Алая поляна (гет)

Утро для Деифилии Ярвинен началось с недовольного вопля Асбьёрна, в которого голодный Танатос швырнул корзинкой, и столь же недовольного бурчания Йохана, которому не давали спать. В соседней комнате храпел Изар и тихонько напевала себе что-то под нос Хелен — должно быть, думает Деифилия, чистит оружие, она всегда поёт во время этого занятия, — а Оллин рассказывает очередную из своих дурацкий историй Уенделлу. Лилит хохотала где-то на чердаке (очевидно, над какой-то фразой Уенделла), откуда слышалась и тяжёлая поступь Калэйра. Спать было невозможно. Девушка поднялась на кровати — по правде говоря, ей досталась единственная кровать в этом доме, остальные спали либо на лавках, либо на соломе.

В их скромном убежище, выстроенном лет пять назад для всеобщего удобства (строили в основном Саргон, Калэйр и Изар, так как все остальные старались избежать любой работы, которая могла их настигнуть), довольно тепло, пусть уютным Деифилия не может назвать его даже с натяжкой — сам дом деревянный и совсем крошечный, если считать чердак, он насчитывает всего три комнатки, потолки слишком низкие, окна слишком маленькие, а внутри совершенный бардак, так как в их шайке, видимо, кроме неё никто не заинтересован в соблюдении какого-либо порядка; к тому же, здесь всегда было шумно, если был ещё кто-нибудь кроме «дежурного», что оставался в убежище на месяц дольше, чем остальные, и приводил его в приличное состояние. И Деифилии порой хочется почаще самой оставаться дежурной, чтобы привести, наконец, это жилище в достаточно неплохой вид, так как ей уже осточертело возвращаться туда, где кто-нибудь обязательно напоследок трогал её вещи и валялся на её кровати, сминая простыни, подушку, одеяло и совершенно забывая застелить за собой постель.

По всеобщему молчаливому согласию, Асбьёрна или Танатоса в одиночестве не оставляли.

Этим двоим ничего нельзя было доверить. Но, как бы стыдно Деифилии не было, она ничего не могла сделать с братом. Асбьёрн всегда был своевольным — даже тогда, когда ему было только три года. По правде говоря, он мало изменился за эти пятнадцать лет — разве что стал ещё более вредным. Девушка тяжело вздыхает. Она берёт в руки гребень, чтобы расчесать волосы перед тем, как заплести их в косу. Быть может, проще было бы остричь волосы коротко, как это сделали Хелен и Лилит, но девушке этого совсем не хотелось.

За окном светило солнце. Ландграфиня никак не могла к нему привыкнуть. По её мнению лучше было и вовсе без солнца, от которого у неё болели глаза и голова. Впрочем, когда к её мнению прислушивался хоть кто-нибудь в их команде? Возможно, изредка — Драхомир. Чуть почаще — Йохан. Но никто больше. Деифилия не любила солнце, по правде говоря, она даже боялась его, как многие боятся чего-то неизвестного. Порой в самых страшных снах ей казалось, что солнце уничтожит её в одно мгновение. Лишит её жизни и смысла, погрузив их в тот яростный живой огонь, которое оно источает.

Деифилия бы лучше жила в том мире, который существовал до этой глупой выходки Драхомира и Танатоса. Она прекрасно помнит, как ей было страшно в тот самый миг, когда мир раскололся. Больший страх она испытывала только однажды — когда ей было тринадцать, и горел Биориг, захваченный князем с Сизого кургана. Тогда из всех Ярвиненов спаслось только трое — трёхлетняя Мектильда, восьмилетний Асбьёрн и сама Деифилия. Ещё была Санна, но она никогда не была Ярвинен. Все остальные погибли... Тогда она была так перепугана произошедшим, так счастлива, что ей самой удалось спасти, что только через неделю поняла, что на самом деле случилось — она осталась сиротой, с подругой и младшими братом и сестрой, за которых она с того самого дня должна была нести ответственность.

Танатос — этот великий спорщик и лодырь, каких свет ещё не видывал — настаивал на том, что сейчас очередь Бьёрна идти в лес за ягодами, если уж просить его испечь лепёшки из хранящейся в кладовке муки совсем бессмысленно, так как все из их шумной братии должны быть полезны хоть в чём-нибудь, а упрямый братец Деифилии ни за что не соглашался жертвовать своим свободным временем — которое он всё равно ничем путным не занимал — ради пользы своих друзей и даже своей собственной, считая себя выше всего этого. Йохан пытался — в свойственной ему несколько ворчливой манере — успокоить ссорящихся товарищей, стараясь убедить их в неоспоримости того факта, что если они продолжат орать друг на друга дальше, еды в доме не прибавится, а вот сами Танатос и Асбьёрн охрипнут, на что оба фыркнули и продолжили ругаться дальше, и вовсе не обращая внимания на дальнейшие попытки барда что-либо сказать.

Деифилия вздыхает. Порой ей кажется, что в этой шумной компании она совершенно лишняя — она не чувствовала себя такой же яркой, как Мир, Танатос или даже Бьёрн (её младший брат сумел довольно легко вписаться в обстановку), не чувствовала в себе достаточной уверенности во всём на свете, как Саргон или Лилит, не была так терпелива и добра, как Йохан... Пожалуй, ей было тяжело находиться среди них с того самого первого дня. Просто после смерти Мектильды и Санны ей не было смысла куда-то уходить...

За десять лет знакомства с этими ребятами (во всяком случае, с тремя из них) Деифилия поняла, что вряд ли кто-то из них совершит в данной ситуации что-нибудь разумное. Если спор между Асбьёрном и Танатосом затянется, что вполне вероятно при скверных характерах обоих, никто в итоге не пойдёт в лес за ягодами. Ребята в конечном счёте останутся голодными, а им всем, кроме Саргона, что останется дежурить в этом домике, уже вечером нужно будет отправляться в путь.

Надо было запастись продуктами вчера, думается Деифилии, это было бы куда логичнее, но потом она вспоминает, как быстро эта шумная братия уничтожает запасы продовольствия. Особенно Танатос и Асбьёрн, которые всегда стараются выполнить работы как можно меньше, будто бы от малейшего усилия они могут переломиться пополам, словно сухой прутик. Да и остальные — те ещё бездельники и чревоугодники одновременно. Даже Йохан, что был, по мнению девушки, самым трудолюбивым из них. Впрочем, возможно, те намёки на трудолюбие, которые в нём были, существовали лишь потому, что бард являлся самым слабым из них, он почти не умел пользоваться магией, не был способен удержать в руках длинный меч и страдал от вечной боли в ногах. Немудрено, что ему в итоге приходилось делать практически всю работу по обеспечению достаточно комфортных условий существования остального Сонма. Деифилии было его немного жаль. В конце концов, это было совершенно несправедливо — что таким хорошим человеком пользуются все, кому не лень, только потому, что он обладает не слишком-то хорошим здоровьем и владеет магией куда хуже. Зато не было человека, который знал бы легенды лучше — с ним девушка всегда могла побеседовать.

И глядя на своих друзей, девушка ещё больше начинает скучать по Биоригу с его каменными стенами и сводом древних правил, которые ни в коем случае нельзя было нарушать. Скучает по толстым стенам и библиотеке, где она сидела вечерами с дядей Вигге (как оказалось, ему очень повезло, что он умер так рано), пила морс, приготовленный тётей Вигдис, и разглядывала красивые картинки в книжках. Книжек с картинками было много — дядя специально привозил их для неё, чтобы его любимая племянница не слишком-то скучала в стенах Биорига. Ещё больше у Деифилии было только кукол. Самых разных. Сванхильду она в детстве любила больше всего. А ещё, дядя Вигге умел рассказывать самые чудесные сказки...

В Сонме всё было не то. Правил здесь не существовало. Всё решалось только за счёт красноречия того, кто хотел в чём-либо убедить остальных. И умение причинять боль тоже могло сойти за красноречие. В основном — сходило. Иногда Деифилии становилось от этого так противно, что и жить-то не хотелось.

Когда-то её жизнь не была окрашена в серый. А ещё — в Биориге было много синего и голубого, а за стенами рухнувшего дома были только чёрный и серый. И грязь. Много-много грязи. Вокруг. В словах. В людях. Везде. Деифилия так и не смогла к этому привыкнуть, хотя уже десять лет не видела родного дома, не жила той жизнью, к которой её готовили с рождения. Асбьёрн долгое время считал, что его сестра тоскует потому, что когда-то давно у неё было куда больше всего — юбок, платьев, украшений, кукол. Теперь у неё тоже бывали красивые платья. Теперь у неё тоже бывали дорогие украшения. Уже как год их дела стали идти куда лучше, так что Деифилия могла позволить себе подобную роскошь. Только кому нужны великолепные наряды и драгоценные безделушки, если почти всё время проводишь в пути?

— Танатос, отдай мне корзину, — говорит девушка, стараясь не разозлиться на брата и Чернокнижника слишком сильно. — Я хочу сходить в лес и набрать брусники. Думаю, мука в кладовой ещё есть — напеку пирогов.

Спорщики замолкают мгновенно. Асбьёрн поворачивается к сестре, секунды три смотрит на неё, после чего показывает Толидо язык и с гордым видом убегает на чердак. Танатос кривится и хохочет, после чего лезет за лавку, искать отброшенную туда Бьёрном корзину. За лавкой скопилось уже столько всего, что найти вещь сразу у Чернокнижника никак не получается.

Деифилия надевает вязанную кофту и накидывает на плечи шаль. Ещё немного — и она находит сапоги. По правде говоря, ей хочется поскорее уйти. Куда-нибудь. Здесь слишком душно и шумно, чтобы она могла побыть наедине со своими мыслями, чтобы она могла погрузиться в свои воспоминания и представить — хоть на минуточку, — что снова оказалась в заснеженном поместье на берегу замёрзшего озера, а дядя Ивар учит её стрелять. В таком шуме — на чердаке начинается самое настоящее веселье — Деифилия не может думать о том, о чём ей хотелось бы. Да и бард вряд ли в состоянии сейчас беседовать с ней, как это порой бывало долгими вечерами. Пожалуй, ему лучше было бы сейчас поесть калины, а не напрягать лишний раз больное горло.

— Ты? — удивляется ещё сонный Йохан. — Но сегодня же не твоя очередь!

Танатос подобных вопросов никогда не задаёт. Деифилия уверена, что он только рад тому, что она решила вмешаться. Сколько девушка его знала, он всегда умел быть очень практичным и трудолюбивым, когда работу нельзя было на кого-либо свалить, зато когда рядом был кто-то, кто мог сделать всё за него, Чернокнижник не считал нужным как-либо напрягаться.

Йохан же был одним из тех, кто старался выполнять свою часть обязанностей честно и безропотно. Наверное, именно поэтому остальные так нагло им пользовались. Только вот сейчас даже Танатос никуда не станет его посылать — не тогда, когда три дня назад бард свалился с жаром. Глупо думать, что Йохану ещё можно отправляться в путь и чем-либо себя загружать — возможно даже, что он останется на некоторое время вместе с Саргоном. Пожалуй, думает Деифилия, будет даже лучше, если он на некоторое время останется здесь. Во всяком случае, его не продует вновь.

Порой девушке хочется закричать от бессилия — в Сонме она постоянно чувствовала себя слабой и беспомощной, что ей совершенно не нравилось. Деифилия Ярвинен не должна быть слабой, если ещё помнит о своих родителях, о милой тёте Вигдис и несчастном дяде Вигге... Деифилия Ярвинен не имеет права на беспомощность, потому что кроме неё Ярвиненов не осталось, потому что Асбьёрн совсем не Ярвинен — он такой же отступник, как Танатос, Драхомир и другие. И каждый день Деифилия шепчет молитвы и возносит клятвы — как это было принято у неё дома. И, наверное, она завидует брату, который нашёл новый дом здесь, среди людей, что спасли им жизнь.

Потому что у неё никогда не будет дома, кроме Биорига — а говорят, Нарриман от него камня на камне не оставил, всё искал что-то, словно решил, что в самих валунах есть древняя магия, убившая солнце...

Потому что в душе Деифилия всегда будет ландграфиней, тогда как Асбьёрн — просто оборотень. Когда род был уничтожен вероломным Нариманом, Бьёрн был ещё слишком мал, чтобы хоть что-нибудь понимать, а теперь был слишком вспыльчив и самонадеян, чтобы о чём-либо жалеть. Теперь было уже поздно что-либо менять в его воспитании — Деифилия никогда не смогла бы заменить ему всю семью, как ни пыталась, а Танатос, Изар и Драхомир смогли, как бы он не огрызался, как бы не кричал на них, девушка может увидеть, что он всегда дорожил их мнением больше, чем даже собственным.

Йохан никогда не понимал её. Даже он. Он был из обычной семьи, ему в голову не вбивались годами родовые традиции и правила. Хелен была дикой, как рысь, а Танатосу никогда и в голову не приходило любить свою семью — он как-то сказал Деифилии, что не слишком-то понимает её горя, потому что всегда чувствовал себя одиноким, потому что он никогда не любил своих родителей, потому что они никогда не любили его. Должно быть, из всего Сонма девушку могли понять разве что Саргон и Драхомир — из всего сброда лишь они помнили своих родителей и любили их.

— Мой брат вряд ли будет этим заниматься, — замечает Деифилия тихо. — Я лучше выполню чужую работу, чем останусь голодной.

Йохан смотрит на неё с уважением и чихает, закрывая нос старой тряпкой, что служила ему сейчас носовым платком. И Деифилия думает, что, наверное, ей стоило относиться к барду с большим трепетом, чем она относилась. Думает, что, пожалуй, ей стоило следить за его здоровьем — потому что вряд ли кто-нибудь ещё из Сонма хоть что-нибудь понимает в лекарственных травах (не считая, конечно, Чернокнижника, который слишком ленив, чтобы кому-то помогать).

Додумать о лечении барда Деифилии не дают — Танатос, наконец, отдаёт ей корзинку. В его глазах девушка читает, что Чернокнижнику совершенно наплевать, кто именно из Сонма пойдёт за ягодами, если только не решат заставить сделать это его самого. А ещё — что ему хочется, чтобы девушка поскорее ушла в лес. Кажется, Танатос не любит столпотворение даже сильнее, чем она.

Девушка выходит из дома. Пожалуй, если Деифилии что-то и нравилось в их убежище, так это расположение — вокруг был лес, огромный и живой, и ни одного селения ближе двух дней пути... Деифилия не любит людей. Они кажутся ей слишком скучными, слишком жестокими и опасными, чтобы стараться общаться с ними почаще. А тут не было никого, кроме Сонма. И уже это давало девушке возможность чувствовать себя здесь хотя бы в безопасности.

Драхомир сидит на крыльце, его огромный чёрный волк спит у него под боком. Волка звали Магн. Он любил Мира больше, чем кого-либо из Сонма, хотя год назад его спас Асбьёрн, а не Драхомир. Сам демон что-то мастерит. Стоило отдать ему должное — ловец душ мог сделать почти что угодно собственными руками. Почти любые амулеты и артефакты, различные украшения — кажется, многое из этого делалось магией. Мир учил подобному Танатоса и, кажется, у того в последнее время даже начало что-то получаться. Порой Деифилия поражалась терпению демона.

В этот раз на нём нет ставшего привычным пальто — кажется, именно в него был завёрнут простудившийся не так давно Йохан. Драхомир сидит в одной рубашке — как ни странно белой, без единого пятнышка на ней. Деифилия никогда не видела, чтобы он переодевался. И никогда не могла заставить его дать что-либо из вещей, чтобы она сама могла всё постирать.

Крылья у него за спиной серые. Даже не так — часть перьев у него даже белая, зато есть и совсем тёмные, почти что чёрные... И окрашены они столь неравномерно, что в первую встречу с Драхомиром Деифилия решила, что они просто грязные и попыталась отмыть. Должно быть, это выглядело ужасно глупо. Тогда девочка из Ярвиненов ровным счётом ничего не знала о демонах, кроме того, что от них стоит держаться подальше. И сейчас Деифилии хотелось сгореть от стыда каждый раз, когда она вспоминала об этой истории. И как она только могла сделать что-то подобное?.. Танатос потом долго над ней смеялся, а Йохан краснел, потому что тогда именно он принёс ей воды, а сам Драхомир тогда сильно побледнел. Впрочем, Мир и не думал сердиться на её глупость. Он эту историю старался тоже лишний раз не вспоминать. Почему — Драхомир мог быть очень язвительным, когда ему этого хотелось — ландграфиня никогда не спрашивала.

Совсем некстати вспоминается, что лента у неё в волосах из алого шёлка, привезённая откуда-то Миром — он любил все оттенки красного — вместе с жемчужной заколкой. Вообще-то, Деифилия старалась как можно реже носить вещи, подаренные ей демоном, и даже брать их в руки — и дело было уже не в суеверии, внушённом ей в далёком детстве старой сказочницей Грэйзи, что демонов лучше обходить за двадцать миль, даже если эти существа настроены весьма благодушно.

— Не замёрзнешь? — спрашивает Деифилия, проходя мимо демона, который, увидев её, откладывает амулет в карман своих брюк — девушка смогла увидеть этот амулет, вырезанный из дерева, окутанный, наверное, десятком слоёв магии...

Ступеньки, очень крутые, высокие и неудобные по мнению девушки, скрипят под ногами, заставляя невольно поморщиться — слишком уж это резкий звук в этой тишине. Стоит попросить Оллина заменить уже ступеньки. Впрочем, это следует сделать тогда, когда они снова сюда вернутся. Иначе они так и не смогут добраться до Линии миров вовремя. А Деифилии бы очень хотелось увидеть те измерения, что откололись от их мира, когда ребята провернули всё это с солнцем. Сама идея подобного тогда казалась девушке очень сомнительной. Что, разве не найдётся в мире людей, которые смогли бы сделать это профессионально? Магов, колдунов, ведочеев... Правда, из их компании тоже как минимум двое считались ведочеями — Танатос и Калэйр. Но Деифилия ни в коем случае не могла бы назвать их мастерами своего дела. Они увлекались магией, увлекались новыми её сторонами, знали множество заклинаний и могли вслепую сотворить любое из них, а так же последний неплохо справлялся с заговорёнными дверями и замками, но ни в коем случае знания о волшебстве не были для них самым важным. Кажется, для обоих куда важнее было практическое применение магии, а не её природа.

Магн просыпается и недовольно рычит на неё. Он всегда начинал рычать, когда кто-либо проходил рядом с Миром. Деифилия уже смогла к этому приноровиться, поэтому старается лишний раз не дразнить волка. Но в этот раз она почти отскакивает и едва не подворачивает ногу.

Драхомир поднимается на ноги и жестом успокаивает своего любимца — Деифилия никогда не понимала, как именно ему это удавалось. Девушка кутается в шерстяную шаль, единственную вещь, подаренную ей демоном, которую она с удовольствием носила почти постоянно — почти такую же, какие делались в родном Биориге, из жёсткой шерсти, но с множеством красивых узоров, какие не каждая мастерица сумеет повторить, с меховыми кисточками необычной формы. Деифилия никак не могла понять, где он сумел достать совершенно новую шаль, если Биориг пал уже десять лет назад — когда-то давно ей казалось, что подобные шали делают только там, только в её родных краях. Видимо, девушка ошибалась на этот счёт.

— Не замёрзну, я же демон, — отвечает Драхомир улыбнувшись. — Ты сейчас идёшь за ягодами?

Магн снова ложится, когда Драхомир запускает пальцы в его шерсть. А ещё волк виляет хвостом и трётся об ноги демона. А Деифилия разглядывает вышивку на его рубашке, почему-то снова усмехаясь той мысли, что в его семье считалось правильным делать вышивку такого же цвета, как и ткань, чтобы её издалека было даже не заметно. На его пальто вышивка была чёрной. Деифилии приходит в голову как-нибудь вышить ему ярко-алый шарф — того же цвета, что и лента, вплетённая сейчас в её волосы. Наверное, когда они дня через два придут в деревню, Деифилия купит себе отрез льняной алой ткани.

Ещё волк весьма поладил с Саргоном — Деифилия и сама не знает, почему этот рыжий юноша показался Магну таким привлекательным. Впрочем, пожалуй, из Сонма Саргон был самым благородным. Кажется, он был старше девушки года на два. В их шайке только она была ниже его ростом. Саргон казался даже болезненным, а ещё он никогда не нарушал своих клятв, и, в отличие от Йохана, не прощал клятвопреступников. Возможно, Магн — это гордое животное — чувствовал в нём родственную душу?.. Деифилия не знала. Да и знать ей вряд ли хотелось.

Корзинка очень большая. Кажется, Калэйр выкрал в ней с десяток кур (по его словам), когда лет шесть назад совершал обход одной из деревень. И если Деифилия наберёт достаточно много брусники, корзина будет ещё очень тяжёлой. А больше в их убежище нет ничего, в чём можно было бы принести ягод. Наверное, именно поэтому Танатос просил об этом именно Асбьёрна.

Деифилия вряд ли сможет справиться одна.

С самого детства она считалась довольно хрупкой — ей даже нельзя было попробовать стать охотницей, хотя и были случаи, когда охотником становился кто-нибудь всего с двумя оборотничьими формами. Детей, что будут обучать быть охотниками, отбирали ещё в раннем детстве, немногие из них становились в итоге прославленными воинами, но Деифилию не стали даже обучать. Редкого ребёнка из Ярвиненов не начинали учить азам этого мастерства. Однако дядя Роальд был категоричен, а дядя Ивар согласился с ним, что у их племянницы слишком слабое здоровье для подобных нагрузок.

Только она сейчас была жива. А они все — мертвы уже десять долгих лет.

Деифилия не может не вспоминать свой разрушенный дом, ибо воспоминания — единственное, что у неё осталось от той жизни, которую она любила. Воспоминания о той поре, когда на её руках ещё не было ни одной мозоли, когда она могла вечерами просиживать в библиотеке за интересными книгами, когда ноги не увязали по колено в грязи, когда она могла чувствовать себя самой настоящей принцессой — обязанной соответствовать своему статусу, но всё же счастливой.

— Мне нужно набрать брусники для пирога, — её голос звучит довольно тихо. — Может быть, ты мне поможешь?

Магн почему-то ощетинивается. Деифилия никак не может понять. Впрочем, ей не так уж важно сейчас мнение волка, пусть тот и хочет поваляться лишние часика два под боком у своего хозяина. Магн всегда вёл себя как-то странно, но, должно быть, многие животные вели себя не так, как вели бы себя в Биориге. Девушка давно старается к этому привыкнуть. Биориг пал, и уже ничего нельзя вернуть.

Драхомир кивает, и это для неё сейчас важнее — значит, ей не придётся тащить после этой вынужденной прогулки по лесу тяжеленную корзину. Сейчас собственная спина кажется ей куда важнее всех предрассудков и её гордыни, что распирала изнутри, растравляя ей душу, убивая раз за разом ту маленькую девочку, что плакала перед гробом любимого дяди. Убивая того ребёнка, что обожал кукол и любил печальные сказки. Но теперь... Теперь все те, кто относился к ландграфскому роду, были мертвы. Осталась только она — ведь Асбьёрн не в счёт. Её отец был мёртв. Мать, три тёти и четыре дяди — мертвы. Три сестры, брат, которому в этом году исполнилось бы десять, десять кузин и семь кузенов — давно отдали богам свои души. И Санна. Она тоже.

Теперь уже ничего не осталось. Ни одного камня. Нарриман уничтожил всё. Как огненная лавина...

В лесу много брусники. Поляна почти алая от ягод. И Деифилии стоит лишь присесть и начать срывать ягоды, отбрасывая их в корзину. А на юбке, должно быть, появятся зелёные пятна, которые ничем нельзя отстирать. Впрочем, пятен было много, как Деифилия не пыталась их удалить, а принимать что-то от Драхомира ей совсем не хотелось. К тому же, у неё было много красивых юбок, часть из которых она сшила собственноручно, но сейчас не было никакого смысла надевать что-то совсем новое.

Кажется, Мир любил пироги с брусникой. Во всяком случае, он всегда ел их. Только Деифилии казалось немного странным, что Асбьёрн и Танатос довольно легко отдавали демону свои куски. Это само по себе настораживало, потому что оба отличались крайне хорошим аппетитом. Впрочем, Деифилия старалась списать всё на то, что сами они не слишком-то любили эту ягоду. От этих двоих можно было ожидать чего угодно. И с этим было совершенно бесполезно как-то бороться. Можно было только смириться.

Драхомир помогает ей собирать, и девушка очень благодарна ему за это. В конце концов, благодаря этой помощи она ещё успеет набросать узор для вышивки его шарфа — это будет неплохой подарок, к тому же, тогда Деифилия сама сможет надеть что-то из тех платьев, что он ей привозил. Алого, как плащ генерала по имени Солнце в старых легендах, что рассказывали маленькой Дее в Биориге дядя, тётя и многочисленные няньки. Мир любит солнце. Он и сам чем-то его напоминает. Такой же яркий, такой же вспыльчивый и такой же пугающий. Деифилия всегда его боялась, пусть он вряд ли причинил ей вред.

Когда половина корзины уже заполнена, Деифилия с помощью Мира поднимается на ноги. Почему-то у неё кружится голова от его прикосновений, и хочется уйти, спрятаться, убежать куда-нибудь — или закрыть лицо рукавом, не показывать пылающих щёк на бледном лице. Восемь лет назад, когда Драхомир только объявился среди них, всё казалось намного проще. Восемь лет назад всё было понятным. Восемь лет назад Деифилия считала, что прекрасно знает, кто ей друг, кто враг, к кому лучше даже не приближаться, а кого ей следует всеми силами оберегать.

И почему-то ландграфиня чувствует себя замёрзшей, хотя раньше редко чувствовала холод. Страх перед солнцем никуда не уходит. Она по-прежнему чувствует себя хрупкой рядом с ним, она по-прежнему знает, каким обжигающим может быть рассерженное солнце, как может из тепла камина превратиться в бушующий огонь пожара, сжигающий всё на своём пути, не разбирая людей, мебели и стен.

— Мне иногда кажется, что стоит мне одеться в шелка, тафты и атласа, я буду самой красивой девушкой в мире! — смеётся Деифилия.

Она боится его до сих пор, хотя он сумел доказать, что не причинит ей вреда намеренно. В детстве Деифилия слышала множество сказок про демонов, и каждую из них рассказчик заканчивал словами — «никогда не подходи к существу из Интариофа ближе, чем на двадцать миль, никогда не обменивайся с ним даже словом». И это были неоспоримые истины. Истины, которые нельзя было ставить под сомнение — даже дядя Вигге не ставил, а он считался баламутом, кажется, именно так сказал ей дядя Ивар после похорон. Только вот у девушки не было возможности соблюсти подобный наказ. Никто из Сонма не разделял её опасений — им Драхомир понравился уже в первый день. Не было возможности убежать от демона — он всегда неотступно следовал за ней. Уже восемь лет.

Драхомир ей никогда не нравился. И теперь — ещё больше, чем раньше.

А он лишь улыбается её словам. Словно бы они кажутся ему до неприличного смешными. Но ничего не говорит. Лишь улыбается, смеётся одними глазами, голубыми, как это новое небо. И Деифилии хочется расхохотаться самой. И хочется упасть в эту зелёную траву и улыбаться, улыбаться, улыбаться... Как будто в её жизни не случилось ничего ужасного. Как будто она чувствует себя счастливой. Здесь. В этом лесу. Собирая бруснику для очередных пирогов, которых быстро не станет. И Деифилии хочется на мгновение почувствовать себя кем-то новым. Не собой.

Ей хочется провести пальцами по его щеке, распутать его кудри и поцеловать, хотя когда-то подобная мысль казалась ей совершенно неприличной. Эта мысль до сих пор кажется девушке совсем неприличной. Недостойной ландграфини и просто девушки, что дорожит своей честью. Только вот, возможно, именно поэтому эта мысль так манит. И Деифилия не отпускает рук Драхомира до тех пор, пока не слышит какой-то резкий звук, на который тут же поворачивается.

— Моя брусника! — восклицает Деифилия почти возмущённо, видя, что Магн опрокинул корзинку и теперь старательно выгребает ягоды оттуда, разбрасывая их. — О боги, моя брусника!

А Драхомир хохочет в голос, и Деифилия нагибается, чтобы сорвать ещё ягод, после чего кидает горсть из них ему в лицо, чтобы выразить ему всю глубину своего возмущения. И смеётся сама. Закрывает рот руками и тоже смеётся. Потому что просто не может больше держать это в себе.

Деифилия с удивлением замечает про себя, что совсем не сердится на Магна... За все десять лет с того дня, как погиб дядя Вигге, она ни разу не чувствовала себя так хорошо.