Рубиновая пустыня (джен)

— А ну просыпайся, придурок! — услышал Танатос сквозь сон чей-то очень знакомый резкий голос и подумал, что, пожалуй, так плохо его день не начинался уже очень-очень давно. Наверное, с тех пор, когда он жил в Ордене и был там послушником. Правда, в Ордене спать вообще было небезопасно.

Однако теперь уже около девяти лет утро у Толидо начиналось обычно несколько приятнее. Во всяком случае, голова у него обычно по утрам болела не так сильно, если болела вообще. И уж точно обычно никто не орал на него, пока он ещё не успел даже открыть глаза. Вот уже потом — пожалуйста. Такое случалось довольно часто, и Танатос даже не сердился. Подумаешь! Пусть орут, сколько им влезет — Толидо за это не в обиде. Он и сам мог поорать и из-за плохого настроения даже кого-то пнуть (тут следовало уточнить, что пинать Деифилию было крайне небезопасно, так как Драхомир и Асбьёрн могли за это очень сильно рассердиться и пнуть, в свою очередь, уже самого Танатоса, а то и вовсе подраться с ним; в каком-то смысле пинать Деифилию было намного опаснее, чем пинать самих Мира и Бьёрна).

Лежать было неудобно. И, пожалуй, довольно холодно — на Чернокнижнике не было куртки, которую пару дней назад пришлось пожертвовать в очередной раз приболевшему Йохану, а крейнинский плащ был довольно тонок и почти не грел. И зачем только Танатос украл его месяца два назад на базаре? Лучше бы взял что-нибудь другое. Потеплее. И менее яркое.

Кажется, вчера Тан довольно много выпил с Уенделлом — у того вчера была годовщина побега из Терденской тюрьмы, и Толидо просто не мог бросить друга одного, когда рядом стояло около десятка бутылок с леметтским вином. Когда-то в Леметте делали лучшее вино во всём мире, а потом... В общем, города уже лет сто как не существовало, а бутылки с вином ещё остались. И Толидо никак не мог позволить, чтобы Уенделл распивал этот божественный напиток в гордом одиночестве. Кажется, Уенделл отрубился после третьей бутылки. Танатос выпил раза в два больше, после чего... Что было после шестой бутылки Чернокнижник уже не помнил. Вообще-то, пил он довольно редко, но разве мог он упустить такую возможность, раз уж Уенделл притащил всё это? В общем-то, за свою жадность Толидо теперь и расплачивался.

Голос определённо был Чернокнижнику знаком. Иначе и быть не могло. Иначе Танатос никогда не позволил бы себе так доверчиво валяться в присутствии этого человека. Всё тело Чернокнижника болело так, словно Драхомир решил ночью сплясать на бессознательной туше товарища что-нибудь из астарнских танцев. Или Йохан каждые минут пять ходил туда-сюда и спотыкался о тело спящего друга. Кажется, голос принадлежал всё-таки Асбьёрну, а не Эрментрауду — голоса их были так похожи, что спросонья Танатос никак не мог понять, кто к нему обращается. Это недоразумение преследовало его уже довольно давно — с тех пор, как у Бьёрна закончилась ломка голоса. Первое время Толидо подскакивал на постели, как только слышал, что оборотень что-то говорит.

Голова раскалывалась и совершенно отказывалась думать. Пожалуй, последняя выпитая бутылка вчера была, всё-таки, лишней. Глаза не хотели открываться, и Чернокнижнику пришлось приложить много усилий, чтобы, наконец, окончательно проснуться. Перед ним стоял Асбьёрн — злой, словно вендиго, и, кажется, столь же голодный, какими обычно бывают эти чудовища. Вероятно, Бьёрн тоже не выспался, подумалось Толидо. Впрочем, что мешало этому остолопу лечь прямо сейчас?.. Чернокнижнику, пожалуй, больше всего сейчас хотелось, чтобы Асбьёрн не ворчал так громко. А лучше — подал бы ему флягу с водой, вот она висит у него на поясе.

В этом Бьёрн был похож на свою вредную сестрицу — никогда не пытался помочь умирающему. Во всяком случае, умирающему Танатосу — к Йохану у Деифилии было несколько более трепетное отношение, чем к Чернокнижнику, хотя последний и не мог понять, почему существовала такая несправедливость. Впрочем, вероятно, дело было в том, что Йохан знал много песенок, а Дея их любила. Любила куда больше красивых платьев, дорогих украшений и вкусной еды.

Танатос вообще считал, что человеку стоит давать то, что он любит, чтобы избежать неприятных инцидентов.

Вот Асбьёрн, например, больше всего на свете любил злиться. По поводу и без. В этом он на сестру был совсем не похож. Впрочем, Деифилия и Бьёрн всегда сильно отличались. Они и внешне-то не слишком походили на брата и сестру — Дея была худенькой и хрупкой, едва доставала Танатосу до плеча, черты её лица были тонкими и аккуратными, но никогда не создавалось впечатления, будто бы её профиль выточен из камня, как это бывало с Асбьёрном. Ярвинены оба были темноволосыми, но у Деифилии волосы были прямыми, а у её братца немного вились, пусть и не так сильно, как у Драхомира. А ещё Асбьёрн был крепче сложен. При взгляде на него не возникало и мысли о том, что можно каким-то образом его сломать, если сделать неловкое движение. И с Бьёрном можно было поговорить. Нет, конечно, всегда оставалась вероятность, что ему захочется сломать тебе нос, если этому оборотню что-то не понравится, но поговорить с ним было можно. Вот с Деифилией говорить было трудно и, как казалось Танатосу, совершенно бесполезно — Чернокнижник не понимал эту девушку, а она не могла в свою очередь понять его. А уж после истории с кулоном, так тем более. Пусть Дея так и не смогла узнать, что бронзовую птичку подарил Йохану именно Танатос.

Танатос кое-как смог подняться и оглядеться вокруг, чтобы понять, что находятся они в какой-то пустыне. Увиденное немного разочаровало его — он всегда думал, что в пустынях должно быть жарко. Но тут было довольно холодно — едва ли теплее, чем в их мире. Сомневаться в том, что они находились в другом мире, не приходилось — можно было посмотреть на два солнца и алое небо, чтобы убедиться в том, что находятся они сейчас в Интариофе, родном мире Фольмара. Ещё, пожалуй, можно было предположить, что они на Свеарде — или как называлось это место? Танатос слышал примерное описание этой области Интариофа и, пожалуй, то, где они с Бьёрном оказались, было весьма похоже — холодно, темно, пусть и светит два солнца, а ещё горы песка вокруг.

Асбьёрн выглядел раздражённым и расстроенным. Возможно, даже испуганным. Впрочем, пожалуй, его можно было даже понять — не проведи Танатос три года в послушниках у Эрментрауда, сам испугался бы. Однако Чернокнижника самого немного удивляло случившееся. Попасть из Краметха в Лимезс и не запомнить дороги он, пожалуй, мог. Но оказаться в Интариофе было не так просто...

Вероятно, за случившееся следовало благодарить Драхомира — Лилит устроила бы им совсем другое представление, а остальные вряд ли захотели бы связываться с Деифилией, которая точно будет переживать из-за отсутствия рядом брата, так что Танатос оказался в Интариофе, должно быть, с Йоханом или Саргоном, из чего Чернокнижник сделал вывод, что сам Драхомир вместе с Деей где-то неподалёку. Что ж... Одно это уже, пожалуй, немного радовало. Во всяком случае, Танатосу присутствие рядом Бьёрна давало надежду на то, что когда-нибудь их вытащат из этого места. И, скорее всего, живыми. Правда, присутствие Танатоса вряд ли что-то давало Асбьёрну, кроме, разве что, бесплатной еды, если они задержатся в Интариофе слишком долго. Об этом, правда, Толидо старался не думать.

— Дай водички, а? — пробормотал Чернокнижник, облокачиваясь на лежащий рядом валун, чтобы подняться на ноги.

Перед глазами плыло. Возможно, это было из-за вчерашнего — в чём, однако, Толидо был не уверен. Или же всё дело было в том, что это место было просто пропитано магией. Тёмной и мрачной, но вовсе не чёрной. Танатос уже давно научился различать эти вещи — уж с подачи Эрментрауда, который обожал пользоваться именно чёрной магией, а потом и многочисленных лекций Йохана, Деифилии и Саргона. Правда, пожалуй, совсем хорошо различать разные виды магии Чернокнижник стал лишь тогда, когда Фольмар опробовал заклинание каждого вида на нём. Что же... Было несколько больно, зато Танатос хорошо запомнил этот урок. Теперь даже Драхомир его в этом не проведёт. А ещё — Толидо вполне спокойно сможет пройти через магическую защиту некоторых замков.

Асбьёрн, впрочем, ничего не замечал. Вряд ли это можно было считать каким-то особым знаком ввиду того, что оборотень вообще не разбирался в магии. Вот в травах, снадобьях и зельях — пожалуйста, сколько угодно. В Сонме, пожалуй, не было никого, кто лучше Бьёрна справился с подобной работой, однако виды магии Асбьёрн Ярвинен не различал. Должно быть, он мог бы перепутать даже чёрную магию с белой, если бы его кто-то попросил сказать, что из этого что.

Асбьёрн презрительно скривился, при виде попыток Толидо как-то удержаться на ногах, но всё-таки снял фляжку с пояса и бросил её товарищу, и, что, пожалуй, было самым важным, промолчал. Флягу Танатос не поймал, в результате чего Чернокнижнику пришлось нагнуться и всё-таки поднять сосуд со спасительной жидкостью. Фляга становится пустой в одно мгновенье.

Вероятно, стоило отблагодарить Ярвиненов за привычку всегда носить с собой воду — ландграфов не существовало уже лет восемь, но Бьёрн всё равно постоянно брал с собой хотя бы флягу, что, пожалуй, всегда оказывалось весьма удобным для довольно рассеянного в быту Толидо. Особенно в те периоды, когда он мучился с похмельем. Вот, всё-таки, везло же Драхомиру — тот мог пить сколько угодно и никогда не пьянел. Асбьёрн вообще не пил — говорят, оборотням лучше не употреблять крепких напитков, если они не хотят сойти с ума. И пусть было неизвестно, так это или нет — юноша никогда не рисковал своим здоровьем. Это жизнью своей он мог рисковать направо и налево без всякой на то надобности (вероятно брал пример с почти бессмертного Драхомира), но вот здоровьем не рисковал никогда. Танатос же считал, что дожить до седых волос (что для него звучало весьма странно, учитывая тот факт, что они у него с рождения были седые) им вряд ли удастся, следовательно, не стоит так трепетно относиться к собственному здоровью. Какая разница, чем набит у Чернокнижника желудок, если он завтра умрёт? Да хоть ядом — есть ли хоть какой-то прок?.. Толидо не считал, что стоит делать что-то просто так, если от этого не будет хотя бы минимальной пользы. Жизнь в Ордене приучила его к некоторому недоверию относительно многих убеждений тех людей, что жили за пределами покоев Крейста — так назывался рубеж, отделявший жрецов от внешнего мира. Вероятно, жизнь в Ордене приучила Танатоса к недоверию в целом — хотя он и до своих десяти лет был довольно хмурым и никогда не мог кому-нибудь поверить просто так. Возможно, не было ребёнка более подходящего для жизни среди этих мрачных жрецов, чем Танатос Толидо. Возможно. И, пожалуй, Чернокнижник не слишком-то жалел, что судьба ему выпала именно такая. Единственное, что казалось парню просто отвратительным, так это то, что его тело ужасно реагировало на некоторые виды магии. Особенно на светлую. Впрочем, вряд ли стоило сердиться из-за этого на кого-то из жрецов — из того кубка он тогда выпил слишком много и, возможно, дело было именно в этом.

Пожалуй, стоило попросить Йохана написать какую-нибудь песню, основной смысл которой будет — «не пейте подозрительных жидкостей из подозрительных кубков, что подсунуты вам под нос подозрительными жрецами»... Танатосу хотелось услышать нечто подобное. Это было бы куда интереснее оды о том, как им удалось перейти знаменитую реку Авертин — пусть Йохан и не упоминал, что переходили реку они в самой узкой и неглубокой её части, почти у самого истока, где опасности никакой не было и в помине. И они просто забыли бы об этом маленьком приключении, если бы бард не спел свою оду в одном из городков, где они остановились. В итоге Танатос теперь слышал о реке Авертин и о своих друзьях почти в каждом городе, где появлялся — нужно было отдать Йохану должное, прилипчивые мелодии он сочинять умел.

На лице Бьёрна было написано отвращение. И в этот миг он был ужасно похож на свою строгую сестрицу со всеми ей заморочками. Или на ту леди, которая изображена в медальоне у Деифилии. Называть ту женщину как-то иначе Танатос, пожалуй, не мог. Точнее, мог, конечно, но другие слова просто не подходили. Они как-то не укладывались в голове, из-за чего Толидо только больше раздражался. Вот у Лилит голова была подобна помойке — в ней укладывалось всё. Танатос даже завидовал этой девушке. Впрочем, пожалуй, Толидо многим завидовал. Это никогда не казалось ему ненормальным. Почему не позавидовать, если уж есть чему?

В Ордене зависть считалась обычным делом. Невозможно было представить себе кого-нибудь из послушников, кого не затронул бы этот порок. И Танатос, пожалуй, лучше многих преуспел в мастерстве скрывать свою зависть, никогда не говорить о ней и казаться в равной мере доброжелательным и дерзким, тогда как больше всего на свете хотелось просто позволить жизни проходить так, как ей хочется, не прикладывая никаких усилий, чтобы кем-то стать, к чему-то стремиться... Танатосу всегда хотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко. И задолго до катастрофы, погрузившей мир в тьму и холод. Где-нибудь в Авер-Кайи — городе, который иногда ему снился. Городе, который назывался небесным. Танатосу хотелось бы хотя бы разок побывать там. Танатосу хотелось бы хотя бы разок увидеть этот город во всей красе, а не только жалкие руины, по которым они шли тогда, девять лет назад, когда отец Хелен, понимая, что его дочь хотят принести в жертву, пожертвовал собой ради того, чтобы она прожила ещё хотя бы месяц. Но Хелен теперь было девятнадцать. С той жуткой ночи минуло уже девять лет. И Танатос не мог сказать, что его заслуги в этом не было. Была. Если бы он тогда не решил пойти определённым образом, они все были бы мертвы — он, Хелен, Йохан. А так же — Асбьёрн и Деифилия. И Саргон тоже. И солнце бы не сияло теперь на небе Осмальлерда.

— Да сколько же ты вчера выпил, идиот?! — процедил сквозь зубы оборотень, когда Танатос в очередной раз пошатнулся и едва сумел удержаться на ногах, стараясь отойти как можно дальше и демонстративно хмурясь. — От тебя несёт так, что я уже дышать не могу!

Хмурился Асбьёрн всегда до ужаса смешно. Нет, сердился-то он вполне по-настоящему, вот только показывать своих эмоций никогда не умел, из-за чего подобные попытки как-то обозначить свою злость в общении с другом казались довольно жалкими и смешными. Когда оборотень злился на кого-нибудь другого, он никогда не хмурился и не поджимал губы. Лицо его всегда в такие моменты оставалось каменным, неподвижным. Пожалуй, это действительно пугало. Эта неподвижность, монументальность, это ледяное спокойствие. А уж вовсе не нахмуренные брови. Танатос сам умел хмуриться. И делать вид, что сердится — тоже. Только вот Толидо чаще всего было смешно. Этот мальчишка казался ему до ужаса забавным — и тогда, в восемь, когда он был всего лишь смешным серьёзным карапузом, и сейчас, когда он уже вырос.

Асбьёрн был примерно того же роста, что и Чернокнижник. И, вероятно, с возрастом этот мальчишка должен был обогнать даже Драхомира. Этот факт был особенно забавным, учитывая то, что Деифилия в их компании обладала ростом самым маленьким и, кажется, ужасно раздражалась из-за этого.

Фраза была до ужаса похожа на то, что обыкновенно говорила отцу Тана его мать. И Танатосу становится почти смешно — вот Деифилия никогда в жизни не позволила бы себе сказать нечто подобное. Дея была аристократкой до мозга костей, а Бьёрн... Бьёрн был таким же безродным охотником до наживы и авантюристом, как и остальные. Таким же охотником до жизни, что умрёт совсем молодым, как только госпожа Фортуна решит, что ему пора уходить, и повернётся спиной, обратившись и улыбнувшись к кому-то другому. К кому-то моложе, сильнее, смелее. К кому-то, кто будет куда хитрее, умнее и расчётливее. К кому-то, кто тоже схватит эту женщину за руки и улыбнётся ей, встретив её, приняв её дары с дерзостью, которая заставляет Фортуну улыбаться и даже смеяться. Фортуна поворачивается лишь к тому, кто имеет наглость схватить её за руку, кто имеет наглость заставить её взглянуть на себя, кто имеет обаяние, чтобы заставить её улыбнуться, и достаточно здравого смысла, чтобы отступить раньше, чем этой женщине надоест на него смотреть. Танатос давно это уяснил.

Жизнь наладилась. С тех пор, как Танатос сбежал из Ордена, всё стало гораздо лучше — и если первый год после побега Тану, Хелен и Йохану пришлось несладко, то потом всё наладилось, всё стало гораздо лучше: еда сытнее, одежда более тёплой, а их дружба более крепкой. А небо теперь перестало быть постоянно таким чёрным и мрачным, из-за чего не хотелось лишний раз высовывать нос на улицу. Небо теперь иногда становилось голубым-голубым. И Толидо это безумно нравилось. Было в этом цвете что-то такое необычное и яркое, что не хотелось погружаться во тьму снова.

Жизнь наладилась. С тех пор, как среди их шумной компании появился вспыльчивый белокурый демон, смерть от голода окончательно перестала им грозить. А Деифилии так и вовсе перестало что-либо грозить. Разве что участившиеся в последнее время приступы раздражения, как только Мир подходил ближе, чем на расстояние вытянутой руки. А подходил ближе Драхомир чаще. Что же... Танатос всегда считал, что демон имел на это полное право. Уж после того, что он сделал для их шумной братии — точно. Впрочем, Деифилия этого никак не могла понять. Точнее — просто не хотела, считая, что видеть происходящее для её ландграфского достоинства вовсе не нужно, хотя жила примерно так же, как и они все. Танатос знал, что люди вроде Деифилии не живут долго. И такие, как он — тоже.

Люди, подобные Йохану, живут, должно быть, несколько дольше, чем люди подобные Чернокнижнику. Те, кто не вступает в состязание со Смертью, Судьбой и Фортуной каждый раз, как только подворачивается такая возможность. Только вряд ли Танатоса Толидо когда-либо устраивала участь обыкновенного летописца. Барда, который обречён чаще лишь записывать происходящее, но почти никогда не участвовать. Ему всегда хотелось действовать — не важно как. Он был готов делать, что угодно, лишь бы не стоять в стороне. Чернокнижник был готов жить. Любой ценой. Как придётся. Как получится. Но жить. И был готов идти на любые жертвы ради своей жизни. Предавать. Ненавидеть. Убивать. Что поделать, если мир устроен так жестоко? Танатос не собирался что-либо менять. Его задачей было выжить. И остаться собой — тем Танатосом Толидо, которым он чувствовал себя в детстве и юношестве. И быть может умереть ради самого себя — до того, как смерть подберётся столь близко, чтобы заставить его сойти с ума, чтобы заставить его почувствовать себя совершенно беспомощным и жалким.

Беспомощность куда хуже смерти. Потому что она убивает не тело и не душу, она убивает то, что человек называет собой. Так твердил Танатосу Толидо Эрментрауд, и даже теперь Чернокнижник не мог с ним не согласиться. От смерти хотя бы можно было убежать, если знать, как это делать. Но когда накатывала беспомощность, можно было только разозлиться. И злиться, покуда хватало сил — так долго, насколько это только возможно. Потому что иначе становилось столь легко потеряться, утонуть в этом водовороте событий и страха.

Танатос усмехнулся и решил не говорить Бьёрну о том, что дело, пожалуй, было не только в выпивке — Асбьёрн был оборотнем и на магию Драхомира реагировал куда спокойнее. Не так чувствительно. Не так болезненно. И оборотень не был в Ордене и не пил из той чаши. Магия Мира была не светлой, нет, но она была столь солнечной, столь жаркой, что Толидо едва мог заставить себя подняться на ноги всякий раз, когда Драхомиру приходило в голову таким образом куда-то переносить его.

Что же... Стоило признать, что на этот раз место, куда Миру приспичило Танатоса перенести, было хотя бы интересным. Правда, в прошлые случаи всё было обусловлено лишь выгодой — замок, в который стоило попасть, чтобы выкрасть (Чернокнижник был просто мастером по этой части) оттуда некий ужасно охраняемый артефакт и выбраться наружу, не привлекая к себе лишнего внимания (вот с этим пунктом иногда бывали некоторые проблемы), после чего Асбьёрн, страдающий любовью — чаще всего, безответной — к золотым монетам, старался продать артефакт как можно дороже и не слишком выдать причину, по которой эта драгоценность оказалась у него в руках. Обычно Драхомир переносил товарища в унылые и мрачные замки, в которых было бы ужасно скучно, если бы в голове не было цели похитить нужный артефакт, но Сворд — или как там его — был достаточно занятным сам по себе. Сама природа здесь говорила о том, что этот уровень — цитадель алого генерала. Алого, как сама Война — чудовище из старинных интариофских сказок, которые рассказывал Сонму Мир, когда им было нечем заняться. Танатосу нравились интариофские легенды. Они были куда интереснее тех, что рассказывались в его мире. В них было больше жизни, больше боли, больше того головокружительного восторга, испытывать который, пожалуй, в Осмальлерде уже давно могли лишь совсем немногие. Все сказки и легенды, должно быть, когда-то были правдой. А некоторые из них являлись правдой и теперь. Только в Осмальлерде становилось всё меньше людей, что были готовы понять эту простую истину.

Когда-нибудь Сонм тоже станет всего лишь волшебной сказкой, всего лишь лживой легендой — и все, как один, забудут о том, что когда-то это были живые люди. И Танатос, и Йохан, и даже Саргон...

А пустыня Свагда была красивой. Танатос вполне понимал Драхомира, который всегда на мгновение замирал, прежде чем рассказывать о резиденции своего отца. Песок был красным, словно рубин на пальце Фольмара. А небо было багровым. И два солнца освещали им путь, заставляя вспоминать, что на небе Осмальлерда ещё совсем недавно и вовсе не было светила. А ещё Танатосу нравился сильный ветер. Пусть плащ и не спасал от холода — от ветра он защищал в должной мере, и Чернокнижнику всё хотелось посмеяться над Бьёрном, который всё пытался закутаться в шарф, который вышила ему Деифилия. Что же... Следовало отдать должное орденской привычке спать прямо в верхней одежде, чтобы не тратить слишком много драгоценного времени после пробуждения на процесс натягивания этой самой одежды на себя — Танатосу не приходилось теперь мёрзнуть и желать как можно скорее вернуться, чтобы оказаться в компании своих друзей. Толидо мог наслаждаться видами уровня алого генерала. Что же... В этом была, пожалуй, какая-то справедливость, пусть он никогда в неё не верил.

Шли они уже довольно долго и единственное, что, пожалуй, раздражало Чернокнижника — непрерывное ворчание его товарища. Как будто бы нельзя просто помолчать, если уж нет настроения? Впрочем, Танатос прекрасно понимал, что и сам никогда не отличался умением помолчать тогда, когда молчание нужнее всего — по мнению Хелен он всегда был слишком уж красноречив и никогда не умел вовремя заткнуться (как и затыкаться вообще). Но обычно Танатос всё-таки не опускался до ворчания — язвил, оскорблял, хамил, но ворчать... Эрментрауд никогда не ворчал, сразу приходило Чернокнижнику на ум. А чем он хуже бывшего наставника?..

А брюзжание Асбьёрна мешало Танатосу любоваться местными красотами. Оно отвлекало, мешало сосредоточиться на песке, камнях и небе. И несколько раздражало, так как в недовольстве Бьёрна Тан прекрасно слышал страх — оборотень чего-то боялся на этом уровне. Чего-то не мог понять — и из-за этого страх сковывал его по рукам и ногам, заставляя говорить глупости и возмущаться случившимся. Оборотень возмущался из-за всего подряд — из-за песка, из-за ветра, из-за того, что Чернокнижник вчера довольно много выпил и спал очень долго...

— О, Бьёрн, заткнись, — недовольно пробормотал Толидо, стараясь не говорить слишком громко. — Ты не Деифилия, чтобы быть таким брезгливым, а я не Драхомир, чтобы меня можно было так отчитывать. Не моя вина, что мы оказались в этой чёртовой пустыне. Это ты вчера поссорился с нашим вспыльчивым демоном, а вовсе не я.

Пустыня казалась бескрайней, а небо необычайно низким и неспокойным, из-за чего почти хотелось испугаться. И смотреть — смотреть, насколько хватит сил и внимания. Разглядывать облака и оба солнца, что почти не грели, пусть и находились низко-низко над землёй. Было в этой картине что-то завораживающее. И безумно мрачное. Тёмное. Почти как в Ордене, что поклонялся самой смерти. И почти весёлое, будто бы тот, кто магически связан с этим местом — почти как жрецы некоторых орденов со святилищами — обожает посмеяться, стараясь сделать вид, что он ещё не совсем стал чудовищем. Будто бы от личности хозяина этого места ещё хотя бы что-то осталось. Впрочем, возможно, это действительно было так. Танатос отца Драхомира не видел ни разу в жизни и, вероятно, не имел никакого права что-либо думать о нём — пусть это Йохан придумывает истории о людях, которых нисколько не знает. У Толедо фантазия никогда не работала настолько хорошо.

Это Йохан мог вообразить всё на свете и даже облечь придуманное в слова. Это Драхомир был образован столь хорошо, что мог повелевать мирами — да и людьми тоже, если бы ему это было нужно. Это Деифилия была старательна, это Асбьёрн был умён, это Саргон был начитан — Танатос же никогда не обладал ни хорошим воображением, ни памятью на зелья и цифры, ни сколь-нибудь стоящими знаниями, ни усердием, а книг в своей жизни он прочёл всего пять. По правде говоря, всё, что он умел — читать, писать, считать деньги (считать что-нибудь другое было весьма затруднительно) да запоминать то, что было опробовано на нём.

Однако даже он сейчас чувствовал что-то странное, что шло от оборотня — что-то, связанное с магией, было не так, как должно было быть. Лилит говорила, что для того, чтобы чувствовать магию, следовало обладать воображением. Но, пожалуй, чтобы понять, что с Асбьёрном что-то не то, не следовало чем-то там обладать — когда Бьёрн не сердился, по его лицу можно было прочесть всё, что угодно. К тому же, лицо оборотня казалось совсем бледным, что, пожалуй, Чернокнижника тоже настораживало. Впрочем, слово «настораживало» вряд ли могло передать всю гамму эмоций.

Что-то было не так с этим местом. Что-то определённо было не так, пусть Танатос и чувствовал себя довольно хорошо — очевидно, магии этого места не нравился именно Бьёрн. Вероятно, ей вообще не нравились оборотни. Или не нравился определённый их вид — Толидо в видах оборотней не разбирался от слова совсем, почти так же, как Асбьёрн не разбирался в видах магии. Вероятно, уровень, который первоначально задумывался как цитадель — Драхомир говорил, что это было известно сразу, ещё до того момента, как уровень оказался создан — не слишком-то любил тех, кто обладал какими-то специфическими способностями. Вот у Танатоса способностей не было. Ну или почти не было. А те, что имелись, были столь обыкновенными, что о них даже говорить лишний раз не хотелось.

Впрочем, в любом случае Чернокнижнику было бы нисколько не легче, если бы он знал, какие оборотни не нравятся уровню. Потому что его другу-оборотню не стало бы легче от осознания того факта, что существуют в мире — в этом или в их собственном — твари с подобными способностями, которых этот уровень принимает и не пытается загрызть единственным возможным для себя способом — магическим давлением, о котором так любила поговорить Лилит.

Как оказалось — хорошо, что эта гадюка так любила поболтать о подобном явлении. Потому что теперь Танатос хотя бы смутно представлял, на что они напоролись. Правда, не сказать, чтобы это особенно ему помогало, но... Чернокнижник хотя бы понимал, с чем имеет дело. И ещё понимал, что стоит как можно скорее вывести Бьёрна с уровня, если он не хочет, чтобы оборотень сошёл с ума.

А сойти с ума было не так уж трудно. Толидо постарался прислушаться к себе. Это удалось не сразу, зато получилось сообразить, что что-то происходщит и с ним тоже, а не только с Бьёрном. Магия проникала и в разум Танатоса тоже, только вот Чернокнижник не чувствовал себя от этого хуже — его сознание просто уходило, убегало, утекало, выскальзывая из-под тяжёлого камня этого странного и непривычного колдовства, не даваясь ему в лапы. Толидо старался уйти от этой напасти, не обращать на неё внимания — вероятно, так было куда проще с ней справиться.

— Где мы, Танатос? — спросил Асбьёрн несколько тише и слабее, чем Танатосу бы этого хотелось.

Это было ужасно на него непохоже — тихий голос и едва слышная речь. Обычно Бьёрн всегда говорил довольно громко, если всё-таки позволял себе открыть рот — даже когда старался бормотать себе под нос. И если бы не сложившиеся обстоятельства, Толидо, пожалуй, был бы только рад тому, что Асбьёрн, наконец, охрип. Только вот на обычную болезнь это точно не было похоже. А ко всем «необычным» Чернокнижник относился с большой долей осторожности и недоверия.

А ещё Танатос совершенно не представлял, как ему нужно ответить. «Мы в другом мире»? Это объяснение из его уст звучало бы слишком глупо. Глупее того, что он обычно говорил. Говорить о другим мирах было неприкосновенной привилегией Мира. Пожалуй, справедливо — так как Киар, Лилит и Ратмир говорить об Интариофе не слишком любили, а все остальные, включая даже Изара, родились именно в Осмальлерде. Драхомир же был сыном самого интариофского солнца, следовательно, хотя бы немного свой мир знал (и не немного, если знать, сколько он путешествовал), Драхомира можно было слушать долго — рассказывать он умел весьма интересно.

Чернокнижнику всегда нравились сказки о чужих мирах. А особенно — леденящие душу истории о местной жестокости. Правда, о жестокости Мир рассказывал редко — лишь когда рядом не было Деифилии, которую снабжать такой информацией демон почему-то очень не хотел. Рассказывал он складно, так что Танатос почти всегда с удовольствием его слушал — это было намного лучше, чем слушать завывания Йохана, у которого истории были обычно куда более наигранные и неправдоподобные (впрочем, вероятно, правду обычно говорил как раз Йохан, ибо Мир врать просто обожал, чему Деифилия была не очень-то рада).

Однако говорить Асбьёрну о другим мирах сейчас совершенно не хотелось. Ситуация была совершенно не та. Да и вряд ли оборотень сможет хоть что-нибудь понять — он сейчас не в лучшем состоянии. Ему стоило дать передохнуть — дать улечься на какой-нибудь камень и лежать до тех пор, пока не станет хоть чуточку легче. Только вот вряд ли у них обоих была такая возможность — Интариоф был для них чужим. Вряд ли тут можно было вот так разлечься и ничего не делать.

— Вот интересно получается, Бьёрн, — задумчиво сказал Чернокнижник, изо всех сил стараясь держаться как можно более серьёзно и не расхохотаться, — пил вчера я, а заблудился в итоге ты...

Сколько Танатос помнил их знакомство, оборотень всегда терялся, когда к нему обращались подчёркнуто серьёзно и вежливо — и если теперь он уже умел держать себя в руках, то пару лет назад едва не заикался, когда Толидо или Мир начинали так с ним говорить. Впрочем, это и теперь казалось Чернокнижнику достаточно смешным. Потом он как-нибудь постарается справиться с проблемой вроде магического давления, а сейчас... Сейчас можно было и немного поиздеваться над оборотнем.

Асбьёрн нахмурился. Он выглядел очень растерянным, и Танатосу пришлось приложить много усилий, чтобы выглядеть серьёзно. Пусть Бьёрн и чувствовал себя не слишком хорошо, вероятность того, что он может ударить, если обидится, оставалась довольно большой.

Оказываться избитым сейчас совершенно не хотелось.

— Я не могу превратиться, — вздохнул оборотень. — Ни в кого — ни в медведя, ни в какую-нибудь птицу. Что-то мне мешает.

Вот это было уже плохо. Лилит о подобном ничего не рассказывала. Чернокнижник боялся, что может случиться что-то непоправимое и уже готов был проклинать Драхомира с его дурацкими шутками. Если они действительно находились на уровне его отца — неужели он не знал о существовании некого магического поля, что теперь оказывало на Бьёрна такое влияние?

Настроение самого оборотня раздражало Толидо ещё больше. Как будто бы он не мог сделать лицо попроще и выглядеть несколько более бодро? Нет же... Следовало заставлять старшего товарища волноваться и казаться умирающим, словно бы всё действительно обстояло так ужасно! И Чернокнижник мог только надеяться на то, что с этим мальчишкой всё будет хорошо.

— Перестань мямлить! — несколько раздражённо фыркнул Танатос. — Лилит говорила мне, что с тобой происходит. И ты от этого не помрёшь.

На счёт последнего Чернокнижник был не слишком-то уверен. Он вообще не мог быть в чём-то уверен. Но Асбьёрн, кажется, немного успокоился, когда услышал эти слова. Это уже было неплохо. Во всяком случае, позволяло хотя бы немного сосредоточиться на проблеме, а не думать о том, как всё отвратительно.

Когда Бьёрн стал верить, что ничего ужасного с ним не случилось, он снова начал ворчать. Танатос усмехнулся и подумал, что, пожалуй, даже это было лучше умирающего вида этого представителя оборотничьего семейства. А ещё Асбьёрн начал размахивать руками, когда говорит. И Толидо только и может усмехнуться — всё-таки, этот малец взял от Драхомира довольно много привычек. Куда больше, чем всегда пытается представить, ругая демона по поводу и без. Куда больше, чем хотелось бы Деифилии, которой, вероятно, невыносимо видеть отражение собственного поклонника в родном брате.

Асбьёрн почти столь же вспыльчив, как и Мир, хотя и куда более мрачен и обидчив. Ещё один взмах рукой, и Танатос не смог сдержать улыбки — настолько оборотень сейчас напомнил ему этого вздорного белобрысого демона, что из-за какой-то очередной дурацкой идеи забросил их сюда. Пожалуй, стоило напомнить этому придурку — когда они вернутся домой, разумеется, — что с друзьями так не поступают. Вероятно, по-хорошему, стоило бы даже рассказать Деифилии об этом маленьком приключении — уж она-то вряд ли одобрит, что её брата забросили непонятно куда из-за очередной ссоры. Впрочем, пожалуй, рассказывать о случившемся Дее — слишком большая подлость даже для Толидо.

— Он не стоит и её мизинца! — раздражается Бьёрн, и Танатос сначала никак не может уловить нить разговора, ибо не особенно внимательно слушал ворчание этого мальчишки. — Он такой эгоист и наглец, что у меня не хватает слов, чтобы описать моё отношение к этому ублюдку!

Разумеется... Разве оборотень мог прожить хотя бы минуту, не обругав Драхомира за все грехи, которые только существуют в мире?.. Будет даже интересно посмотреть, что скажет Асбьёрн, когда они всё-таки окажутся дома. Не попробует ли он перегрызть демону горло?.. Драхомир вполне заслуживал такой реакции. К тому же, вряд ли ему с его-то регенерацией станет хоть немного плохо от «столь незначительной раны». Или, возможно, стоит придумать что-нибудь более оригинальное и интересное — Драхомир заслуживал хорошей взбучки за своё поведение.

Впрочем, пожалуй, стоило заступиться за Мира, пусть порой он и являлся весьма раздражающим существом. Справедливости ради стоило отметить, что демон был просто удивительным — не было ничего, что было бы ему не по плечу, не было ничего, что он мог бы сделать. Деифилия, когда была не слишком рассержена на него за его внимание к себе, даже называла его невозможным. Пожалуй, это слово лучше всего подходило для описания Мира. К тому же, делать всё равно было совершенно нечего — идти молча было, пожалуй, даже скучно, а скучать Толидо никогда не любил.

— Он-то? Стоит... — усмехнулся Танатос. — Они оба друг друга стоят, мой дорогой косолапый друг... Как будто нашей очаровательной, прелестной Деифилии может попасться кто-нибудь, кто будет любить её столь же сильно, как и Драхомир.

— Как будто я с этим спорю! — тут же огрызнулся Асбьёрн, почти обиженно утыкаясь носом в вышитый серебряными нитками дурацкий оранжевый шарф, украденный им месяца два или три назад. — Думаю, вряд ли найдётся кто-нибудь, кто будет любить её хотя бы наполовину столь же сильно, как Мир.

Танатос расхохотался. Что же... Иногда Бьёрн его поражал своей логикой, и это казалось Чернокнижнику одновременно очень странным и забавным. Вероятно, стоило отдать должное Деифилии, у которой с логикой было всё в полном порядке. И поблагодарить её за то, что она не давала лишний раз своему братцу делать глупости. И что несколько усмиряла нрав Драхомира тоже. Танатос, пожалуй, не слишком-то любил эту девушку — с Бьёрном у него сложились куда более тёплые отношения, а Деифилия... Вряд ли у неё вообще могли хоть с кем-то сложиться тёплые отношения. Так что Чернокнижнику не стоило из-за этого расстраиваться.

Что-то сверкнуло. Танатос несколько насторожился, но решил не останавливаться. Следовало найти возможный источник и наполнить фляги водой, чтобы в случае чего не умереть от жажды. Мысль, возможно, была в чём-то весьма глупой — ибо неизвестно, что в Интариофе была за вода — однако другой у Толидо пока не было, следовательно, лучше было последовать хотя бы этой, так как с планом действий у них с Бьёрном вышла некоторая заминка. Плана попросту не было, как и всегда в подобных обстоятельствах. Только вот оборотень всегда был твёрдо уверен, что у Танатоса план есть, только Чернокнижник не спешит о нём рассказывать.

Шум воды где-то вдалеке — едва слышный, хотя и было странным то, что Асбьёрн ничего не слышал — заставлял Танатоса двигаться дальше, хотя ноги уже едва слушались, и с каждым мгновением всё больше хотелось как следует накостылять Миру, что, как всегда, позабыл — нарочно или нет — о том, что у Чернокнижника и оборотня нет крыльев, что есть у демонов. Через некоторое время они добираются до реки, и Бьёрн устало опускается на песок. И Танатосу даже хочется пожалеть его, так как не так давно Деифилия заставила брата сменить старые сапоги на новые.

— Вроде как споришь... — не смог сдержать улыбки Толидо, подходя поближе к воде и убеждаясь, что это не какой-нибудь мираж.

Река оказалась настоящей. Самой настоящей — вот только вода в ней другая, почти оранжевая. Но это вода, Танатос уверен. Однако можно ли её пить — в этом Чернокнижник очень сомневался. Вероятно, стоило просто уйти в сторону, забыв об этом месте. Тем более, что, в отличие от пустыни, здесь Толидо совершенно не нравилось.

Вряд ли, однако, Асбьёрн был в состоянии встать и продолжить идти. И Танатосу совершенно не хотелось терять своего спутника только из-за сиюминутной прихоти, от жалящего желания убежать из этого места. Убежать как можно скорее — пока ещё не стало слишком поздно.

— Много ты понимаешь в человеческих чувствах! — фыркнул Бьёрн. — Поменьше Мира, хотя ты человек, а он — нет.

Да, пожалуй, это было правдой. В чувствах — человеческих или нет — Драхомир действительно понимал гораздо больше. И любой другой в Сонме — тоже. Танатос же никогда не считал их чем-то важным — и каждый раз, когда ему хотелось испытать что-нибудь, в памяти всплывали слова Эрментрауда об эмоциях и их ненужности. В Ордене быть чувствительным означало верную смерть. И у Толидо никогда не было выбора, если он хотел сохранить в себе что-то гораздо более важное, чем чувства — имя и самого себя, собственное упорство и своё везение. Впрочем, вряд ли Чернокнижник когда-либо тяготился тем, что чувствовать он, пожалуй, не умел. Ну там злость, раздражение, ненависть вполне могли найти себе место в его душе, но вот всё остальное...

Деифилия и Асбьёрн никогда не были близки. Даже в тот день, когда Танатос впервые увидел этого мальчишку, восьмилетнего и насупленного, рассерженного, а не напуганного, хотя ему, пожалуй, следовало испугаться. Бьёрн тогда сбежал из дома — потому что был обижен на кого-то из своих родителей. И это спасло ему жизнь — вряд ли Дея вспомнила бы о нём в ту ночь, когда замок горел. Она взяла с собой любимую младшую сестрёнку и подругу. И обе погибли через некоторое время. А Асбьёрн сбежал сам, наткнулся в лесу на Танатоса и узнал о погроме Биорига только на следующий день — когда Йохан нашёл в лесу трёх девчонок. Деифилия забыла о брате. Забыла о его существовании. И обо всех других своих братьях и сёстрах — тоже забыла. Ей было всё равно. И она не особенно бы плакала, если бы Бьёрн тогда умер.

Однако оборотень почему-то заботился о ней. По-своему, конечно, но заботился — отгонял от неё слишком назойливых мужчин, защищал в трудных ситуациях и приносил какую-то одежду, когда Сонм совершал набеги на маленькие деревушки или просто воровал с рынков. И Танатос никак не мог понять, из-за чего Бьёрн так старается — по его мнению, Деифилия вполне заслуживала того, чтобы брату на неё было наплевать. Заслуживала — ещё со своих тринадцати лет. А, может, и гораздо раньше.

— Она — моя сестра, — добавил оборотень чуть тише. — Единственный живой родственник. Не сказать, чтобы я её сильно любил или что у нас с ней хорошие отношения, но... Танатос, у меня больше никого нет, кроме неё.

Танатос усмехнулся. Ему, пожалуй, никогда этого не понять. Возможно, у него и была семья — когда-то давно, когда родители ещё не отдали его в Орден. Только вот после... После Чернокнижник не мог чувствовать перед ними какую-то ответственность. И перед сёстрами тоже. Тем более — перед ними.

По правде говоря, Чернокнижник не знал, не случилось ли с ними что-нибудь, когда он сбежал из Ордена — жрецы не любили беглецов и старались всеми возможным способами им отомстить. Впрочем, его это никогда особенно не интересовало — он всегда заботился лишь о собственном выживании, а на других ему обычно было просто плевать. Эрментрауд позволил ему улизнуть тогда, и это было единственное, в чём Толидо был благодарен бывшему наставнику.

— Тан, а у тебя кто-нибудь есть? — спросил Асбьёрн, когда Танатос остановился и облокотился на один из валунов. — Кто-нибудь, кто был бы тебе дорог?

Толидо усмехнулся. Хелен был дорог её отец. Так сильно, что спустя девять лет она никак не могла забыть его гибели и простить жрецам его смерть. Йохану были дороги мать и сёстры — он сам о них рассказывал. И ещё пару лет назад едва-едва мог сдержать слёзы, когда говорил о них. Деифилия тоже жила воспоминаниями, пусть и никогда не рассказывала о них кому-либо в Сонме. Драхомир вообще состоял из привязанностей— отец, умершая мать, истаявшая от чахотки жена, двое друзей, Деифилия, Асбьёрн... Танатосу иногда казалось, что Миру всё на свете было дорого. У всего Сонма были воспоминания о людях, которых они любили — когда-то давно или до сих пор. Но у Толидо их не было.

Танатосу никто никогда не был дорог. И он тоже никому никогда не бывал дорог. В этом было что-то такое правильное, такое обычное, что Чернокнижник не мог и представить, что всё могло быть иначе. Он мог ненавидеть, мог считать человека приятным или неприятным, но ничего больше. Он мог заботиться о Сонме — просто потому что без Сонма ему было бы труднее выживать. Но вряд ли хоть когда-нибудь в жизни Танатос Толидо кого-нибудь любил. И вряд ли когда-нибудь будет.

— У меня есть я.

Ответ прозвучал слишком просто. И, вероятно, слишком резко, так как Асбьёрн снова нахмурился. Оборотень был обидчив, как и всегда. Только вот в Интариофе это было немного не вовремя — следовало как-то выбраться отсюда, оказаться дома, прежде чем обижаться на кого-нибудь. А ещё, вероятно, стоило оказаться умнее оборотня и завершить разговор как-то более мирно. Не хватало ещё подраться из-за такой ерунды.

— Бьёрн, разве я похож на человека, у которого хоть кто-нибудь есть? — улыбнулся Танатос. — Ну, кроме нашей шумной компании, разумеется.

Асбьёрн мягко усмехнулся и положил руку товарищу на плечо, и Чернокнижник сообразил, что оборотень на него больше не обижается. И Толидо стоило многих усилий не позволить самодовольной усмешке проявиться на своём лице — не хватало ещё им снова поссориться.

Некоторое время Бьёрн ничего не говорил. И они оба молчали. Молчали и шли куда-то вперёд, надеясь найти выход из этого места — слишком безлюдного, чтобы быть к ним дружелюбным. И Танатосу порой хотелось зашипеть, закричать, топнуть ногой и усесться где-нибудь рядом с одним из валунов, обидевшись на всех и вся — на свою глупость, на бесполезного Асбьёрна, на слишком уж весёлого в последнее время Драхомира, на Интариоф, что не выпускал их на волю. Не думая долго, Толидо забрался на один из камней, чтобы посмотреть, не заканчивается ли где-нибудь эта рубиновая пустыня — Мир как-то говорил, что Сверд есть уровень цитаделей и шахт. Возможно, следовало выйти к ним, пока они с Бьёрном не померли от голода и жажды.

— А вот, кажется, ребята прибыли по наши души, — усмехнулся Чернокнижник, заметив приближающиеся к ним тёмные фигуры. — Предлагаю не дожидаться, когда они к нам приблизятся, а бежать уже сейчас.

Драхомир происходил из рода, что умел извлекать из людей и демонов души. И, вероятно, Киндеирн был ещё более хорош по этой части. А Танатосу как-то совсем не хотелось лишаться души просто потому, что он попался какому-то там алому генералу под горячую руку.

А тёмные фигуры приближались, и Толидо смог увидеть, что это были не люди, это были странные тени, слишком пугающие, слишком необыкновенные, чтобы можно было оставаться рядом. И следовало как можно быстрее бежать, пока они не совершили то, для чего были предназначены.

А ещё — магическое давление усиливалось. И теперь Танатос без труда его чувствовал, не приходилось даже напрягаться. И было всё труднее уходить от него. Чернокнижник старался изо всех сил, но с каждым мгновением получалось всё хуже, а в голове билась одна-единственная мысль — бежать, бежать как можно скорее и куда угодно, но только подальше от этого места и от этой чёртовой реки.

Асбьёрн смотрел на тени почти завороженно. Словно бы они лишали его рассудка, когда он на них просто смотрел. И Толидо чувствовал, как сердце всё скорее начинало биться об его грудную клетку, а Бьёрн был готов сделать даже шаг навстречу этим странным тварям. Он словно перестал быть собой, превратившись в марионетку, в куклу, которой может управлять любой желающий.

— Бежим! — дёрнул его за рукав Танатос, и оборотень обернулся.

Взгляд его снова стал осмысленным, и Чернокнижник порадовался бы, если бы только успел, но страх заставил его просто схватить Асбьёрна за руку и потащить куда-то за собой. Куда — Толидо и сам не знал. Он просто бежал. Непонятно куда. Непонятно, зачем и от кого — он не знал, кем были эти твари и для чего были посланы. Но ему просто было страшно. За них обоих.

Что происходило дальше — Танатос помнил плохо. Какие-то фрагменты отпечатались в его голове, но, пожалуй, их недостаточно, чтобы составить полную картину случившегося. Толидо прекрасно помнил, что бежал, что Асбьёрн тоже бежал, не выпуская его руку, и что кто-то преследовал их. Что-то грохотало, солнце слепило глаза, и Чернокнижник никак не мог понять — какое же из двух. Танатос не мог понять, почему его волновало, какое из солнц светит ему прямо в глаза. И почему ему казалось, что в этот момент на небе появилось ещё одно — тоже.

А потом всё поплыло перед глазами и стало совершенно неважным. Всё растворилось, словно бы сознание Танатоса было чем-то вроде соли, которую можно растворить в воде. И всё исчезло — пустыня, небо, три — их было всё-таки три — солнца, одно из которых как-то странно приближалось к ним, и тени... И даже Орден исчез из головы Толидо. Он не мог вспомнить в этот миг о нём ровным счётом ничего, как ни пытался — мысли о месте его заключения и ученичества всегда помогали Чернокнижнику справиться с любыми страхами и мыслями. И страх тоже исчезал. Будто бы кто-то просто убрал его из сознания Танатоса. И ему бы хотелось испугаться ещё больше, только он был не в состоянии это сделать. И Толидо просто не выпускал руку Асбьёрна. Почему-то он не мог бросить здесь оборотня.

— Набегались? — услышал Чернокнижник чей-то насмешливый голос спустя несколько мгновений — или часов, или даже дней...

Танатос Толидо мог только кивнуть в ответ. Не совсем понимая, что происходит. Не совсем зная, что ему следует сделать дальше. Вообще ничего не понимая. Совершенно ничего.

В голове было пусто. Словно кто-то выпил его досуха, выпил все его мысли и воспоминания, оставив лишь жалкие их отблески. Словно бы кто-то что-то сделал с его душой. И почему-то эта мысль не казалась сейчас Танатосу слишком странной и невероятной. И страшной тоже не казалась. Асбьёрн находился рядом. Это было первое, в чём Толидо убедился. Чтобы как-то прийти в себя, Чернокнижник стал думать обо всём, что он видел здесь, когда открыл глаза — о голосе, о чёрных доспехах и об алом плаще того, кто находился рядом с ними.

Интонация была очень знакомой, пусть голос Танатос слышал впервые. И видел этого мужчину он тоже впервые. И Толидо решил присмотреться повнимательнее — очевидно, этот демон был хозяином этого места. Или кем-то, кто занимал довольно высокое положение. Волосы у него были совсем седые, а лицо в глубоких морщинах. Комната была довольно большой, но почему-то казалось, что этот мужчина занимал всё возможное пространство. Он был высок ростом и довольно широк в плечах, но дело было совсем не в этом. Дело было в магии. В магии, похожей на ту, что заставила их с Бьёрном практически сойти с ума на некоторое время, прежде чем они очутились здесь. Чернокнижник никак не мог понять, кого же демон ему напоминает. И лишь когда мужчина посмотрел на него, сообразил, что взгляд у Драхомира в некоторые моменты был очень похож. Только вот глаза у Мира были голубыми, а не зелёными.

Танатос чувствовал пальцы Бьёрна на своём запястье. Оборотень цеплялся за него с таким... отчаянием, с такой надеждой, что Толидо становилось даже немного стыдно. Чернокнижник никогда не являлся тем, кто будет спасать просто так, твердил он сам себе. Даже когда они бежали из Ордена — он спасал себя. Даже когда он одолел вендиго — он спасал себя. И только.

Асбьёрн, кажется, тоже пришёл в себя. Когда взгляд оборотня стал осмысленным, когда Бьёрн почти отшатнулся от Танатоса, тут же отпустив его руку, Толидо понял, что с его товарищем всё в полном порядке. А мужчина в чёрных доспехах — кажется, это был Киндеирн — расхохотался.

— Ну раз пришли в себя, приглашаю вас обоих отобедать со мной! — улыбнулся он им.

И, пожалуй, всё, что мог подумать Чернокнижник — так это то, что им очень повезло, что отец у Драхомира куда более дружелюбен, чем сам Драхомир. И что он сам даже не против остаться в Интариофе ещё на пару часиков.