Злая мать (джен)

Каменная площадь портала, мгновение назад пустая, заполнилась вздохами, шепотом, шелестом одежд и неуверенным шарканьем ног. Прибывшие оглядывались, кто настороженно, кто с испугом, кто с любопытством.

Белоснежные каменные стены отрезали площадь от всего мира, кроме яркого-яркого неба над головой, в котором парила какая-то птица. Солнце слепило глаза, и все больше лиц поневоле оборачивались к охраняющему выход с площади изваянию.

А у его ног уже ждали.

Жрицы в белом внимательно взирали на гостей.

— Зачем вы здесь? — голос жрицы, увенчанной каменным венцом, отразился от белых стен.

И вперед вышла часть людей. Припорошенные дорожной пылью, усталые, сбившие ноги, они опускались на колени, смотрели прямо или склоняли головы — но были едины в своем порыве:

— Мы пришли искать дом в этих землях.

Жрица вглядывалась, переводя ясный взор с одного на другого.

— Богиня видит: вы не лжете. Идите же и обретите свой дом!

Вперед выступили те жрицы, чьи волосы тронуло серебро. Закутанные в белое, они ласково улыбались переселенцам, одаривая материнской лаской и добротой измученные тела и души. Они скрылись, и жрица повторила:

— Зачем вы здесь?

И еще люди шагнули к ней. Дорожная пыль въелась в их кожу, но её запах был им слаще любых благовоний. Ветер трепал их волосы, выбеленные множеством солнц. Те, кто жили дорогой, глядели спокойно и улыбались открыто.

— Мы пришли узнать эти земли.

И жрица кивнула.

— Богиня видит: ваши помыслы чисты. Идите и будьте нашими гостями!

Молодые жрицы спорхнули к путешественникам. Белозубые улыбки и веселый смех, вихри легчайших белых одеяний — таких, что обрисовывались то и дело, будто ненароком, то тонкая щиколотка, то крутое девичье бедро, то очертания упругой высокой груди. Их даром были они сами — и никто не мог упрекнуть эти земли в жадности и недружелюбии.

— Зачем вы здесь? — спросила жрица оставшихся.

И разноголосый, разномастный хор был прерван повелительным взмахом руки.

— Богиня видит все. Ваши слова глупы, а сердца полны зла.

У ног изваяния уже давно остались лишь жрицы в самом расцвете сил. И белые одеяния одно за одним падали на камни, обнажая металл лат. С тихим зловещим шелестом клинки одним слитным движением покинули ножны — и вторила им сталь оружия чужаков и захватчиков.

Звон клинков и крики взметнулись к стенам. Щедро оросила их первая кровь, оставляя алые потеки — такие же алые, как губы смеющейся жрицы, сражавшейся в первых рядах. Ярость битвы, упоение чужой агонией — все сплелось воедино, и чужаки падали один за другим, оскальзываясь на собственных отрубленных конечностях и выпущенных внутренностях.

Жрицы не знали жалости. Жрицы были безудержны в своем праве.

Белого камня стен уже не было видно под кровавыми разводами. То, что осталось от посмевших посягнуть на эти земли, не напоминало более людей. А жрицы, не обращая внимания на собственные раны, кричали, размазывая по лицам алые капли, слизывали их с лезвий собственных мечей. Кровь врага сладка для победителя.

— Это тебе, богиня! — ликующе крикнула жрица, чей венец окрасился багрянцем, и кинула к ногам богини отрубленные головы.

А та взирала на это с улыбками на триедином лике.

Ибо ласкова мать к своим детям. И страшна она в гневе.