Неизбежность (джен)

«Бедный Люциус... Учитывая ярость, которая гложет Волдеморта, узнавшего, что тот пожертвовал крестражем для достижения собственных целей, и поражение, которое он потерпел в прошлом году в Министерстве магии, я нисколько не удивлюсь, если в глубине души он только радуется, что сидит сейчас в Азкабане…»

Именно так я сказал Гарри в ту ночь, когда он принес мне воспоминание, погребенное в памяти Горация, и наконец подтвердил мои подозрения о дневнике Тома. Не сомневаюсь в том, что мальчик понял: мои слова — это не просто риторика. Но и не смог пока осознать их до конца. Гарри еще слишком молод, еще не научился абстрагироваться от ненависти, подниматься над нею… Пусть и несмотря на то, что обладает огромной способностью любить. Но, говоря о том, что жалею Люциуса, я действительно имел в виду именно то, что сказал… Что я его жалею.

Иногда люди забывают, что я видел, как рос Люциус Малфой, как он взрослел. Они забывают, что я наблюдал за тем, как возрастала и его гордыня, его честолюбие, его любовь к власти… с тех самых пор, как только вошел он в Большой зал одиннадцатилетним мальчиком. Я наблюдал за ним, видел, как он учится быть достойным потомком своей знаменитой семьи, как старается оправдать ожидания родителей. Видел точно так же, как годы спустя увидел все это и в Драко. Да-да… его сын прошел почти тот же самый путь.

Я помню, каким был Люциус, когда закончил Хогвартс, каким вышел из его стен во взрослую жизнь, готовый идти выбранной дорогой, и никогда не сомневался, что он будет поступать так, как он в итоге и поступал. Мда… Какая жалость, что итогом воплощения столь ярких амбиций стал арест и пребывание в мрачной тюремной камере.

Не думаю, конечно, что он поблагодарит меня за эту жалость, но ведь… я и не жду благодарности.

* * *

— Что, старик, позлорадствовать пришел? — он не двигается, оставаясь сидеть на полу камеры.

Дверь за мной закрывается с тоскливым скрипом. Тюремная одежда выглядит потрепанной и делает Люциуса старше своих сорока двух лет. Но его язвительная усмешка остается прежней. И по-прежнему идеально ему подходит.

— О, вовсе нет, Люциус, — отвечаю я. — Даже если бы я и обладал подобной склонностью, то, поверь, сейчас у меня есть гораздо более важные дела.

На какое-то мгновение усмешка сползает с его губ, и, нахмурившись, Люциус отворачивается и смотрит в сторону. Ах… возможно, мне не стоило столь бестактно напоминать о его собственном вынужденном бездействии. Но как же легко забыть и не задумываться о таких вещах. Тем более что есть еще много чего, о чем мне нужно беспокоиться…

— Ты не будешь возражать, если я присяду? Видишь ли, старым костям требуется отдых…

Кривясь в безрадостной улыбке, он машет рукой в сторону лежанки, которая высечена прямо в каменной стене.

— Чувствуй себя как дома.

С облегчением опускаюсь на предложенное сиденье, и ирония Люциуса сразу становится понятна. Но не обращаю внимания на это оскорбительное гостеприимство, сейчас я все равно не смог бы наколдовать себе более удобный стул: палочку меня заставили отдать охране. И, может быть, это и хорошо — не хочу рисковать, демонстрируя ему свою почерневшую высохшую руку. Он может и не догадаться, но вот… если об этом узнает Волдеморт...

Ах да… Я же принес ему кое-что. Где же?.. Мне казалось, что положил в этот карман…

— Угостишься шоколадом? — протягиваю Люциусу плитку из «Сладкого королевства».

— Нет, Альбус, я не хочу шоколада.

Пожав плечами, отламываю кусочек для себя. Даже без дементоров мрачные стены Азкабана могут выморозить из души тепло.

— Итак, чему обязан такой нежеланной для себя честью? — с иронией спрашивает Люциус.

— Ну-ну… не стоит быть настолько неприветливым с тем, кто потратил время, чтобы побеспокоиться о твоем благополучии.

— Неужели? Уверен, тебе и дела никакого нет до моего благополучия! Ты ненавидишь меня. Так же, как всегда ненавидел любого слизеринца.

— Наоборот, я всегда считал ненависть утомительной тратой времени и энергии.

Люциус фыркает.

— Ну да. Конечно. Как я мог забыть… Тогда полагаю, ты пришел сюда, дабы прочитать мне проповедь о любви.

— Нет, я пришел поговорить с тобой о Драко.

Такого он явно не ожидал. И даже поворачивает голову, чтобы уставиться на меня.

— Но тебе нечего сказать мне о нем.

Я глубоко вздыхаю.

— Видишь ли, будучи директором школы, где учится твой сын, я надеялся, что наши прискорбные политические разногласия не затмят то, что оба мы заботимся о его благе. Я просто хотел бы заверить тебя, что всегда буду действовать в интересах Драко.

Запрокинув голову, Люциус смеется, и в смехе его слышится безумие. И это напоминает мне смех Морфина Гонта, который я тоже услышал здесь, в Азкабане. Только много лет назад.

— Чего ты хочешь от меня, Альбус? — презрительно кидает мне он со всегда присущим циничным здравомыслием. — Неужели думаешь, что сможешь произвести на меня впечатление своим потертым гриффиндорским идиотизмом?

— Почему ты думаешь, что я вообще хочу произвести впечатление?

Люциус приподнимает подбородок.

— Потому что ты здесь.

— Я уже объяснил, зачем я здесь.

Долгую и безмолвную минуту мы пристально смотрим друг на друга. Но потом он первым нарушает молчание.

— Ты знаешь, что не сможешь выиграть эту партию.

Не удержавшись, я качаю головой. Ну почему слизеринцы всегда пользуются терминологией победы или поражения?

— Нет… — отвечаю ему. — Речь идет не об играх, не о соревнованиях. Я пришел поговорить лишь о тебе и твоей семье.

Уставившись на свои руки, Люциус сцепляет и расцепляет пальцы. Интересно, знает ли он о том, какую миссию поручили Драко? Думаю, да. Не могу себе представить, что Волдеморт упустил шанс вручить Малфою оружие, с помощью которого тот бесконечно истязал бы самого себя. Что же касается того, что Люциус считает, будто я ничего об этой миссии не знаю… Пусть так и думает.

Он продолжает хрустеть пальцами, и я вижу его длинные и уже слегка деформированные ногти, так сильно отличающиеся от обычно ухоженных рук Люциуса Малфоя. На двух пальцах они даже неаккуратно обгрызены. И это столь не похоже на него.

— Драко очень переживает за тебя, — осторожно говорю ему я.

— К тебе это не имеет никакого отношения, — огрызается он. — Ты не имеешь права критиковать моего сына за то, переживает он за меня или нет.

— Не делай вид, что тебя не заботит это, Люциус, — я сознательно смягчаю тон. — Не стоит. Особенно передо мной.

Он снова усмехается.

— Ты зря тратишь время, Альбус. Ты не доберешься до меня через Драко — и не доберешься до Драко через меня.

— Даже не планирую. Вот только… неужели ты действительно хочешь, чтобы он сделал тот же выбор, что и ты? Наверное, трудно не иметь возможности поддержать своего ребенка в такие бурные времена…

— Я не нуждаюсь в твоей жалости!

— Не нуждаешься, верно… — медленно соглашаюсь я. — Ты всегда был очень самостоятельным. Но запомни, Люциус, нет слабости в признании своих ошибок.

— И в самом деле, нет, — парирует он. — Единственная слабость — это совершать их.

Мы снова сталкиваемся взглядами. Его глаза темнеют, а на щеках появляются два красных пятна. Рывком он поднимается с пола и приближается ко мне.

— Убирайся! Оставь меня одного!

Я не двигаюсь. Еще не хватало бояться Люциуса Малфоя.

Он смотрит на меня сверху вниз.

— Запомни! Чего бы ты ни делал, — он цедит каждое слово, как проклятие, — тебе никогда не рассорить меня с сыном. Драко никогда не бросит меня. И не предаст!

— И это замечательно, — киваю я. — Если что и спасет Драко, так это его верность семье.

— О-о-о… избавь меня от своих загадочных банальностей! — Люциус снова выглядит разъяренным. — Уходи отсюда!

Я улыбаюсь, зная, что этим разозлю его еще сильней, но не могу удержаться. Он всегда пытался контролировать происходящее. И всегда не любил, когда у него это не получалось.

— Как знать, может, еще придет время, когда ты будешь рад этим банальностям. И рад тому, что ты и твоя семья так зависите от них, — напоследок бросаю ему я и поднимаюсь, чтобы уйти.

Что ж… больше мне здесь делать нечего. Теперешнее бессилие Люциуса ясно как на ладони. И нет смысла подтверждать его лишний раз.

Но, подойдя к двери, все-таки оборачиваюсь назад. Скорее всего, я больше никогда не увижусь с Люциусом Малфоем по эту сторону Завесы.

— Мне очень жаль. Прости… — с этими словами перешагиваю порог, и дверь камеры со скрипом закрывается. Какое-то время я еще вижу, что он сосредоточенно наблюдает за мной. Но, к сожалению, не могу прочитать выражение его лица.

* * *

Почему я отправился к Люциусу в тот день?

Причина, думаю, ясна: я пошел сажать семена. Победы не добиться, если позволить человеку уничтожить свою душу, а Люциус — это все-таки не Том. Потому что сумел сохранить ее целой. И сумел сохранить способность любить. Даже если его любовь и произрастает из гордости, ненависти, страха, но она может родиться. Он пока еще умеет любить. А там, где есть любовь, есть и надежда.

Он тоже поймет это. И когда-нибудь вспомнит эту встречу.

Мог ли я что-нибудь сделать по-другому? Что-то, что остановило бы Люциуса, Северуса, Беллатрикс, Эвана и других моих учеников от превращения в добычу страшного монстра бездушия, который к тому времени уже пожрал Тома? Если и мог, то… к сожалению, не вижу как… Они все словно бы нуждались в этой ненависти. Цеплялись за нее, строили вокруг нее всю свою жизнь.

Хельга Хаффлпафф была неправа — нельзя подходить ко всем с одинаковой меркой. Это не работает. И я виноват, что слишком часто забывал, насколько они разные, наши студенты.

Но… я всегда старался делать лишь то, в чем был действительно уверен. И то, чего сделать больше не мог никто. Может быть, и зря. Может, кто-то другой справился бы и лучше…

Что ж… Достаточно бесплодных рассуждений. Есть время сеять и время жать, тем более что моя роль подошла в этом спектакле к концу. Я больше не увижу Люциуса.

Ах, Люциус… и все же… я прошу прощения за то, что и тебе, и Драко пришлось пройти этот путь. За то, что не спас вас от этого. Обоих.