка.

Невозможно было представить себе человека более тихого и воспитанного, нежели Джина. Она всегда была образчиком добродетели и смирения, качеств, что старалась им внушить мадемуазель Лоуритта, мадам Мирелла сама была не особенно смиренна, чтобы считать это качество главным в молодых девушках, но её младшая сестра всегда была очень религиозной. Райнхольд никогда не верил в богов. Возможно, что он сам всегда старался стать подобием божества, и в Ибере его иногда даже называли «господином Луной», как бы в противопоставление «генералу Солнце».

Реджина закончила пансион мадам Миреллы этим летом. Она всегда была очень изящна и прилежна, чтобы заслужить славу лучшей ученицы, и слишком бесцветна и скромна, чтобы кому-либо нравиться или хотя бы быть противной. Она не нарушала правил, любила читать и хорошо училась — впрочем, как и сама Якобина. Только вот... Вероятно, в виду своей болезненности Реджина не могла казаться яркой. Она совсем не могла привлечь к себе внимания, и Якобине было даже немного её жаль. Впрочем, в ярко-голубых форменных платьях Джина смотрелась ещё более блёклой. Можно было даже сказать, что серый цвет ей очень шёл — как будто он вообще может кому-то идти.

Реджина что-то говорит Киндеирну, и тот наклоняется, чтобы её услышать — точно же, когда Джина училась в пансионе последний год, всегда возникали проблемы из-за того, что когда лучшей ученице предоставляли слово, её попросту не было слышно, так тихо она говорила. Она всегда была очень серьёзной и ответственной, однако внутреннего огня ей не хватало. И баронесса чувствует удивление, видя, что эта мышка разговаривает с самим алым генералом. Впрочем... Никто не мог бы назвать эту девушку глупой — вполне возможно, что с ней можно было о чём-то поговорить.

Якобина улыбается, чувствуя, что зависть, завладевшая на минуту её сердцем, отступила. Пожалуй, стоило сказать спасибо Реджине, она всегда могла успокоить кого-либо одним своим видом. Баронесса старается выглядеть как можно более беспечно — от Драхомира едва ли можно ждать серьёзности. Впрочем, ей и стоит выглядеть как можно более беспечно — всё-таки, бал есть бал, и здесь стоит лишь танцевать и радоваться жизни, а не ворчать, стоя в стороне.

Увидев её, Мир приветливо улыбается и машет ей рукой, из-за чего девушка чувствует лёгкий укол раздражения — он всегда привлекал к себе много внимания, даже в детские годы, а сейчас Якобина хотела бы остаться незаметной. Ей хочется подойти к нему и одёрнуть, сказать, что не стоило делать так, чтобы все присутствующие на балу, повернули в её сторону головы. Легонько ударить его по рукам и, надувшись, отвернуться в сторону — как она иногда поступала в детстве, когда что-то в игре ей не нравилось. Впрочем, Якобина одёргивает себя — нельзя вести себя так. Это попросту неприлично. К тому же, показывая себя с такой стороны, вряд ли она сумеет понравиться ему. А ведь она так этого хочет уже два года...

Имелда уже отошла в сторону — её позвала мать, потому что в одном кружке гостей стало слишком тихо и скучно. И это несказанно радует баронессу — не придётся говорить ещё и с ней, девушкой, с которой они не ладили даже в далёком-далёком детстве, с которой они дрались из-за каждой куклы.

Но протолкнуться к Драхомиру, чтобы поговорить — или даже потанцевать — с ним, Якобина не успевает — этот противный неповоротливый Андреа Сонг, радостно улыбаясь, хлопнув Мира по плечу и шепнув ему что-то, уводит того в сад. И баронессе хочется окатить его ледяной водой или обжечь каким-нибудь проклятьем.

Как жаль, что мадам Мирелла считает подобное поведение совершенно недопустимым для юной леди...

Праздник кажется Якобине безнадёжно испорченным, и, чтобы хоть как-то унять всколыхнувшуюся в душе злость, она подходит к Лавинии, помогая ей почувствовать себя более комфортно в обществе молодого виконта. Та смотрит на неё с благодарностью и в конце бала даже шепчет с признательностью своё «спасибо».

В комнате горела одна-единственная свеча, из-за чего почти ничего не было видно, кроме, пожалуй, очертаний. Якобина, наконец, смогла стащить с ног тесные туфли и оценить масштаб катастрофы — завтра, пожалуй, придётся попросить в лазарете мазь, чтобы мозоли поскорее перестали её беспокоить.

— Ты не представляешь, что я тебе расскажу! — почти визжала от перевозбуждения растрёпанная Аманда, когда они переодевались, чтобы отойти ко сну. — Реджина — ну та девчонка, что старше нас на год — через две недели выходит замуж! Да за кого! Это всё так удивительно, удивительно!..

Якобина зевнула. Она вытащила шпильки из причёски, и каштановые локоны рассыпались по её плечам. По правде говоря, ей жутко хотелось спать. Она чувствовала себя уставшей, ноги просто гудели, а голова кружилась от того обилия впечатлений, которые она получила. Слушать Аманду совершенно не хотелось. Послали же ей боги соседку по комнате!..

За окном было уже темно. Якобина как можно быстрее надела ночную рубашку, заплела волосы на ночь в косу и забралась в постель. Следовало поскорее погасить свечу, но Аманда ещё даже не думала переодеваться. Она стояла перед своей кроватью в корсете и панталонах (на платье этой девушки уже красовалось пятно от масляного крема) и продолжала восторгаться известием о свадьбе Реджины.

Не всё ли равно, что будет с этой бесцветной девчонкой? Ну женится на ней кто-то, разве Якобине есть до этого дело?.. Какое дело Якобине до Реджины, какой бы милой и хорошей она ни была, если бал был так безнадёжно испорчен одним лишь стихийным бедствием по имени Андреа Сонг?

1. Пансионерка — учащаяся пансиона. Слово считается устаревшим, так что, на всякий случай, сделала сноску.

2. Клавикорды — старинный ударный клавишный музыкальный инструмент.