Когда у меня болит голова (гет)

Когда у меня болит голова, мир подергивается мутной дымкой отвращения. Сначала где-то в затылке поселяется мерзкое напряжение, некая скованность, натяжение даже — предупреждает: сейчас начнется. Потом оно охватывает лоб, рождает жжение в глазах, в ушах шумит навязчиво и глухо. Три минуты. Ровно. Я засекал.

Наконец шум становится оглушительным, а глаза невозможно открыть даже в темноте, и тогда приходит она. Боль.

Над правой бровью поселяется раскаленный шип, вплавляется в череп ото лба до основания шеи, прошивает голову вибрирующей иглой. Игла эта почти осязаема, и в такие моменты я отдал бы все, что угодно, за возможность вытащить ее и выбросить в помойное ведро на веки вечные.

Это не похоже на пыточное заклинание. Совсем по-другому. Странно, даже Круцио Лорда не способно переломить боль; она не исчезает и не отходит на второй план, и голова живет своей мукой, пока тело рефлекторно корчится под Непростительным.

Впервые я почувствовал ее лет в двадцать. Я разговаривал с Дамблдором. Не помню, о чем шла речь — тогда под затылком поселилась горячая тяжесть, которая схватила горло судорогой, а потом торжествующе разлилась по всей голове, отключая способность не то что думать — мыслить. Директор, его кабинет, его слова размазались по наждачной бумаге моей головной боли, все навертелись на тот раскаленный лом, засевший справа во лбу.

Первый (или второй — они всё борются за первенство) глубоко доставший меня шеф знает толк в страданиях. Но преимущественно в чужих. Он обязательно посочувствует, посоветует беречься и не переутомляться. Добрейший Альбус.

Каждая беседа с ним стоит мне приступа мигрени. Болезнь кисейных барышень, скажете вы? Три раза ха-ха! Кто не чувствовал этого, кто не в состоянии понять, как человек из живого разумного существа превращается в комок боли — не в силах осознать, что это значит. Что это значит — когда болит голова.

Перед глазами темная дымка, будто кто-то дунул в прогоревший камин.

Голоса звучат чересчур гулко и громко.

Мозг отключается, не в силах выдержать напора этой кошмарной, неотвязной, издевающейся боли.

Альбус всегда замечает, когда у меня болит голова, и понижает голос почти до шепота. Он не понимает, что шепот в такие часы для меня болезненней, чем крик. Мне приходится прислушиваться, держаться на поверхности, принуждать неработающий мозг внимать речам. Сознание сопротивляется. Сколько раз я падал в обморок посреди педсовета? А сколько — на собраниях Ордена? Сколько раз хоть кого-нибудь это заботило? Я просто обмякал в кресле, и, наверное, все думали, что я цинично сплю. Приходил в себя опять же от боли.

Когда у меня болит голова, я умираю. Я не способен мыслить — а следовательно, существовать. Но не дохожу до смерти полшага. Потому что одна-единственная мысль остается: у меня болит голова. Моя боль не дает мне умереть.

Зато очень хорошо способствует тому, чтобы я сошел с ума.

Может быть, я и сошел, потому что через восемнадцать лет почти непрекращающейся боли мои мучения приобрели смысл.

Темный Лорд не любит лезть в мою голову, когда она болит. Возможно, это не раз спасло мне жизнь. Кроме боли в моей голове тогда ничего не бывает, и боль невольно передается и ему. Он боится. Он не любит терпеть, не хочет, не станет. Он начинает свирепствовать и злобствовать, а я тихо уползаю к себе — снова умирать не до смерти.

Бывает, голова болит несколько дней кряду. Засыпаю — болит, просыпаюсь — болит. Порой болит так долго, что перестаешь воспринимать ее как помеху, привыкаешь жить с постоянным ощущением раскаленного лома в голове. И вытащить бы, а никак. Время тогда тоже сливается и вливается в глотку мутным потоком обезболивающих зелий. От этого нет лекарств. От этого не спастись ни алкоголем, ни сном. С алкоголем, впрочем, при моей работе не разойдешься. Да и сон — роскошь, даже когда не болит голова. А когда голова болит, и Слизерин в полном составе ходит по стеночкам — я страшен в головной боли. Потому что хочу сдохнуть, а малолетние егозы не дают мне этого сделать.

Когда у меня болит голова, мне становится жаль себя. И оттого еще противнее. Боль делает меня слабым. Слабость гадка. Слабость унижает. Сильнее, чем жалость. Больнее. Хотя что может быть больнее головной боли? Пресловутая душевная?

Вздор! Когда у меня болит голова, притихают мои демоны. Перед этой пыткой отступают все душевные муки и сомнения; страдания сердца — ничто по сравнению со страданиями тела. И мне нет дела до обещаний, клятв и угрызений совести. Когда у меня болит голова, замирает весь мир внутри меня и снаружи, таится, не желая навлечь на себя разрушительный гнев моей мигрени. Иначе голова просто взорвется, а боль расплескается, и все вокруг захлебнется ею, погрязнет в ней, исчезнет под ней.

Восемнадцать лет боли.

Восемнадцать лет не-ожидания.

Восемнадцать лет надежды, что когда-нибудь это кончится.

Почему именно боль свела нас? Неужели не нашлось в этом мире других путей для нас, кроме этой больной, унизительной, мучительной дороги?

Я бы хотел, чтобы мной гордились, но заслужил лишь жалость твою. Лишь сострадание моей боли.

Я не хочу! Но нуждаюсь. Нуждаюсь в тебе.

Когда у меня болит голова — я знаю, ты придешь. Как пришла тогда, в первый раз — не на отработку, не за новым заданием. Просто потому что тебе показалось — я не очень хорошо себя чувствую. А я действительно едва не потерял сознание прямо посреди урока. Удивляюсь, что вообще открыл тебе дверь. А может, она открылась сама... Может, я забыл запереть ее?

Ты убеждала меня обратиться к Поппи. Но что она мне даст, кроме обезболивающего, которое никогда не помогало? Которое я сам же регулярно варил?..

Почему твой голос не причиняет страданий?

Почему я, осознавая, что тобою руководит жалость, не гоню тебя?

Почему твои прикосновения заставляют меня не думать о боли?

Разве есть вещи важнее моей боли?

Наверное, есть. Должны быть.

Твои руки, твои неожиданно сильные пальцы, порхающие по моей шее и уносящие боль с каждым касанием — это важнее.

Твое горячее дыхание у правого виска или на затылке — это важнее.

Твои губы, прижимающиеся к моему лбу — да, там, над правой бровью, и камланный шепот без смысла и назначения — важнее, в сотни, в тысячи раз важнее.

Нужнее мне.

И я согласен терпеть боль каждый миг, лишь бы ты была рядом.

И я зову эту боль каждый раз, когда мне особенно не хватает тебя.

Наверное, если бы я не отпускал тебя, боль ушла бы насовсем — она не выносит тебя. Ты — сильнее моей боли. Значит, ты сильнее меня. Это неловко, неудобно признавать. Но когда у меня болит голова, я согласен.

Поэтому иногда я хочу, чтобы у меня разболелась голова. Ведь тогда ты придешь.

Ты придешь внезапно и ожидаемо. И я смогу положить мою больную, измученную голову к тебе на колени, и чувствовать на шее твои теплые ладони. Я смогу слышать твои слова — даже не понимая, о чем ты говоришь.

Неважно. Все неважно. Кроме тебя. Только моя боль — ведь это она привела тебя ко мне. Иди ко мне. Сейчас. Ведь, избавившись от боли, когда я смогу открыть глаза, я не взгляну на тебя. И ты уйдешь, не прощаясь. Но вернешься, когда у меня снова заболит голова.

Я буду ждать боли. Я буду ждать тебя.

Смотри, смотри, отвлекись от котла и дурацкого задания, взгляни на меня — я стою рядом, и во мне столько боли, что хватит утопить в ней все страдания этого мира. Взгляни на меня — ты придешь сегодня, и, наверное, я опять отпущу тебя, едва боль отпустит меня.

Сегодня. Но в следующий раз — нет.

В следующий раз ты останешься, с болью или без нее.

Не уйдешь, не сможешь. Не захочешь?

Мне безразлично, захочешь или нет.

В следующий раз моя боль не победит меня.

В следующий раз мое избавление не сделает меня трусом.

В следующий раз... но не теперь. Теперь я просто жду тебя, твоих рук и твоих губ, твоего шепота и твоего теплого запаха, в котором так легко забыться и потеряться. Я изменяю с тобой моей боли.

Я рад, что у меня болит голова. Это значит, ты придешь.

Когда у меня болит голова, я почти счастлив.