Долг наследника (джен)

Июнь 2791 года, Энедвайт

Самая густая тьма всегда приходит перед рассветом. Луна уже закатилась за южные отроги Мглистых гор, звезды колюче поблескивают на чернильном бархате небосклона, а громада скал, в которых высечен Зудругунд, кажется черней самой темноты. Когда-то, в Эреборе, огни у главных ворот пылали ночи напролет, но в новом пристанище остатки народа Дурина предпочитают бдительность и скрытность. Во временном пристанище, как всегда говорит владыка Трор, ибо скоро все изменится, ведь не зря спешат по дорогам Средиземья гонцы Короля-под-Горой. Владыка Трор копит силы и призывает узбадов семи гномьих родов к исполнению вассальной присяги, намереваясь двинуть объединенную армию на Кхазад-Дум.

Торин выводит из конюшен оседланную лошадь. Та принюхивается к острому запаху факельного чада, тянущемуся со стороны караульной, и шумно фыркает. Немногие эреборские скакуны, которых удалось уберечь при нашествии Смауга, давно уже смешали кровь с дунландскими адуун, и каждое новое колено становится все более похоже на коренных обитательниц степей. Мохноногие адуун по росту лишь самую малость отличаются от гномьих лошадей и, хоть и тоньше в кости, но так же выносливы. Свежая адуу под седлом галопом дойдет от Зудругунда до Дув-Корван, ни разу не попросив отдыха, а скорость сегодня, как никогда прежде, необходима гному.

Привратная стража вскакивает на ноги, завидев Торина, и после почтительного приветствия отворяет тяжелые створки дверей, как и прежде не спрашивая, куда направляется молодой принц в ночное время. А он-то полагал, что после вечернего разговора владыка Трор вовсе запретит караульным выпускать его из чертогов. Не так ему представлялся тот разговор, совсем не так.

Торин забирается в седло и пускает лошадь шагом. Крутой склон горы, по которому вьется дорога, ведущая из долины к Зудругунду, удобен для обороны, но галопом по нему не поскачешь.

— А я все видела! — слышится громкий шепот. — Ты опять сбегаешь, братишка!

Невысокая темная фигура отделяется от скалы и заступает ему дорогу. Лошадь храпит и пятится назад.

— Дис? — Торин отводит руку, дернувшуюся было к оружию. — Ты что здесь делаешь? Кто тебе позволил покинуть чертоги?

— Никто! — с вызовом отвечает молодая гномка. — Как и тебе, верно? Владыка будет в ярости, когда узнает, что ты опять нарушил приказ.

— Не узнает, — глухо отвечает Торин. — Если ты не скажешь.

— Я всегда молчала, — говорит Дис. — Стража тоже может смолчать, а Нар вряд ли. Он сегодня ночью опять в дозоре на башне. Он тебя увидит.

И гном, и его сестра невольно бросают взгляд на сторожевую площадку, на которой ни единый огонек и ни единое движение не выдают наличие наблюдателей.

— Пусть видит, — наконец, произносит Торин. — Ничего нового он ни отцу, ни владыке Трору не донесет. Я знаю, каков долг наследной линии крови. Владыка приказал, чтобы встреч больше не было, и я исполню приказ. Но сегодня на рассвете я должен быть у Дув-Корван, потому что обещал. В последний раз. Потом пусть хоть на цепь сажают.

— Кому обещал? Этой скотоводке?

— Ее зовут Эйлунед.

Дис упрямо мотает головой. Торин уже знает, что для нее не важно, как именно зовут дунландку, сколько бы раз он ни повторил имя. Так же, как неважно это оказалось для отца и деда. Им достаточно знать, что она чужих кровей, и даже будь на ее месте дочь старейшины картрева Мару, куда временами ходят работать кузнецы из Зудругунда, это бы ничего не поменяло. Сколько баллад спето о том, что сыновья и дочери народа кхазад выбирают, с кем связать свою судьбу, лишь единожды и по зову сердца, но прямым потомкам семи гномьих праотцов, и в особенности наследникам трона такого права не дается. Наследник трона может взять в супруги только девицу из знатного рода, в жилах которой течет кровь одного из семи прародителей. Чувства к такому союзу прилагаться не обязаны. Так брали себе жен отец Торина, его дед и многие поколения правителей до них. Так однажды придется поступить самому Торину, соблюдая неписаный закон. Но это будет позже, а сейчас он отправляется к Дув-Корван, какая бы буря ни ожидала его по возвращении в чертоги.

— Дис, мне надо спешить, — говорит Торин. — Поговорим, когда я вернусь, хорошо?

Он трогает поводья, заставляя лошадь пойти легкой рысцой. Сестра с беспокойством смотрит ему вслед.

* * *

Несколькими часами ранее…

Исполинские статуи правителей былых времен, высеченные в нишах стен, молчаливо наблюдают за происходящим в чертоге. От их немигающих взглядов нигде не скрыться. Торин стоит прямо, вскинув голову и сжав губы. Кроме него в зале еще двое — отец и дед, оба мрачны, как грозовые тучи. Стражу владыка Трор отослал еще в самом начале, сочтя разговор не предназначенным для чужих ушей, и был прав. Разговор, действительно, получается такой, что не стоит выносить на сторону.

— Скотоводка из человечьего племени! — почти выплевывает владыка. — Тайные встречи за стенами чертогов! Как ты осмелился даже помыслить об этом?

Торин молчит. Он уже пытался объяснить, но что толку в объяснениях, когда их не склонны слушать? Оттого встречи и были тайными, что он был уверен — дунландке не окажутся рады под сводами чертогов. Будь все иначе, для тайны не было бы причин. Да что там, он бы, наверное, уже давно привел Эйлунед в тронный зал просить благословения у старшего в роду.

— Говори! — требует дед. — Я желаю слышать ответ.

— Это мой выбор, — произносит Торин. — Выбор сердца.

— Твой выбор — позор для всего рода, — тяжело роняет отец. — Ты понимаешь это?

Торин не отвечает. Он, действительно, не понимает, каков может быть позор в том, чтобы следовать велению сердца. Разве не такие истории воспевают барды в тронном зале, называя их единственно истинным чувством? Конечно, ни один бард, будучи в здравом рассудке и твердой памяти, не споет о чувствах гнома к иноземке, но на деле не так уж и много между ними различий: два десятка лет вынужденного соседства на землях Энедвайта наглядно это показали.

Впрочем, Торин ясно понимает другое — его родичи в гневе от того, что он осмелился подвергнуть сомнению долг наследной линии крови. Он знает, что еще в Эреборе владыка Трор вел переговоры о заключении брака между его внуком и дочерью Наина из Железных Холмов, ибо такой союз, по мнению деда, должен способствовать упрочнению отношений между владыками Эребора и младшей ветвью рода Дурина, и что переговоры возобновятся сразу же после взятия Кхазад-Дума. Необходимость ради блага королевства взять в жены девицу, которую он никогда прежде не видел и вряд ли увидит до дня свадьбы, казалась Торину вещью простой и само собой разумеющейся до тех пор, пока на водопое у озера Дув-Корван он не встретил чернокосую дунландку и не заглянул в омуты темных глаз. Именно после этой встречи пришло осознание того, что долг может тяготить. Разумеется, он давно заучил наизусть, что для сыновей Дурина долг превыше всего, но как же тяжело оказывается верить в истинность этого утверждения, когда сердце не устает твердить, что твоя судьба там, за каменными стенами чертогов, летит по степи на гнедой адуу.

— Ты из наследной линии крови, — продолжает отмеривать слова отец, так и не дождавшийся ответа. — И однажды ты сам станешь правителем. А потому тебе придется понять, коль уж не понял до сих пор, что для достойного правителя его собственные желания ничтожны в сравнении с нуждами народа и земель, дарованных ему во владение Махалом. Как Дурин Бессмертный некогда был возвеличен Создателем среди прочих праотцов народа кхазад, так и сыны Дурина ныне должны быть первыми во всем — и в битвах, и в мирной жизни. И дабы род Дурина Бессмертного никогда не пресекся, сыновьям его должно выбирать себе супругу, равную по чести. Равную, слышишь? А потому дунландке не место у трона владыки.

— В таком случае, мне там тоже не место, — говорит Торин. — Пусть Фрерин станет достойным наследником трона, а я отказываюсь от права первородства и прошу благословение на заключение брака с Эйлунед из картрева Мару. Если ей не найдется места в чертогах, я покину их вместе с ней.

Дед, до сих пор молча хмурящий брови и темнеющий лицом, с грохотом опускает кулак на столешницу.

— Довольно! Хватит этого безумия. Я все еще правитель здесь. И как правитель и старший в роду я приказываю тебе забыть об этой девке. Ты никогда не получишь моего благословения. И больше никаких встреч, ни единой. Ты меня понял?

— Да, владыка, — одними губами произносит Торин.

Трор прохаживается взад-вперед по залу, словно запертый в клетку тигр из эреборского зверинца. Он все еще в гневе.

— Фритгейр должен был послезавтра уводить дружину в Железные Холмы. Прежде чем Наин присоединится к союзу, нужно обезопасить его собственные владения от орков и оборотней северных пустошей. Я передумал. Дружину возглавишь ты, а Фритгейр пойдет твоим советником. Отправляйся к Наину и не возвращайся, пока я не позволю. На северных пустошах всегда хватает работы для доброго меча и топора, а холод хорошо остужает голову. Таково мое слово.

— Да, владыка, — эхом повторяет Торин. Слово старшего в роду является законом, а слово правителя — закон вдвойне. Не подчиниться невозможно, ибо это уже точно будет позором, как для самого нарушившего приказ, так и для рода, к которому тот принадлежит. А значит, ему придется покинуть степи и вести отряд к оплоту Наина, и одному Махалу известно, когда ему доведется вновь увидеть стелящиеся по ветру травы Энедвайта. В иное время Торин был бы горд оказанным ему доверием, но сейчас в горле отчего-то стоит комок, а каменные статуи расплываются перед глазами, сливаясь в единую серую массу. Может быть, оттого, что приказ владыки Трора больше походит на изгнание, чем на признак доверия.

* * *

Рассвет красит холмы Нан-Лаэглина розовым перламутром. Торин останавливает разгоряченную лошадь на каменистой, выжженной солнцем вершине увала и приподнимается в стременах, осматриваясь. Далеко внизу синеет озеро Дув-Корван, а у горизонта расстилается пыльное облако. За время, проведенное в Энедвайте, Торин уже научился различать пыль, которую поднимает стадо буйволов, идущее к водопою, от пыли, которую оставляет за собой табун адуун. Сейчас по равнине пылит именно табун.

Торин пускает лошадь в рысь, но Эйлунед все равно оказывается у озера раньше, и к тому времени, когда гном спускается к воде, табун уже успевает разбрестись по берегу. Мохнатые пастушьи собаки встречают гнома ленивым ворчанием, даже не утруждаясь подняться с пригретых мест: гость им знаком, и они не чувствуют в нем угрозы. Смуглая черноволосая девушка в золотистом дегеле и парчовой шапочке, не спешиваясь, поит лошадь, заведя ее по колено в воду. В утреннем свете тускло поблескивают бронзовые бубенцы на конской узде. Глядя на наездницу, Торин невольно улыбается, чувствуя, как гнетущая тяжесть, поселившаяся в его сердце со вчерашнего вечера, временно исчезает, растворяясь в свежести раннего июньского утра. Эйлунед поначалу делает вид, будто не замечает его прибытия, а потом бросает хитрый взгляд на приближающегося гнома, быстро склоняется к луке седла, зачерпывает пригоршню воды и, плеснув ею на Торина, со смехом уносится прочь. Адуу, скача по мелководью, вздымает облако брызг, ее намокшая гнедая шкура блестит как атлас, а бронзовые бубенцы на узде мелодично звенят. В иное время Торин пустился бы вдогонку, доказывая, что в народе кхазад в седле умеют держаться не хуже, но сегодня он спешивается и молча следит за фигуркой в золотистом дегеле, стараясь крепче запомнить Эйлунед — ее ловкие движения, разметавшиеся полы дегеля и вспененные юбки под ним, множество черных косичек, бьющихся по ветру. Как-то раз Торин ради смеха попробовал их сосчитать и насчитал сорок штук, а Эйлунед тогда сказала, что в ее народе принято так убирать волосы до замужества, лишь после заключения брака переплетая их в две косы; и теперь Торину вдруг горько становится от мысли, что после того, как он покинет Энедвайт, эти косы рано или поздно будут неизбежно переплетены для кого-то другого.

Обнаружив, что преследования нет, дунландка сразу же обретает серьезность, возвращается и легко спрыгивает на землю рядом с Торином. Южане значительно ниже северных народов, а Эйлунед в росте так и вовсе не сильно отличается от Дис, и при этом настолько тоненькая, что Торину в первое время после знакомства прикасаться-то к ней было жутковато из-за уверенности, что дунландка, как хрупкая игрушка, может сломаться от любого его неловкого движения. Понимание того, что женщины, в том числе и дунландские, крепче, чем кажутся на первый взгляд, пришло к нему несколько позже.

— Ты опечален, хайртай, — говорит Эйлунед, легонько касаясь пальцами его виска и перебирая пряди волос.

Ее вестрон не очень хорош, но Торин уже привык и разбирает почти все. Он даже начал немного понимать дунландское наречие, и хотя у Эйлунед неизменно вызывают смех его попытки говорить на ее родном языке, он уверен, что рано или поздно выучился бы вести беседы с южанами на равных. Жаль только, что теперь у него не остается ни времени, ни причин, чтобы это сделать. Торин ловит и крепко сжимает узкую прохладную ладонь, прижимая ее к щеке. Он знает, что именно должен сказать, но произнести это все равно оказывается очень трудно.

— Я не останусь здесь сегодня, — наконец, говорит гном, и тяжелые слова камнями падают во внезапную тишину. — Я пришел только для того, чтобы попрощаться с тобой, эрхэм. Я больше не приду.

Эйлунед молча смотрит на него. В больших миндалевидных глазах плещется немой вопрос.

— Владыка Трор не желает, чтобы я оставался в этих землях, — объясняет Торин. — Он приказал мне отправляться на север с войском. Я должен исполнить приказ.

— Ты едешь сражаться? — спрашивает дунландка.

— Да. С орками.

Эйлунед кивает.

— Это добрый повод для битвы, — говорит она. — Ты уйдешь и вернешься. Я буду ждать у воды, как прежде.

— Не надо, — хрипло говорит Торин. — Не жди. Путь на север долог. Я не знаю, когда вернусь и вернусь ли вообще. Но даже если вернусь, я… я больше не смогу сюда придти. У наших народов разные дороги, и я обязан следовать своей. Таков мой долг.

Эйлунед понимающе улыбается и касается пальцем его губ, запрещая говорить дальше.

— Все реки стекаются к морю, — шепчет она. — Все дороги сходятся в один путь. Ты вернешься к Дув-Корван, а я буду ждать, когда бы ты ни пришел. Так было сказано. Вода слышала слова. Степь взяла их и не отдаст обратно.

Странная искорка вспыхивает в глубине темных глаз.

— Вот! — дунландка расстегивает ворот дегеля и вытягивает тонкую цепочку с небольшим серебряным диском, на котором выбиты странные знаки. — Бери. Гвилум делал. Говорит, хорошая зашита в пути, хорошая защита в бою. Будешь смотреть, помнить.

Еще хранящий тепло тела диск ложится в ладонь Торина, и тот крепко сжимает ладонь, а потом, решившись, снимает кольцо с одной из височных кос.

— А это для тебя, Эйлунед, — говорит он. — Тоже на память.

Дунландка молча ждет, пока гном вплетает кольцо ей в косу. Едва ли она полностью понимает смысл происходящего, а вот отец и дед, окажись они здесь, наверняка пришли бы в ярость, опознав плетение, которое хоть и не является помолвочным, но означает, что выбор сердца уже сделан. Ну, так что же? Долг наследника трона известен и будет исполнен, но своим сердцем Торин волен распоряжаться, как сочтет нужным. Гном напоследок еще раз гладит причудливое плетение черных как смоль волос и, пересиливая себя, отстраняется.

— Прощай, Эйлунед, — говорит он.

Дунландка лишь качает головой и вдруг, птицей взлетев в седло, с залихвацким окриком пришпоривает лошадь. До сих пор дремавшие собаки, разом вскидываются и поднимают лай, сбивая разбредшихся по пастбищу адуун в монолитную массу. Табун в мгновение ока срывается с места и очень скоро превращается в облако пыли на горизонте. Торин смотрит ему вслед, а затем отворачивается, бросив взгляд на тонкую цепь южных отрогов Мглистых гор. Сейчас они кажутся всего лишь синеватой зубчатой стеной на горизонте, но даже отсюда он ощущает холодный вопрошающий взгляд каменных истуканов из чертогов Зудругунда.

Июль 2799 года, Энедвайт

Закат красит холмы Нан-Лаэглина в пурпур и золото. Гладь Дув-Корван безмятежно спокойна, как и восемь лет назад. В ней, как в зеркале, отражаются плывущие в небе кучевые облака. Торин смотрит на отраженное в воде небо, синева которого все больше затягивается облачной пеленой, и думает о том, что рана, похоже, не соврала. Раздробленное палицей Азога плечо, над которым после окончания битвы Оин корпел до глубокой ночи, полосуя плоть вдоль и поперек и собирая из осколков кости единое целое, почти зажило и теперь вместо постоянной тупой боли начинает ныть на перемену погоды. Скоро начнется дождь, может быть, уже этой ночью. Неудачное будет начало пути для Двалина, утром отбывающего на север.

Пасущаяся неподалеку лошадь вскидывает голову и негромко ржет. Торин оборачивается. Над степью вьется небольшое облачко пыли — слишком маленькое для отряда, так что всадник определенно едет один. Торин пододвигает ближе отстегнутый от пояса меч, но не встает. Лошадь, предупредив о госте, больше не проявляет беспокойства, а значит, это кто-то из его народа. Его народа… Он еще не успел свыкнуться с этой мыслью. Все время кажется, что это какая-то ошибка или дурной сон, что они вот-вот вернутся. Дед… Фрерин… остальные, кто был сожжен на погребальных кострах в долине Азанулбизар… и, конечно, отец, не найденный после битвы ни среди живых, ни среди мертвых. Несмотря на шепотки, ходящие среди гномов, Торин продолжает верить, что отец жив, хоть и сам не может толком объяснить, на чем основана эта вера.

Всадник приближается на расстояние, достаточное, чтобы его можно было рассмотреть, и Торин узнает Дис. Скверно, что она опять нарушила запрет, покинув чертоги без сопровождения, но у Торина сейчас нет желания указывать ей на это.

— Я знала, что ты будешь здесь, — говорит Дис, спешиваясь, присаживается рядом и вдруг порывисто прижимается к брату, пряча лицо у него на груди, как тремя неделями ранее, когда Торин привел в Зудругунд остатки войска. Следует признать, что в кругу советников и придворных дам она вела себя достойно, приняв скорбные известия с гордо поднятой головой, как и подобает истинной дочери Дурина. Объятия и слезы воспоследовали уже позже, когда они остались наедине.

Торин обнимает Дис за плечи и крепче прижимает к себе. Какое-то время брат и сестра сидят молча, вслушиваясь в тишину степи.

— Ты все еще веришь, что она выжила? — вдруг тихонько спрашивает Дис. — Что она может придти?

— Нет, — качает головой Торин. — Я прихожу сюда, чтобы подумать. Здесь хорошо думается.

Что толку верить в то, чему уже никогда не сбыться? Он видел заросшие бурьяном остовы хижин — все, что осталось от некогда многолюдного картрева. Теперь вряд ли кто скажет, что именно там случилось: орочий ли набег, или кто из кочевых дунландцев прошел мимо… Просто в один из зимних дней два с половиной года назад, в очередной раз отправившись в картрев Мару, кузнецы обнаружили лишь дымящиеся развалины и стаю варгов, пирующую на трупах. Картрев перестал существовать в одну ночь, а он, будучи на севере, ничего не знал о произошедшем. Хотя… многое ли изменилось бы, если бы он узнал об этом тогда, а не сейчас? Он бы даже вернуться не смог, не нарушив приказа владыки, а если бы вернулся, вряд ли бы что-то отыскал. Мертвецов никто не хоронил, и падальщики наверняка растащили кости по всей равнине. Его Эйлунед, рожденная в степи, теперь сама стала степью, исполнив данное когда-то обещание. Теперь она всегда будет ожидать его, когда бы он ни возвратился, а у него, как и прежде, нет возможности идти туда, куда зовет сердце.

— Оин снова читал знамения, — произносит Дис. — Он говорит, зима будет ранней. А припасов у нас мало.

— Едоков тоже осталось немного, — глухо отвечает Торин. — Да и время пока есть, чтобы подготовиться. Зиму мы переживем, но причин, чтобы дольше задерживаться здесь, я не вижу. Горы Энедвайта бедны. Богатство здешней земли не в них, а в степях, а мы не скотоводы. Владыка Трор держался за Зудругунд лишь ради Кхазад-Дума, а путь туда нам по-прежнему закрыт. Двалин завтра идет с отрядом на север, в Эред Луин. Если их разведка пройдет удачно, весной мы отправимся в путь.

— К Синим горам? — удивленно спрашивает Дис.

— Да, к Синим горам. Там прежде были поселения и рудники и, возможно, что-то еще уцелело. Если так, то нам хотя бы не придется начинать с пещеры с голыми стенами, как было здесь.

Торин встает на ноги, увлекая за собой сестру.

— Идем. Надо возвращаться в чертоги. Балин наверняка уже приготовил очередной ворох бумаг и ждет, что я до утра их просмотрю.

Уже будучи в седле, Торин оборачивается и бросает прощальный взгляд на озеро. Ветер доносит до него призрачный отзвук мелодичного перезвона, и на мгновение гному кажется, что сейчас он увидит гнедую адуу с бронзовыми бубенчиками на узде и чернокосую наездницу в золотистом дегеле, однако берег по-прежнему пуст. Торин нащупывает на груди под рубахой серебряный дунландский оберег и беззвучно произносит: «Прости, Эйлунед», а затем поднимает лошадь в галоп вдогонку за Дис, успевшей отдалиться на приличное расстояние. Будь на то лишь его воля, он бы, вероятно, еще на какое-то время остался в Энедвайте, позволяя боли улечься, прорасти степной травой — бурьяном и полынью, которые год за годом медленно, но верно скрывают от глаз руины картрева Мару. Однако сейчас его желания значат еще меньше, чем прежде, и думать следует не о них, а о потребностях его народа, той малой толики, которая уцелела в вихре былых невзгод. Слова отца, сказанные восемь лет назад, сбылись, хотя едва ли сам Траин мог предположить, в какую цену обойдется их воплощение. Теперь Торин знает, каков долг наследника крови Дурина и каков долг правителя, пусть даже лишенного и короны, и королевства. И еще он точно знает, что отныне и вплоть до того часа, когда перед ним отворятся врата чертогов Махала, ему предстоит следовать этому долгу, ибо только так и подобает истинному потомку Дурина Бессмертного.