Сказочные сны (гет)

Они умирают каждую ночь, и такое чувство, что крики и стоны боли только усиливаются, а картинка становится ещё ярче, хотя память имеет свойство затираться. Полумна уже не просыпается посреди ночи, дрожа и плача, не роняя ни слезинки, — она открывает глаза, когда на веки падает луч солнца, разогнавший призраков, и вроде бы чётко не помнит, кто в этот раз погиб во сне, однако всё тело ноет от непроходящего напряжения, а в висках барабанной дробью стучит кровь. Бежать, решать, каким заклинанием бросить в противника, как связаться с орденовцами, надо найти Гарри, а может, стоит помочь Рону и Гермионе, хотя за ними вроде бы убежал Невилл… Вопросы жужжат и кусаются больнее пчёл, а ответы спрятались где-то и не хотят выходить на свет. Хотя какой может быть свет в ночной битве?

Они умирают каждую ночь, Полумна умирает вместе с ними и не знает, как вырваться из этого круга.

* * *

Настойку «Сказочные сны» Невилл дарит Полумне на первую годовщину битвы за Хогвартс. Правда, столь радужного названия тогда ещё не было — его позднее придумает народ. Невилл просто пришёл в тихий дом подруги и отдал ей тёмный пузырёк с булькающей в нём жидкостью, источающей при этом запах цеппелинов и моющего средства. Полумна вздрагивает, когда слышит нотки последнего, потому что он связан с горьким прошлым, и тем не менее принимает пузырёк, сжимая Невилла в объятиях.

— Как ты придумал её?

И Невилл с чуть затравленным выражением лица, ещё крепче сжимая плечи Полумны, отвечает:

— Хотел в последний раз увидеть родителей и бабушку. Хотел услышать, что всё делаю правильно, и пускай, что от призраков, — кусает губу чуть ли не до крови и напряжён как натянутая струна — ещё чуть, и что-то в нём надорвётся. — Это многим надо, а я хочу помочь людям пережить этот кошмар.

— Не боишься заблудиться в иллюзии?

— Нет. Счастье в реальности. Просто постараюсь вернуть ей краски, хоть и не все…

Полумна кивает, радуясь, что Невилл не впадёт в зависимость от своего изобретения, принимает «лекарство», а в последствии оно получает широкое распространение среди низов нового магического общества, что позволяет Невиллу скопить небольшую — ничтожную по меркам его статуса чистокровного — сумму на обучение в Мунго. Люди, как он и предполагал, не впадают массово в зависимость, а заставляют себя идти вперёд и пытаться делать так, чтобы их детям не пришлось пережить их горести.

А Полумна… Полумна ошеломлена тем, что видит в новом сне. Начавшиеся как обычно сражения вдруг трескаются, словно колдография, в рамку которой прилетел камень, а под осколками обнаруживается тепло материнских рук и улыбка отца, которой Полумна не видела так давно. Сон и достижение Невилла действуют лучше кофе с соком слив-цеппелинов, рождая в голове решение. Полумна даёт объявление и впускает в запылившуюся редакцию «Придиры» каждого, кто готов с помощью слов поднимать дух поникших англичан. Печатают не вызывающие как раньше статьи, чтобы не привлекать внимания, они стараются в основном освещать самые важные, по мнению власти, события, зарабатывают статус, одновременно с этим разрабатывая систему посланий, скрытых в газетных очерках и статьях, и с помощью доверенных лиц внедряя её в массы. Они не могут сообщать о достижениях сопротивления, ушедшего глубоко в подполье, но тем не менее Полумна осторожно напоминает о том, что борьба не закончена — она перенесена на будущее. Они ещё поборются за светлое завтра, а пока понимают, что для новой битвы нужно выжить.

* * *

Скорпиуса Малфоя Полумна впервые видит мельком на открытии нового крыла Больницы Святого Мунго, куда она приходит ради новой статьи. Крыло для низов магического мира, для недостойных полукровок и грязнокровок. Для отбросов — и это слово шёпотом, очень аккуратно, подобно грудному младенцу, переносится от одного пришедшего к другому. Толпа произносит это слово с суеверным страхом и бесконечной злобой на власть имущих, а те, блистая в свете прожекторов и вспышек колдокамер, улыбаясь так долго, что кажется, ещё чуть-чуть и улыбки навсегда застынут на их лицах фальшивыми масками, говорят о значимости этого события, ведь теперь-то отбросы смогут получать медицинскую помощь в разы быстрее, однако они словно позабыли о том, что по их вине отбросы могут месяцами стоять в очередях к одному целителю. Пока в очереди есть хоть один чистокровный, никто из прочих не подойдёт к дверям кабинетов врачей — новый негласный девиз Больницы Святого Мунго. Сам Мунго, наверное, сотни раз в гробу перевернулся, когда узнал бы о подобном варварстве, ведь он был далеко не из высшего света и больницу строил для всего магического сообщества.

Пока Драко Малфой — ужасно похудевший и как будто выцветший, по мнению Полумны, — произносит свою речь, она невольно переводит взгляд на его отпрыска. «Достойный продолжатель рода», — так говорят о Скорпиусе в кругах аристократии. Вокруг него частенько вьётся стайка хогвартских студенток, которых мамаши активно науськивают на выгодное замужество, а они и не против. А кто будет протестовать против столь выгодной партии?

Полумне же, из-за голов толпы рассматривающей копию Драко Малфоя, он кажется отстранённым и… опустошённым. У его отца нет огонька в глазах от энтузиазма, который обязан присутствовать на сегодняшнем мероприятии, но он хотя бы играет свою роль так, что все невольно начинают верить ему, а вот Скорпиус, по всей видимости, наплевал на публичное мнение и не может дождаться конца этого фарса.

Уходя с площади и обдумывая будущую статью, Полумна не может не вспомнить о юном Малфое, и ей неожиданно хочется как-то подбодрить его, потому что он напоминает ей о друзьях, которым она уже не может помочь.

— Auferetur, — шепчет она, посылая бледно-розовый луч в сторону юноши. Это не заклинание, которому учат в Хогвартсе или какой-либо другой магической школе, а нечто вроде отпугивающей зло формулы, которой Полумну когда-то научил отец. Скорпиус Малфой, спускающийся в тот момент с крыльца больницы, на секунду вздрагивает, поднимает внезапно прояснившийся взгляд на толпу, но так и не находит ту, что помогла ему очнуться от неприятных воспоминаний. Не слушая слова отца, Скорпиус продолжает следовать за ним и старательно запоминает пронизавшее тело тепло. Просто так — на всякий случай.

* * *

С детства Полумна любит наполнять свою жизнь маленькими ритуалами, которым неосознанно училась у родителей. Папа Ксено, например, не прикасался к завтраку и утренней чашке кофе, пока не осматривал сад вдоль и поперёк. Для этого он неизменно просыпался за полчаса до зари, чтобы в первую очередь успеть увидеть, как закрываются лепестки луноцветов, после наполнял небольшую корзинку только-только созревшими сливами-цеппелинами — их сок Ксенофилиус неизменно добавлял в кофе.

А вот мама Пандора перед тем, как начать очередной эксперимент, по новой перемывала всю лабораторную посуду, несмотря на то, что накануне натёрла её до блеска.

— Это важная часть моей работы, милая, — отвечала ей Пандора. — Я повторяю про себя рецепт и отмечаю, в каких стаканах что буду смешивать, настраиваюсь на работу и страхую себя от возможных неудач.

— Каких неудач?

— Ну вот смотри, — Пандора достала из шкафчика ступку. Присмотревшись, Полумна заметила следы зелёного порошка, скопившиеся на дне ступки, о чём незамедлительно доложила маме. — Правильно. Это остатки перетёртой мяты. Её тяжело отмыть с первого раза, но, если не избавиться от неё и начать что-то перетирать, может испортиться весь эксперимент или чего похуже. Некоторые порошки при перетирании взрываются с невероятной силой. Так что всегда будь осторожна в работе, — Пандора оторвала кусочек ваты и аккуратно смела зелёный крупинки в раковину. — Лучше потратить полчаса на это, чем месяцы на новые и совершенно неверные расчёты.

Такими были ритуалы родителей Полумны, и она любила выполнять их вместе с ними, пока в десять лет не стала свидетелем взрыва, унесшего жизнь Пандоры Лавгуд.

Полумна восемь лет пытается вернуть ушедшую степенность в их с отцом жизнь, но ничего не помогает. Она больше не просыпается от лёгких касаний отца, который собирается посмотреть на увядающую клумбу луноцветов, её будит луч солнца, давным-давно поднявшегося над горизонтом, а мама не гремит посудой, как бы зазывая дочку к себе, и, возможно, будь у Полумны та же страсть к экспериментам, она продолжила бы заниматься мамиными проектами — записи-то остались, но желания заниматься этим нет, как больше нет шума воды и мелодичного перезвона посуды. Нет стекающей по рукам пены. Нет дразнящего ноздри запаха средства для мытья лабораторной посуды.

В школе, входя в любое помещение, Полумна осматривает его, ища гнёзда мозгошмыгов и, если не обнаруживает их, радостно сообщает об этом однокурсникам, благодаря чему быстро остаётся одна среди шумного Хогвартса. В плену Полумна быстро понимает, что нужно пленникам, и постоянно расспрашивает их о банковском деле и об изготовлении палочек. Вряд ли ей это пригодится, но у неё отлегает от сердца, когда Олливандер однажды ночью благодарит её. Всё это временное, не приносящее настоящей радости или простого понимания, что теперь всё как надо, так что Полумна продолжает искать тот самый — постоянный — ритуал, пока после войны она не находит его. И это поход на кладбище.

Она и раньше приходила в гости к маме. Отец в день смерти жены предпочитал запираться в спальне, а вот в день её рождения, будто вспомнив старые привычки, пока небо отливало глубокой синевой, выходил в сад, собирал цеппелины и готовил себе и Полумне кофе. В этот день они могли улыбаться без натуги.

Полумна приходит к маме в её день рождения, в день рождения запертого в психушке отца, который больше не может узнать дочь, прибегает к белому надгробию, когда в груди скапливается слишком много боли, а там она испаряется как по волшебству. Будто папа над ней произнёс «Auferetur».

Неизменно только молчание, которое остаётся на кладбище. Полумна считает, что мама прекрасно всё видит и слышит, а значит, нет смысла повторять известные ей истины. Просто она представляет, что они сидят друг напротив друга и вовсе не на кладбище, а в их саду, папа возится на кухне, вот-вот выйдет, принеся кофе и запах цеппелинов.

И на кладбище, в очередной раз навещая маму, она встречает Скорпиуса.

Кладбище, на котором похоронена Пандора Лавгуд, оказалось одним из тех, что правительство окрестило «Элитным». Случайных полукровок быстро перехоронили, Пандору, по счастью, не тронули, вот и лежит она среди снобов, которые о её существовании и не знали. Полумна становится свидетелем множества похорон, украдкой бросает взгляды в их сторону и тихонько шепчет «Auferetur», предназначенное горюющим родственникам.

Это сводит их вместе. С войны прошло уж двадцать лет, со смерти Пандоры — больше тридцати, а Полумна всё продолжает свой любимый — можно сказать, уже единственный ритуал, когда Скорпиус Малфой — то ли из любопытства, то ли желая не чувствовать себя одиноким в своём горе, — подходит к Полумне, читает надгробные слова и тихо произносит:

— Соболезную. Это была ваша мама? Вы очень похожи на неё.

— Да, — Полумна поднимает на него взгляд. — А вы навещали свою? Я заметила, что вы бываете здесь чаще других.

— Да. Я… — он проводит рукой по лицу и кривится. — Никак не могу привыкнуть, что её нет рядом. Отец говорит, скоро должно отпустить, но я ему не верю. Вас ведь тоже не отпустило?

— Никогда не отпустит, — Полумна невольно вспоминает свои сны, навеянные настойкой Невилла. В последний раз она принимала её около года назад, но тепло от того сна до сих пор хранится в сердце. — Это не так плохо, как вам кажется. Просто вы очень сильно её любили.

— Да, наверное…

И так они сидят рядом, иногда перебрасываясь парой фраз, пока на кладбище не надвигаются сумерки, а ветер подвывает в кронах деревьев, будто возмущённые призраки, которым не по душе чужое присутствие.

Они расстаются молча, хотя Полумне кажется, что одними губами Скорпиус шепчет: «До встречи».

* * *

Проходит чуть больше года и девять встреч на кладбище прежде чем Полумна решает пригласить Скорпиуса к себе на кофе. Она давно подозревает, что ему хочется этого, но продолжает с интересом провожать его взглядом и слушать тихую поступь удаляющихся шагов. Эта игра позволяет Полумне ненадолго вспомнить лучших подруг и то, как бы они вели себя в подобной ситуации. Джинни ещё бы на второй встрече задала нужный вопрос в лоб, а вот Гермиона тянула бы кота за хвост, предпочитая решать в уме задачу, забыв о главной составляющей неподдающегося уравнения — о неконтролируемых чувствах. Полумна догадывается о мыслях Скорпиуса, ведь они не так уж сложны. Тяжелее даётся выбор. Она не хочет обременять его своими проблемами, в которые он невольно будет втянут, но в то же время она, так соскучившаяся по простому общению и человеческой доброте, невольно тянется к нему. Эта тяга в итоге оказывается решающей, когда Скорпиус на девятом — таком же неожиданном, как и предыдущие — свидании на кладбище собирается уходить.

— Хочешь кофе из слив-цеппелин?

С такой радостью Полумна давно не сталкивалась, и ей невероятно легко от того, что она правильно поняла чувства Скорпиуса. Приятно было видеть вспыхнувшие в серых глазах искры жизни.

— Никогда такого не пробовал, но охотно соглашусь.

Сам того не зная, Скорпиус возвращает тепло в жизнь Полумны. Ей смешно наблюдать за тем, как он, боясь показаться бестактным, интересуется, какому зверю принадлежит слепок на камине, зачем ей слёзы русалки в литровой бутылке и, уже смеясь, нет ли в доме скрытого зоопарка.

Как и с первой встречи, с его первого визита они оба понимают, к чему всё может прийти, не испытывают неловкости, потому что догадываются о чувствах друг друга, что, в принципе, облегчает им обоим признание — неизбежное и желанное.

* * *

С того дня Скорпиус становится неотъемлемой частью ритуала посещения кладбища. Правила устанавливаются быстро, меняется из раза в раз поведение Скорпиуса: робость и нарочитая отстранённость исчезают. Теперь он садится рядом с Полумной и не отодвигается, когда их локти случайно соприкасаются, а когда впервые поддаётся желанию обнять её, то делает это решительно, но в то же время ласково, поглаживая расслабленные плечи.

Он не признается Полумне в любви — пылко, как это свойственно юношам его возраста. Слова он заменяет своим присутствием, прикосновениями и поцелуями. Они редкие, обжигают только кисть и макушку, когда Скорпиус зачарованно слушает Полумну, уткнувшись лицом в её волосы — того же оттенка, что и у него. Она не говорит, что любит его за это. Он повторяет за ней — не хочет рушить лечащий сердце уют.

Месяцы идут друг за дружкой в привычном ритме, а Полумне отчего-то кажется, что больно рано холмы укрываются белым покрывалом, а потом моргнуть не успевает — режущий глаза белый пейзаж тает, позволяя природе расцвести. Полумна обожала весну с её ароматами и ласковым теплом, так отличающимся от удушающего лета, но в тот год она больше всего хочет, чтобы зима, пресыщенная присутствием Скорпиуса, никогда не заканчивалась. Руки по привычке направляют палочку в камин, а губы почти произносят огненное заклинание — а Скорпиусу хватает одного касания, чтобы в ставший ненавистным весенний день напомнить Полумне, где реальность, а где — её мечты.

Полумна больше не пьёт «Сказочные сны», не видит старые кошмары, потому что реальная жизнь превращается в сон, и она не может решить: пугает это её или нет.

* * *

В их последнюю встречу они очень долго молчат. На кладбище, ставшим отправной точкой этих наполненных горечью свиданий, перед трансгрессией — Полумна даже не спрашивает, пойдёт ли Скорпиус за ней, просто протягивает ему руку, — и в доме не издают ни звука. За них говорит незаконченная статья в печатной машинке и те слова, что не были произнесены ранее, но они оба о них думали.

— Я догадывался, что он что-то от меня скрывает, — Скорпиус задумчиво водит пальцем по корешкам книг, сваленным за стопками черновых статей рубрик о здоровье или выращивании магических созданий. Полумна слушает его, устроившись в кресле с чашкой кофе. Порция Скорпиуса в одиночестве остывает на столе. — Всё делает под предлогом слабого здоровья, а на самом деле хочет увезти бабушку и меня подальше от возможной бури, — опять же они оба понимают, что подразумевается под «бурей», но не потому, что Полумна рассказывала ему о ближайших планах набирающего силу Ордена Феникса. Надвигающуюся «бурю» чувствуют все, кто мало-мальски понимает настроения в обществе.

Молчит. Подходит к Полумне, опускается на колени и забирает из её ладоней почти опустевшую чашку.

— Мне не хотелось это торопить, и я понимаю, как странно наши отношения выглядят со стороны…

— Ты должен ехать.

— Полумна, я…

— Знаешь, — перебивает она его, — у меня есть одна подруга, хоть мы почти не видим друг друга. Учились на одном курсе, она познакомила меня с теми, на чьих именах теперь такое же табу, какое было когда-то на имени Тёмного Лорда, а потом я не заметила, как они стали частью моей жизни. Моей семьёй, — Полумна наконец поднимает взгляд на Скорпиуса, и тот невольно вздрагивает — столько скрытой от его глаз боли живёт в её лице, во всей её позе. До этого чуть сгорбленная спина теперь выпрямляется, будто превратившись в металлический прут, пальцы, сцепленные в замок, разжимаются и ложатся на колени без дрожи. Взгляд прямой, лицо лишено эмоций, и лишь едва различимая морщинка на лбу выдаёт её с головой. — Я сражалась, отдавала себя той борьбе. Я сделала выбор, зная, что будет впереди. А подруга — ты скорее всего встречал её на этих званых ужинах, где все всё друг про друга знают, — она, как и её семья, тоже встала перед выбором двадцать лет назад: покориться новой власти и доказать преданность Тёмному Лорду или взойти на плаху… На плечи Джинни легла ответственность за всю семью, и в итоге она стала женой Блейза Забини. А недавно я встретила её. Помнишь, ты в то утро не смог прийти на кладбище. Джинни прощалась со своей мамой наедине, за воротами её ждал муж. «Он меня защищает», — сказала она, когда прошла мимо. — «Братья и отец в безопасности, Полумна, и это делает меня счастливой». Джинни всегда была очень сильной…

— Полумна…

— А я не сильная, — Полумна мотает головой и вдруг улыбается, будто смеясь над самой собой. — Была бы сильная, не совершила бы столько ошибок. А ты сильный, Скорпиус?

Он разбит её словами, и это нисколько не огорчает Полумну, потому что она знала — однажды ей придётся это сделать. Она бесконечно благодарна Скорпиусу за присутствие в её жизни, за месяцы, наполненные его вопросами и внимательным взглядом, его тихим смехом и поддержкой.

И так странно, что именно сегодня Полумна твёрдо знает, чего хочет, и это не может не удивлять. Она не хочет отпускать руку Скорпиуса и видеть, как он, постоянно оглядываясь, уходит из дома. Из города. Из её бесконечно серой и леденящей сердце жизни.

Скорпиус не говорит «прощай». Он также с трепетом берёт руку Полумны, чтобы поднести к дрожащим губам, а потом не удерживается и шепчет:

— Я вернусь к тебе.

«Не вернёшься», — думает Полумна. Не потому, что его слова неискренние, и не потому, что чувства могут предать. Пройдут годы, прежде чем Скорпиуса перестанет удерживать долг семье, а к тому времени они оба изменятся. Изменится Англия — потому что Полумна хочет в это верить, — Скорпиус вырастет и скорее всего на многое пересмотрит взгляды, и, возможно, те привычки в Полумне, которые его привлекают, будут раздражать. А самой Полумны, быть может, уже не будет. Будет лежать на кладбище рядом с мамой, ведь первый и второй составы Ордена Феникса отдали жизни за победу — значит, пришла пора третьему поколению отдать себя за будущее. И будет Скорпиус приходить на свидание не с опустошённой войной женщиной, а к бледному надгробию с колдографией другой Полумны, которую он не успел узнать — которой уже давно нет. Она хочет, чтобы на надгробии был единственный снимок Отряда Дамблдора.

И сегодня, впервые за два года — впервые с той утренней встречи на кладбище — Полумна отпирает заветный ящик, чтобы дрожащими, так быстро остывшими пальцами вцепиться в ткань материнского платья и прижать к груди, где в отчаянии, будто запертая в клетке канарейка, бьётся кровоточащее сердце. Ей впервые со дня смерти мамы хочется заплакать не из-за призрака Смерти, а из-за внезапно появившейся дыры в душе. Хочется спрятаться в углу спальни, смотреть на пищащий подарок Скорпиуса — ту самую канарейку, какой он видел саму Полумну, — слышать его голос в уже затуманивающейся памяти и представлять его горячие руки на своих плечах. И перед тем, как провалиться в сон, Полумна отсчитывает пять капель «Сказочных снов», надеясь, что там всё будет как раньше. Как было до прихода Скорпиуса.

* * *

Она снова в том же сне, и кажется, будто ничего не поменялось. Треск цикад щекочет слух, солнечные лучи ласково оглаживают тело, проникая сквозь слои тонкого платья, и от этого ещё сильнее хочется стянуть его с себя, чтобы с головой нырнуть в прохладу озера, что легонько покачивает на себе лодку. Рядом сидит мама, прячущая от солнца тёмную шевелюру под шляпкой, рассказывает отцу о новой идее для зелья, а тот в свою очередь предлагает отправиться в путешествие, чтобы в очередной раз поискать место обитания морщерогих кизляков. Пандора смеётся и обещает подумать над этим, и бросает крошки проплывающим рядом с лодкой рыбкам. За ними отрешённо наблюдает Полумна и пытается не думать о том, чего в этом сне не будет. И кого не будет — не должно быть…

— Может, возьмём твоего друга с собой, родная? — интересуется мать, и Полумна отрывается от рассматривания рыбок в озере, потому что ещё ни разу родители не заговаривали с ней во сне. Полумна всегда была здесь сторонним наблюдателем, чьё присутствие родителей мало беспокоит.

— Кого?..

— Полумна!

Она дёргается так, что лодка гораздо ощутимее кланяется в сторону берега, но Полумну это не волнует — она готова упасть в воду, если это поможет быстрее оказаться на берегу, откуда ей машет Скорпиус Малфой — вроде бы тот самый, кого она встретила на кладбище, но совершенно изменившийся. В нём нет отпечатка скорби по матери, нет груза ответственности за больного и подверженного травле со стороны бывших соратников отца, нет страха перед правительством и предрассудками. Он здесь такой, каким видел себя в будущем, когда покидал Полумну. И ради такого будущего Полумна готова ждать Скорпиуса. Готова продолжать борьбу за новую Англию.

Это не заветная мечта Полумны и никогда не была таковой для её родителей. Им всегда хватало их скромной обители, простых будней и тихого счастья. Полумне снится такая жизнь, потому что она могла бы быть таковой при нынешней власти, если бы… Если бы Полумна всего однажды послушалась маму и тщательнее промыла ступку, если бы она стала надёжной опорой отцу, если бы была искуснее в битве… Если бы не многое, она была бы счастлива. Но она постарается сделать других чуть счастливее.