Ноги (гет)

Изумрудный город — это не Канзас, и Канзас — не Изумрудный город, — изрек Страшила. Остальные молчали, подавленные мудростью его слов. © А. Волков

Пятнадцать или больше

— Знакомы мы… даже не припомню, сколько лет. Но в школе учились вместе, это точно, значит, не меньше семи.

— На самом деле, больше, конечно же. Все десять.

— А то и пятнадцать.

— И все семь…

— Десять.

— …пятнадцать лет он действует мне на нервы.

— Она действует мне на нервы. Поэтому мы разводимся.

— Не спрашивайте, почему мы, в таком случае, поженились. Ну, если не переносим друг друга… Об этом все спрашивают! А мы оба выглядим идиотами, которые не могут толком объяснить.

— Так и есть.

— Просто мы с детства вместе, понимаете?

— Семь лет, — уточнила сотрудница министерства, занося перо над пергаментом.

— Пятнадцать!

— Пятнадцать.

— Пятнадцать, — покорно кивнула сотрудница, сделав чернильную закорючку.

— Вот дура, — Панси хлопнула дверью и обернулась к Блейзу, скривив губы, точно на язык ей попался кусочек горькой шоколадной лягушки. — Она так ничего и не поняла.

— Мы подадим на нее жалобу старине Кормаку, — усмехнулся тот, ослабил галстук и дернул плечом, поправляя длинный кожаный ремень. Сумка послушно болталась у бедра.

— Ты издеваешься? — Панси едва шевельнула губами, но Забини услышал каждый звук.

— Даже в мыслях не было, — он широкими шагами пересекал холл, Панси бежала следом, часто перебирая высокими каблуками, точно такими же, как у Падмы Патил. Такими же были каблуки, разумеется, а ноги — многим лучше. Так считала сама Панси, и Блейз, скрипя зубами, признавал ее правоту.

Ножонки

Когда-то ноги Панси походили на стручки гороха, страдающие бледным ожирением. Эту страшную болезнь Панси Паркинсон придумала сама и сильно гордилась — то ли придумкой, то ли болезнью. Упитанные ляжки обтягивали белые колготы, колени костяными блюдцами выдавались чуть вперед, а щиколотки, напротив, были тощими и оканчивались большими ступнями.

Маленькая Панси так и рисовала себя: девочка в платьице, а из-под платья торчат стручки, белые, растолстевшие, точно вот-вот лопнут и рассыплют перезревший горох.

Панси топнула одним из стручков и, чуть не плача, проревела:

— Я так не могу! Не получается!

Блейз прищурил один глаз и одернул жилетку. Мир не стал половинчатым, но скособочился, исказился; там, где секунду назад был кусок комнаты, темнота выгрызла дыру и заполнила ее собою.

Только что Блейз без помощи рук пролил чернила на пергаменты мистера Паркинсона.

— Мальчики становятся волшебниками раньше, — заявил он, хотя сам бы не смог объяснить, где услышал такую глубокую истину. — А уж потом вы.

«Вы» — это девочки, совсем иная раса, живущая на другом конце света.

— Тогда я тоже хочу быть мальчиком, — она тряхнула ровно подстриженными волосами и сделала шаг вперед. Наверное, хотела бежать туда, где девочек делают мальчиками.

— Ты им никогда не будешь, — Блейз задрал нос и зацепил большие пальцы за края карманов. — У тебя же нет…

— У меня есть! — оборвала Панси, уверенная, что Забини нечем козырять. Ее родители толклись рядом с самим министром, так разве может у Блейза быть что-то, чего нет у нее?

— Нету у тебя! — Блейз, кажется, начал выходить из себя. Желание доказать собственную правоту вырывалось из него булькающими звуками, он давился словами и краснел. — Я видел, что нету!

Забини одним махом расстегнул пуговицу на штанах и спустил их до колен.

— Где у тебя такая штука?!

Панси вытаращила глаза, раскрыла рот, набрала полную грудь воздуха и завизжала на одной ноте так громко, что промокшие пергаменты сжались в комки и сами отправились в мусорку.

— Панси.

Мистер Паркинсон, постукивая тростью, тяжело шагнул в кабинет. Он обвел хмурым взглядом голожопого Блейза и ревущую дочь.

— Я же велел тебе не заходить сюда без спроса. — За его спиной маячила миссис Забини. Панси всегда называла ее про себя «миссис Забини», несмотря на постоянно меняющихся мужей. — Почему ты кричала?

Панси стояла, набрав в рот воды. Потрясение от того, что у Блейза все же есть преимущество, опустошило ее и придавило к земле.

— Блейз? — миссис Забини протиснулась мимо мистера Паркинсона и поманила сына. Тот подошел ближе, придерживая штаны руками. — Почему ты в таком виде? — ее ногти впились в острый подбородок. — Ты разве не понимаешь, что одежда дана нам не для красоты или забавы? Показывать себя девочке неприлично, даже если вы знакомы давно.

Раздался негромкий басовитый смех.

— Милая, я тебя умоляю, прекрати лицемерить. Ты же сама понимаешь, какую чушь несешь. Рано или поздно…

— Что?!

— Моргана с тобой, милая, пускай лучше сейчас изучат письки друг друга, чем лет на пять позже!

Миссис Забини, будь на то ее воля, протаранила бы взглядом отца Панси или выгрызла в нем дыру, как крыса в куске сыра.

— Ты хочешь, чтобы они выросли такими же, как мы с тобой? — сдавленно прошептала она, положив ладони на бедра. Успокаивала себя, наверное.

Панси переминалась со стручка на стручок, Блейз крепко держался за пояс брюк, оба смотрели на родителей и ловили каждый звук. Они не понимали, что такое «лицемерие», но слово было хлестким, легко легло на язык и засело в мозгу занозой.

— Я хочу, чтобы они выросли еще хуже, — мистер Паркинсон, посмеиваясь, махнул рукой, но тут же серьезно добавил: — Твой сын испортил письмо министру.

— Или твоя дочь.

— Кто из вас? — отец повысил голос.

— Я, — Блейз наконец догадался натянуть штаны. — Нечаянно.

— Мы это исправим, — выдохнула миссис Забини и подошла к мистеру Паркинсону вплотную. — Я смогу искупить вину сына.

— Мы напишем новое, — завороженно проговорил тот и сглотнул комок в горле, выросший в один миг.

— Папа! Блейз уже совсем волшебник! А я еще нет, — Панси снова топнула ногой-стручком.

Ножонкой.

По малой нужде

— Ты куда?

Блейз сдул со лба челку:

— Поссать.

— Я с тобой.

Панси бывала в мужском туалете гораздо чаще, чем все девочки Хогвартса вместе взятые. В этом она могла дать фору даже Гарри Поттеру и его дружку, которые частенько отирались в женской уборной на третьем этаже.

Обычно Панси стояла у окна и смотрелась в зеркальце, пока Блейз, отвернувшись, справлял нужду. Рот ее не закрывался ни на секунду.

— Когда я сказала ей, что списывать не дам, надулась, представляешь?! А ведь я вообще не уверена, что сделала все правильно. Ну и ладно, все равно мы с ней не дружим, не велика потеря, правда травологию теперь придется клянчить у равенкловцев, как думаешь, дадут? Ну, не дадут, значит, сделаем сами. Общим умом неужели не сделаем, хотя это последнее дело — самим делать. Ну лень же. А еще нужно сходить посмотреть, как Драко тренируется. Здорово, что его взяли в команду, второкурсников редко берут, а тут повезло…

— Не повезло, а купил.

Забини поддернул штаны и вжикнул «молнией». Он был слишком длинным для своих двенадцати, и Панси с ее короткими ножонками приходилось задирать голову, чтобы видеть его лицо.

— Думаешь, у него совсем нет таланта ловца? Говорят, там талант нужен…

— Совсем, — коротко бросил Блейз, — летать умеет, но летать все умеют. И нет, я не завидую.

Они вышли в коридор и пошли к лестнице, что вела в холл, а оттуда — на улицу. Панси едва поспевала за ним, путалась в мантии, цеплялась за руку Забини и снова трещала. О квиддиче, о девчонках, о родителях вроде бы. Блейз настолько привык к ее болтовне, что почти не замечал. Он находил голос Панси монотонным и от того снотворным.

В дверях Панси нос к носу столкнулась с Падмой Патил. В таблице неприятностей, составленной Панси для себя, Падма занимала почетное место посрединке: ненависти, как некоторые гриффиндорки, не вызывала, но и дружеских чувств Панси не испытывала. Больше всего раздражала уверенность Падмы в собственной неотразимости.

— Пройдешь, Паркинсон? — та стояла на пути и не собиралась отодвигаться в сторону. Блейз с кожей да костями проскользнул мимо, как иголка, вымазанная маслом.

Панси притормозила в паре футов и уперла руки в бока.

— Не соизволит ли ваше величество отойти? — передразнила она.

— Не-а.

— Тебе же хуже. Я как раз искала, на ком бы опробовать новые заклятия…

Падма напряглась и сжала руку в кармане. Забини вернулся и наблюдал за сценой, стоя по ту сторону двери.

— Отойди.

— А ты меня заставь.

Мальчишки с Равенкло, толпившиеся позади Падмы (среди них затерялся и Забини), обернулись к Панси и достали палочки.

Панси сжала зубы и опустила голову, будто решила боднуть обидчиков. Блейз знал это ее движение как свое и мог предсказать, как она поступит дальше, поэтому приготовился отбиваться от ухажеров Патил.

Они успели моргнуть полтора раза, прежде чем Панси пошла в атаку. Всей массой бросилась на сборище, преграждавшее путь, и пихнула Падму в грудь; та пошатнулась и едва устояла на ногах. Послышались крики «ты что творишь?!» и «держи ее!», но Панси плевала на них.

— Перпетуум мобилус! — крик рассыпался искрами из глаз Падмы, которая завертелась на месте волчком и останавливаться не собиралась.

— Вингардиум Левиоса! — взвизгнул светленький паренек-третьекурсник, и юбка Панси взвилась вверх, открывая розовые трусы в рюшках и обрюзгшие ляжки.

Где-то глубоко-глубоко зародился стыд, он вспенился и подступил к горлу. Хотелось кричать и, может, плакать, но Панси не сделала ни того, ни другого. Вместо этого она вздохнула, бросила короткий взгляд на Блейза и отставила ногу, как это обычно делала миссис Забини. Выдержав паузу, как можно громче хмыкнула и надрывно выговорила:

— Насмотрелись?

Юбка вернулась на место, Падма остановилась, а четверокурсник Майлз спокойно убрал палочку в карман.

— Вы здесь все сумасшедшие. И ты в первую очередь, Паркинсон.

— Я знаю, — Панси почесала ногу и прошагала мимо изумленной публики на улицу, к Блейзу. — Достали, — буркнула она.

— Покажи им письку. Помогает.

Издевался он, намекая на представление, или всерьез советовал? Панси предпочитала думать, что всерьез.

— Ты правильно сделал, что не вмешался.

— Конечно, я вмешиваюсь только по большой нужде. Эти ваши девчачьи разборки мне побоку.

Конечно, ты хочешь казаться крутым, подумала Панси и улыбнулась своим мыслям.

Это Блейза не оправдывало; друг должен защищать, а не стоять в сторонке. Какой-то неправильный у нее друг, надо внести его в таблицу неприятностей. На пару дней.

К слову, о таблице неприятностей. В ней были пустые строки, постепенно заполнявшиеся именами людей — и другими гадкими мелочами.

Лицемерие

Забини не давал ей покоя с самого Святочного бала, почти две недели. Не в том смысле, что выспрашивал или подкалывал. Нет, он просто облюбовал себе уголок в ее мозгах и не желал уходить. Блейз явился на бал без пары и за весь вечер только один раз подошел к ним с Драко — пригласить Панси на танец.

Она согласилась, как иначе, и Малфой легко кивнул. Отпустил.

Забини прижал ее к себе, увлекая в танцевальный круг, но за все время не произнес ни звука. Потом Панси видела его с какими-то страшилами-пятикурсницами; пили они огневиски, принесенный из Хогсмида. После Блейз исчез и нашелся чуть погодя на улице, за кустами, где валялся с милашкой-кудряшкой и не предпринимал никаких попыток ее облапать.

На следующее утро Панси поднялась в общую гостиную поздно, и Блейз как обычно ждал ее, чтобы пойти на завтрак. Ни слова, ни взгляда о вчерашнем, точно не было Бала, и все это им приснилось.

— Как Малфой?

— Нормально. Как обычно.

Хорошо целуется, но большего себе не позволяет. Настоящий джентльмен, руки не распускает, под юбку не лезет.

— А ты почему один был?

— Да так.

Такой разговор должен был произойти между Блейзом и Панси на следующее утро после Святочного Бала.

Но разговора не случилось. Вместо него — молчание Забини и треск болтовни Панси. Все как обычно в течение… многих лет.

В тот же день, около полудня, Панси получила письмо от матери, в котором миссис Паркинсон приглашала дочь и Блейза в гости «на пару дней, что остались до начала семестра». Миссис Забини уже приняла подобное приглашение и ожидала встречи с сыном у Паркинсонов.

— М-м? — Панси приподняла брови.

Блейз повел плечами и кивнул. В последнее время он разговаривал все меньше, благо, Панси давно научилась понимать его без слов.

— Побледнели, — вынес вердикт мистер Паркинсон, оглядывая детей.

— До синевы, — согласилась миссис Забини, появляясь в гостиной и распространяя удушливый запах лаванды и вереска.

Мать Панси не смогла согласиться или возразить, потому что срочно отбыла через каминную сеть к заболевшей подруге. Это же надо — на самое Рождество!

Они обнялись, все вчетвером, и одновременно отступили друг от друга. За окном хмурилось небо, готовилось выжимать из набрякших облаков снег.

Снег все-таки пошел ночью, небосвод, как ни старался, не удержал застывшую влагу в себе.

«У неба недержание», — пробормотала Панси, выходя из своей комнаты. Она прокралась по коридору, чтобы добраться до гостевой спальни Забини, но наткнулась на него за первым же поворотом.

— Блейз, что ты?.. — от неожиданности громко спросила она. Блейз, согнувшись в три погибели, подглядывал в замочную скважину.

— Да тише ты, не ори. — Он шикнул и мотнул головой.

— На что ты смотришь?

Забини зажал ей рот ладонью. Ладонь пахла свежей травой, наверное, опять протирал ею ботинки. Панси услышала неясные звуки из-за дверей родительской спальни.

«Что происходит?» — молча спросила Панси, в ответ Блейз, так же не говоря ни слова, подтолкнул ее к замочной скважине. Панси машинально запахнула халат поплотнее и наклонилась к дырке.

На кровати ворочались тела. Где чьи руки, не разобрать, волосы свалявшимся комком на подушках, кожа блестит от пота. Тела сплетались, двигались суетно и в то же время медленно, будто торопились не спеша.

Панси не сразу поняла, кого именно видит. Лишь когда заметила шрам на широкой спине, узнала отца.

— Папа?

— Тс-с, — она снова ощутила у себя на губах прохладную руку. — Пусти меня.

— Погоди.

Панси не хотела уходить. Не могла перестать смотреть, оставить эту треклятую дырку в двери и спокойно лечь спать.

— Ты… хочешь попробовать… так же?

Панси почти не слышала, увлеченная зрелищем. Отец тяжело приподнимался на локтях и снова пристраивался между ног миссис Забини, пока та обхватывала его за покатые плечи. Задница его ходила равномерно, ягодицы немного сжимались при каждом толчке и тут же расслаблялись, но лишь на секунду. Оба стонали — она тонко и отрывисто, а он — будто от боли, глухо, с придыханием.

Это завораживало, точно Империус, лишало воли и заставляло, не отрываясь, следить за каждой мелочью, за каждым мимолетным движением.

Забини повторил вопрос, когда они оказались в ее комнате.

— Что?

В ушах до сих пор звучал протяжный крик миссис Забини, а перед глазами вставал образ спресованных, склеенных тел, заходящихся в экстазе.

— Я видел, как они это делают. Я давно за ними наблюдаю. Ничего сложного, — Блейз глубоко втягивал воздух и выдыхал через рот.

Он намеренно не называл их отцом и матерью, словно то были чужие люди, незнакомые, безликие. Люди, которые просто трахались в комнате наверху.

— Ты хочешь…

— Да. Я хочу попробовать так же. Я… слишком давно об этом думаю. Постоянно.

— Но…

— Я хочу понять, что заставляет твоего отца трахать мою мать под носом у собственной жены, — жестко припечатал Забини, назвав вещи своими именами.

Слова хлестнули по лицу как вымоченная в смоле плетка, оставляя черный-пречерный след. Глаза Панси слезились, и лицо Блейза расплывалось пятнами.

— Только поэтому? — она заставила себя мыслить трезво и не поддаваться. Никому и ничему не поддаваться, даже Забини.

— Не только, — он помолчал. — Ты же сама все видела. Тебе разве не интересно, как это? И не тянет испытать что-то такое?

Панси отвела глаза. Стоило признать, что зрелище было отвратным: пыхтение, пот, стоны, скрип кровати, копошение. Но удовлетворенное урчание отца и довольная улыбка миссис Забини после того, как все закончилось, не давали покоя. Отвратное зрелище не отпускало, будто сильный магнит, возвращалось в голову, как школьники в Хогвартс — каждый год на протяжении веков. Воспоминания пробуждали тревогу где-то внутри грудной клетки, тревога ползала, таилась внизу живота, щекотала нервы. И почему-то хотелось в туалет, хотя Панси недавно оттуда вышла.

Да, предвкушение будоражило, поджилки дрожали, руки тряслись. Хуже, чем перед Святочным балом, когда Панси с замиранием ждала от Драко оценки своего наряда.

Блейз подошел совсем близко. Ощущение его присутствия, привычное, как овсянка за завтраком, обрело сладковатый привкус. Его пальцы присобрали материю халата, обнажая колени, бедра, комкая ткань, оглаживая ягодицы. Забини прижался к ней и сунулся к шее, целуя нежную кожу, пробуя, потихоньку, легко, едва касаясь. Панси знала эту манеру — делать вид, что лица не существует, облизать шею, ключицы, уши, дождаться, пока девушка сама не выдержит и не предложит свои губы, щеки для поцелуев. Панси выучила все эти уловки наизусть еще тогда, когда они с Блейзом только учились целоваться.

— Ну?

Забини, само собой, догадался, что с ней фокусы не пройдут и никаких шагов навстречу не будет, если не спросить напрямую.

Это «ну» могло означать все, что угодно, но Панси ясно прочла в интонации: «Сделай что-нибудь, покажи, что ты не против».

Она сама не определилась, против или за, и потому просто стояла перед ним, как картонка. Блейз почесал подбородок о собственное плечо, будто ему не хватало решительности, и, ослабив пояс, стащил брюки. Брюки кучей остались лежать у ног, и Забини перешагнул через них, украдкой заглянув Панси в глаза.

Так странно. Она сотню раз видела член Забини, письку , как он, дурачась, называл его. Но сейчас, когда он спустил штаны совсем с другой целью, старалась не смотреть туда.

Рубашка отправилась к брюкам, туда же упали слова Блейза:

— Сними уже это. Быстрее!

Прозвучало как приказ, подхлестнуло Панси под колени. Под попу.

Что — «это»?

— Так нечестно, — прошептал Забини самым мерзким из своих голосов. — Снимай, — он комкал подол ее халата, дернул за кончик пояса.

— Зато у тебя есть то, чего нет у меня, помнишь? — Панси усмехнулась, губы ее сложились в ленивую запятую, которая прилегла отдохнуть.

— Хватит.

Блейз засунул ладони между тонкой материей ее розовых трусов — она обожала розовые трусы — и бедрами, провел сверху донизу, спуская белье до лодыжек. Панси поежилась, словно от холода, а он не спешил вставать с корточек и убирать руки.

— Если на то пошло, я ни разу не был с тобой в женском туалете.

Она неловко переступила, запуталась, оступилась и с негромким «ай!» упала на кровать. Блейз быстро оказался рядом и спустил с ее худых плеч плотный халат.

— Погоди, Забини, — Панси все-таки сказала это. — Это ведь все не по-настоящему, верно? Мы же просто попробуем и все. Мы ведь знаем друг друга как… как свои пять пальцев.

— Вот насчет пальцев… мы сейчас и поглядим.

Блейз погрузил пальцы во влагу и провел по складкам между ног Панси. Он не до конца сообразил, зачем это нужно, но мистер Паркинсон делал так постоянно, и матери, судя по всему, очень нравилось. Низ живота сводило, как если бы изнутри щекотали перышком и тыкали палочкой одновременно.

Он долго не мог попасть куда нужно. Не решался помочь себе руками, будто член сдулся бы от прикосновений.

«Не может же моя собственная писька меня испугаться, — лезла в голову пронзительная мысль. — Ну же, возьмись и помоги себе, — приказал себе Блейз. Пот уже стекал по вискам.

Панси лежала под ним и не шевелилась. В ее широко раскрытых глазах мелькали мгновения. Такие же цифры, как на маггловских электронных часах. Панси, верно, отсчитывала, сколько секунд он там копошится. С каждой секундой Блейз падал в собственных глазах все ниже. Как выглядел в глазах Панси, он даже думать не решался.

«Да брось, она видела ее сотню раз с самого детства».

Забини, преодолев себя, аккуратно обхватил член и повозил по мокрым складкам, почувствовал, что они пропускают его внутрь. Непривычное, скользкое ощущение, отличное от того, что он испытывал наедине с самим собой. Панси пискнула и запрокинула голову так, что Блейз видел только подбородок. Он повозился, пристраиваясь удобнее, придерживая руками.

— Что это? — смазка окрасилась в розоватый. Или даже красный, не разберешь в полумраке. — Что не так?

— Так и надо… должно быть, мне девчонки говорили, — прошептала Панси, как будто выдавала страшную тайну.

— Точно? — он тоже слышал от парней что-то такое, но все равно растерялся.

— Ну!

Блейз качнулся вперед и снова назад, повторяя движения за мистером Паркинсоном, словно тот был наглядным пособием. Плавно, чуть дергано, но складно, вжимая Панси в постель и придерживая ее за бедра. Губы Панси, раскрытые и высохшие, притягивали; Забини поступился привычками, остановился и крепко прижался к ним, проводя языком. Она прикрыла веки, обхватила его ногами и сжала плечи. С ритма Блейз, отвлекшись, сбился, и пришлось потратить еще с минуту, чтобы найти его вновь.

Кажется, получалось. Он же говорил — ничего сложного.

Письки

Ни одному из них и в голову не пришло связаться друг с другом.

— Не связывайся с ней.

— Не связывайся с ним.

После ареста отца Драко зарос апломбом, глупостью и испугом. В поезде первого сентября нес несусветную чушь про Пожирателей, последний год в школе, который на самом деле был предпоследним, и валялся на коленях у Панси.

Слова эти — не связывайся — он шептал каждому из них в темноте коридоров, в зеленоватом сумраке гостиной, в солнечном свете Большого зала. Блейз пожимал плечами, Панси висла на шее Малфоя и кивала, но, так или иначе, они с Блейзом постоянно встречались в пятнадцать ноль-ноль, сразу после обеда, не сговариваясь.

Забини направлялся в туалет, Панси чаще всего плелась за ним, скорее по привычке. А еще потому, что туалетная комната находилась на солнечной стороне, и безжалостные полуденные лучи хорошенько освещали все неровности кожи. Она вновь доставала свое зеркальце и молотила языком без умолку, заглушая журчание воды и мочи.

— Драко совсем исхудал и чужой такой стал, не ест, не спит, пропадает где-то, как ты думаешь, это связано с…

— Наверняка. Провал Люциуса в министерстве был слишком серьезным.

Панси заполнила последнюю строчку своей таблицы неприятностей и захлопнула тетрадь.

Блейз заинтересованно поглядел на нее.

— Скажи мне, милая Паркинсон, какого черта ты делаешь рядом с Малфоем? Он плохо кончит, вот увидишь.

Панси отметила про себя, что обращается он к ней, как отец к миссис Забини — «милая».

— Тебе-то что за дело? — она задрала нос и мантию. Обнажилось тощее бедро, перетянутое резинкой чулка. Из полной девочки Панси превратилась в болезненную худобу с синяками под глазами. Из-под резинки торчал свернутый пергамент. Блейз истолковал все по-своему, а Панси в душе только на то и надеялась — что он поймет жест правильно.

Он выхватил бумажку и развернул, проигнорировав фальшиво-возмущенные вопли.

— «Дорогая моя, любимая дочь! Как твои дела…» Бла-бла-бла… — Забини оторвался от чтения: — Вели в следующий раз писать мусор короче. «И самое главное, Панси! Я призываю тебя прекратить всяческое общение с Блейзом. Причины я обязательно объясню, но позже. А пока просто верь мне, дочка. Целую…» Ах вот оно что.

Блейз мягко рассмеялся.

— Поздно охранять дракона, когда деревня сгорела.

— Что ты имеешь в виду? — вскинулась Панси. Она почти наступила на носки его туфель.

— Разбежались они, что ли, с матерью? Не думаю, что мистер Паркинсон стал бы настраивать тебя против меня из-за таких пустяков. Вряд ли… Может, мы в немилости у Лорда?.. Интересный поворот.

Казалось, Забини забыл о существовании Панси и разговаривал исключительно с собой.

— Что же у них там происходит…

— Что ты имел в виду, когда сказал про дракона и деревню? — настойчивее повторила Панси и все же наступила ему на ногу.

— Эти престарелые развратники, — Блейз расхохотался и закатил глаза, — еще лет десять назад сделали все, чтобы мы с тобой никогда не избавились друг от друга.

— Что?!

— Вот ты представляешь свою жизнь без меня? — он оскалился. — Я без тебя — нет.

Щеки вспыхнули, не выдержав прямолинейности. Панси словно отхлестали по лицу, а Блейз, наоборот, побледнел. Истина настолько очевидная, что оспаривать ее бессмысленно.

— А я…

«…представляю», — хотела выдавить Панси, но слово застряло где-то в глотке, подобно волосяному шару.

— …тоже нет.

Забини был рядом всегда, как третья рука или там вторая голова. Уродливо, но естественно, а значит, не безобразно. Притягательно-уродливо.

— Я знаю, на какую ногу ты припадаешь, когда ссышь, — Панси захлебывалась словами. Они копились внутри нее целых полчаса, а может, минут сорок. За сорок минут их набралось столько, что не счесть, и теперь они толкались, лезли наружу, путались. — На левую. Ты знаешь, что раньше мои ноги были ожиревшими гороховыми стручками. Сколько бы мы ни пыхтели, умрем от предсказуемости. Или сожрем друг друга, что не лучше.

— Ага, а еще я видел твою письку. А ты видела мою.

— И они ужасны. Во всяком случае, твоя.

Они хохотали так, что Миртл в трубе зажала уши.

Панси почти повисла на нем. Вернее, ей пришлось бы подпрыгнуть, чтобы обхватить Блейза за шею, но он наклонился сам.

— А как же Драко?

Иногда Блейза нужно было убить. Жаль, что тот не был фениксом, которого можно воскрешать из пепла, Панси с удовольствием воспользовалась бы такой возможностью.

— А что Драко? Он знает, что мы друзья. К тому же, он слишком занят. И Падме мы тоже ничего не скажем, — подмигнула ему. Забини знал, что она подмигнет.

— У тебя очень красивые ноги. Я давно хотел сказать, вот… сказал.

— Не ври.

Блейз, улыбаясь, потянулся к ней за поцелуем, но их прервал победный возглас:

— Вот же они, держите их, миссис Норрис, а я побегу за профессором Снейпом! Девушка в мужском туалете!

Филч прихромал, заслышав смех, но он явно переоценивал свою кошку. Задержать двух совершеннолетних волшебников миссис Норрис вряд ли могла.

Панси прыснула и зажала ладошкой рот.

Вот же они, держите!

Хватайте их!

Хватайте

Хватайте его!

— Вот же он! Хватайте его! — кричала Панси, указывая на Гарри Поттера. Блейз стоял по другую сторону Большого зала, крепко сжимая палочку в кулаке.

Сотни лиц, одинаковые овалы с нарисованными кругляшами-глазами, повернулись к ней. Панси смотрела исподлобья, густая длинная челка скрывала брови, и волосы открывали лишь часть лица. Синяки под глазами углубились, растеклись, нос заострился, словно Панси не хватало воздуха.

Так и было. Блейз осязал мурашки на ее коже, чувствовал, как легкие сжимаются и не дают вздохнуть. Он думал вместе с ней, угадывая мысли с точностью, будто у них с Панси одна голова на двоих.

«Почему они не слушают? Не видят такого простого спасительного решения. Нужно уносить ноги. Мои красивые ноги».

Панси, конечно, думала о ногах, стройных, длинных, даже слишком длинных, с большими ступнями. Все остальное в собственном теле ей не нравилось: маленькая грудь, узкие бедра и едва заметный живот. Живот прирос к ней намертво и выживал год за годом, несмотря на то, что от Панси остались одни кости и хрящи.

Блейз мог обхватить ее лодыжки руками.

Малфой с ужасом смотрел на Паркинсон, нос его тоже вытянулся, на щеках проступали пятна.

— Какая же ты… сучка.

Падма Патил выбилась из толпы, выступила вперед и зашипела гусыней. Панси задрала подбородок.

Панси, набитая недостатками сверху донизу, как стручок — горохом, полная злобы, ненависти, мерзости, подлости, пороков, оставалась излишне прямолинейной. Они с Блейзом оба страдали прямолинейностью, будто болезнью. Слово «лицемерие», вонзившееся в их общую голову еще в детстве, стояло в рамочке, словно музейный экспонат, ни разу не тронутое. Панси предпочитала сначала облить грязью, а потом улыбнуться, но не наоборот.

Забини, тихонько распихивая локтями однокашников, пробирался к ней. Через весь Большой зал, так далеко, что мышцы сводило от напряжения. Сейчас, вот сейчас, нет, чуть позже, что-то произойдет, и он должен быть рядом с Панси.

Паркинсон, привыкшая называть вещи своими именами, ткнула пальцем в Гарри Поттера — при всех ткнула — и призвала сделать первое, что приходило на ум. Схватить его и отдать, раз просят. Спасти тем самым сотню жизней. Две сотни ног. И почему принято считать по головам?..

Большая свалка подростков, внутри каждого из которых бурлили возбуждение и животный страх, ощетинилась, готовая броситься на Панси и разорвать.

Блейз добрался до нее в тот самый момент, когда Макгонагалл сжала губы и, прищурившись, указала на дверь.

— Из-за тебя нас всех вытурили.

— Отвяжись.

Они брели по узкому лазу, подталкиваемые людским потоком.

Панси тряхнула волосами и пошла быстрее.

— И почему принято считать по головам? — пробормотала она. Видимо, мысль не давала ей покоя.

— Потому что для большинства людей голова — самое главное. Они ею думают. А ты думаешь…

— Слушай, если ты собрался читать мне нотации, лучше не начинай. Ты меня бесишь, понял? Я — это я, что не ясного, я никогда не стану Патил или там Уизли. И вся гадость, леность, безответственность, жадность — тоже мои!

— Да уж, если раскроить тебе череп, гадость оттуда можно ложкой черпать. И жрать.

— А если зашить тебе рот, можно спокойно жить, — съязвила Панси, вглядываясь в темноту. Очертания лица Блейза смывались тусклым светом на кончиках палочек.

— Из-за тебя нас всех вытурили…

Она попыталась лягнуть его. Грязь облепила подошвы ботинок, испачкала ладони.

— …и тем самым спасли, м?

Панси ненавидела эти выкрутасы. Непостижимая логика и игра словами уничтожали ее, втаптывали в землю. Она видела крохотную девочку в платьице, из-под которого торчали стручки, и кривилась от пренебрежения.

Впереди показалась низкая дверь.

— Ну и пусть.

— А давай поженимся, Паркинсон? — он резко остановился, и толпа, словно волнами, омывала их с двух сторон.

— Что? Ты не заболел, Забини? — Панси вытаращилась на него, пригладила вздыбленные волосы и потрогала лоб.

— Ты так удивляешься, как будто я предлагаю тебе сменить розовые трусы на голубые.

Да, вот это, в самом деле, было бы удивительно. Панси попыталась найти разумную причину послать Блейза подальше.

— Нам слишком мало лет. И слишком много из них мы прожили вместе.

— Ты не понимаешь, Панси. Нам же сам бог велел, разве нет? Это он натолкнул меня на мысль показать тебе свою…

— Тогда она выглядела не лучшим образом, — скривилась Панси, но не могла не улыбнуться.

— Представь, как все удивятся. Это будет такой пиздец, что у всех глаза на лоб полезут, — Забини схватил ее ладони и сжал их, как в самый первый раз.

Весомый аргумент.

— А давай.

Первый из неприятностей

— Вы согласны?

Низенький мужчина с жидкой бородой и обширной лысиной внимательно посмотрел на Панси.

— Что? А, да, согласна, конечно, глупый вопрос. Раз я стою здесь, то согласна.

— Они у всех так спрашивают, — Блейз фыркнул и, не дожидаясь разрешения, прижался к ее губам.

Служитель министерства, тот самый, что еще Дамблдора хоронил, вытер пот со лба и пробормотал что-то вроде «совсем охренели». Впрочем, особо благочестивым гостям вместо этого померещилось бы «безобразие».

Гостям не померещилось, потому что их не было.

— Он идиот? Этот министерский чинуша…

— Чинуша всегда таким был, мой старый знакомый: выдавал мать замуж все девять раз.

Они поднимались на лифте совсем одни, все работники в три часа дня сидели по кабинетам.

Панси моргнула раз, второй и засмеялась в голос.

— По-моему, он бессмертный, — Забини пожал плечами и поправил кольцо на пальце. Кольцо с непривычки мешало.

— По-моему, мы у него первые такие.

Служащие отдела магических игр и спорта, ожидавшие лифта на седьмом уровне, услышали взрыв хохота и попятились.

— Ну, — придя в себя, заключил Блейз, — теперь осталось сообщить близким и друзьям, — он, рисуясь, расправил плечи и сунул руки в карманы.

— Пф-ф, вовсе необязательно.

— Чинуша разболтает матери, они с ней почти друзья. Нужно убить его и заставить замолчать, пока он нас всех не похоронил, как старика Дамблдора.

Забини скинул мантию и заклятием незримого расширения засунул в сумку.

— Ничего смешного, на самом деле, если мы его прикончим, нового найдут нескоро, и сотни покойников останутся не зарытыми.

А Панси все равно считала забавным тот факт, что женит и хоронит один и тот же человечек.

— Это ты, Блейз? Где ты был, я пыталась связаться с министерством, но тебя там…

— Да, это я. Я был занят — женился.

— Вальдемира обещала заехать, привезет мне из Франции редкое зелье, дорогое, но оно того стоит.

— А что наш муж? — Блейз налил себе виски и внимательно посмотрел на мать.

— Наш муж улаживает проблемы с гоблинами, — сдержанно ответила она, глядя на часы. Наверное, назначила встречу мистеру Паркинсону. — Так чем ты, говоришь, был за… Что-ты-сказал?!

Миссис Забини выронила из рук чашку и в растерянности забыла склеить осколки, Блейзу пришлось сделать это самому.

— Репаро. Я женился. К слову, если соберешься замуж в десятый раз, лысый чинуша на месте.

— Кто? — миссис Забини глотала воду и шарила рукой в поисках стула.

Забини взмахнул палочкой, и мягкое кресло подкатилось прямо ей под ноги.

— Кто?! — мистер Паркинсон хлопнул дверью кабинета. С него мигом слетела шелуха благостного настроения.

— Да с чего ты взял? — Панси отвернулась в стене, как маленькая.

— Кто? — отец грузно подступил к ней, развернул к себе и заставил посмотреть в глаза. — Я же все равно узнаю, стоит связаться с сыном старика Маклаггена по каминной сети.

— А ты Веритасерум мне в глотку влей! И маму позвать не забудь для семейного совета.

— Как будто я не знаю, что означает кольцо на пальце! — отец ударил кулаком по столу так, что чернильница подскочила и опрокинулась.

Камин вспыхнул сам, не дожидаясь его, и спустя секунду мистер Паркинсон помог миссис Забини отряхнуть мантию.

— Я так и знал.

— Я так и знала! — воскликнули они, уставившись друг на друга.

Блейз с хлопком появился в кабинете и швырнул кожаную сумку на стул.

— Откуда она у тебя? — как ни в чем не бывало спросила мать.

— Купил. Чтобы не выделяться из маггловской массы, — он скорчил рожу.

— Да какая, к Моргане, разница! — взревел мистер Паркинсон. — Что вы натворили?!

Чернила впитывались в пергаменты, а те, что не успели, капали на пол. Забини улыбался про себя, припомнив свои спущенные штаны и Панси, ошарашенную несправедливостью природы.

— Ничего страшного не произошло. Вы сами сказали, что предполагали… К тому же, у каждого из нас определенные… привязанности.

Родители вздрогнули и прокашлялись.

— Но почему вы нам ничего не сказали?

Миссис Забини обмахивалась веером, созданным из ничего.

— Я сомневался, что Панси в последний момент не надает мне по морде.

— А я думала, что Блейз шутит, — буркнула та.

— А… а… дальше что? Жить будете вместе, что ли? — мистер Паркинсон выхватил у миссис Забини веер и пару раз взмахнул им. — Вы же невыносимы. Вы безалаберные, вас же одних оставлять нельзя…

— Да, — кивнула миссис Забини. — Вы хоть представляете, что теперь связаны… навсегда, — с сомнением закончила она, пересчитав в уме всех своих мужей.

— Давно уже, — тихо пробормотала Панси. Примерно с тех пор, когда в этом кабинете были пролиты первые чернила. «Употребление Феликса вызывает зависимость», — прозвучал знакомый голос в ее голове. Не к месту и не вовремя.

— Бле-е-ейз?

— Ноги, мама. Лучше, чем у тебя.

— Ты издеваешься?

— Да бросьте, я и так на последней строчке ее таблицы неприятностей.

— Ты — на первой вообще-то.

Блейз — худшее, что случилось с ней в этой жизни. Потому что избавиться друг от друга они не могли.

Гораздо больше пятнадцати

Мистер и миссис Забини пришли в министерство на следующий же день, и служащая, чуть не поседевшая от их вчерашнего визита, схватилась за голову.

«Что на этот раз?!» — читалось в ее расширенных от ужаса глазах.

— Не поверите, но мы пришли подать на вас жалобу! — Блейз развел руками. — Вернее, не мы, а моя жена.

— Твоя бывшая жена, — уточнила Панси и нарочно наступила шпилькой на лакированный носок его туфли.

— Да-да, как я мог забыть, — откровенно веселясь, Забини поднял руки. Сдался на милость Панси и заодно поправил на плече длинный ремень сумки.

— Вы являетесь уже в третий раз, — сотрудница перебирала неисчислимые бумажки на столе и мысленно изобретала способы избавиться от назойливой парочки. Сразу ведь видно, что разводиться не собираются, только на нервах поиграть приходят. Два сапога пара. Два сапога, прогрызенных собаками и потрепанных временем.

— Всего в третий раз. За все пятнадцать лет.

— Но в браке вы меньше двух!

— Зато больше пятнадцати — вместе.

Конец

Май 2013