Имена наших детей, сокрытые в рунах (джен)

В здешнем краю всегда жилось хорошо: повсюду раскинулись луга, где каждый день пасся скот; славная река Гломма, что находится на краю леса, ежемесячно приносила большие уловы трески; да и охота шла хорошо: дичи в этих угодьях было достаточно, а там уж: хочешь — шей, хочешь — продавай, а хочешь — руби да на холода заготавливай.

С хозяйством было ещё лучше: добротный урожай к осени собирали, много дохода от него было, и крестьянам хорошо жилось — не голодали никогда.

А скотина, сколько себя помню, всё время крепкой была, здоровой.

Скажете: — А чего тут? Век векуй да жизнью наслаждался, жаловаться-то нечему.

Оно и троллю понятно, что нечему. Только вот, было бы оно на самом деле так — я бы молчал.

Десятилетия четыре назад бытовало в нашей деревушке одно поверье, что нельзя, мол, варгов губить, коль встретится тебе такой на охоте или в горах. Лучше уж принять смерть от клыков его, чем лишить оного жизни.

Никто не пробовал бороться с огромными волками — боялись люди гнева богов, дорожили своим ненапрасным веком. Вот и оставалась эта легенда всего-навсего суеверием. И лучше бы, чтоб оставалась таковой до сих пор.

Случилось это тридцать пять лет назад. Я был тогда ещё молод, силён, заносчив; жена моя, Аннет, такой красавицей да умницей была, загляденье просто. А дети у нас какими замечательными были: прелестная дочь Трин и отважный сын Эйнар.

«Как в старых сказках», — должно быть, подумал ты.

И правда, вот только сказка эта доверху полна бед, горя и отчаяния.

Любил я в то время выходить каждый шестой восход солнца на охоту: то, повезёт, — оленя зарежу, то крупного кабана.

Вот и в это, проклятое самою судьбой утро я с товарищами по ремеслу отправился в лес: хотел лисицу изловить да шубу дочери новую сделать, уже не лето было, в конце концов.

Стоял мёрзлый ноябрь, и иней хрустел под ногами так, что не лису, а всякую мелкую птицу спугнуть можно было.

Потому ступать мы старались тихо: с носка на пятку, с носка на пятку; так и забрались в самую глушь, покуда до ушей перестал доноситься шум речной воды.

Место, на которое мы вышли, было донельзя идеальным: поляна, редкие ели кругом, тишина.

Да и лисью норку один мой товарищ уже успел заприметить неподалёку.

Осмотрели мы елань получше и стали думать, как лисицу выманивать будем. Была мысль — взять льняную сеть и запутать в ней зверя. Да вот только приманка нужна, коя у нас, по счастью, тут же нашлась: мышь серая бежала чрез елань и хвостом след за собой тащила. Ну, тут я её и изловил.

Чай не баба какая, чтоб мышей бояться.

Только расставили мы ловушки и затаились, как раздались тихие шажки по направлению к нам, а потом рядом с деревьями мелькнуло что-то рыжее.

« — Всё, — думаю, — попалась!»

А возьми мы и глянь наружу — девушка возле ели стоит: волосы рыжие, как жарко пламя, глаза белые, как январский снег, да из-под тёплой юбки хвост лисий виден. И странно эта девка улыбается: клыки острые скалит, и в глазах огонёк недобрый горит, хоть та и слёзы льёт.

Я только креститься собрался, а она медленно подходит ко мне, тяжко вздыхает и томно молвит певучим голосом:

— «Спаси меня, человек. Не видать мне больше этого света, коль зверь догонит. А я в долгу не останусь, впредь каждый раз буду удачей сопровождать тебя и братьев твоих в дальний путь, где бы он не лежал».

Чёрт попутал тогда, и поверил я этой тварюке. Только закрыл её собой, обнажив кинжал, как услышал громкое рычание. И прямо из чащи, ломая сильными лапами обледенелую траву, вышел огромный варг, явно готовящийся прыгнуть и разодрать меня.

Но не будь я собой, если бы дерзко не ослушался устава глупого суеверия: не успел зверь вонзиться клыками мне в глотку, как я всадил кинжал ему в самое сердце. Волк взвыл и, захлебываясь в чёрной крови, повалился наземь.

Радости моей в тот момент не было предела: ещё ни один охотник не сделал ничего подобного.

Но вот только оборачиваюсь я, а нет девушки, будто никогда и не было.

Только снова шажки раздались, и тот же голос, словно на ухо, прошептал:

— «Не молчи, скажи, что видишь».

Подивился я этому случаю, да значения особого не предал, мало-ли, что привидеться может…

* * *

Этим же вечером громоздкая туша варга была перенесена в деревню.

Суеверный народ сразу стал шептаться, мол, беду накликает на деревню Арвид-охотник, а я, гордый собой, даже внимания не обратил, дескать, кто вы такие по сравнению со мной, с тем, кто первый из мужей смог уложить зверя.

Только вот недолго длилась моя мнимая радость: ночью, когда все домашние уже спали, раздался на улице страшный вой, такой пронзительный, что у меня пробежал мороз по коже.

Не долго думая, я взял свой кинжал, толкнул дверь, да и застыл.

— «Ты для какого дьявола сына моего погубил, жалкий человек?» — раздался хриплый рык.

В семи локтях от порога стоял сам Фенрир, крепко зажимая челюстями мой окровавленный кинжал, тот, что секунду назад был в моей руке.

Я в панике взглянул на свои ладони — они были все измазаны чем-то чёрным и липким, как древесная смола.

В эту секунду дух Фенрира осветил деревню ледяным лучом, а после звонкой стрелой метнулся в мою избу.

Послышались детские крики.

Фенрир исчез. Я вошёл в детскую… Там была кровь…

Детские кровати в каплях крови. Они были абсолютно пусты.

А в сознании бился лишь один шёпот:

— «Не молчи, скажи, что видишь».

* * *

Через семь ночей после этого умерла Аннет… Не перенесла горя, бедняжка.

И вот уже сколько времени прошло, я живу здесь совсем один. Теперь мой дом — эта полуразрушенная землянка.

Теперь всё по-другому. Теперь из года в год в эту ночь Фенрир сжирает человеческое дитя, в качестве мести за смерть одного из своих сыновей.

Сегодня та самая ночь. Скоро снова раздастся детский крик.

— «Не молчи, скажи, что видишь».