Метель (гет)

Метель налетела неожиданно. Снег вился в воздухе до самого неба, неистово кружил, освящённый лунным сиянием, будто кроной. Драко смотрел в окно, не в силах оторвать взгляд от завораживающего и одновременно пугающего танца метели, белыми вихрями смешивающей всё воедино: холодное мерцание пустынных звёзд на небе с окутанной сугробами землёй, в недрах которой хранилось тепло, оставалась жизнь. Пока волшебники мирно спали в тёплых, согретых каминами и заклятьями спальнях, стихия побеждала, торжествующе упивалась своей властью, занося снежной стеной, сметая всё на своём пути. Казалось, она проникала даже сквозь плотно закрытое окно с вензелями инея на стекле, прокрадывалась в самую душу, окутывала тело адским холодом, по самое горло выжигая нутро лютым морозом.

Он много раз слышал, как его сравнивают со льдом, называют холодным и бесчувственным, но сейчас понял, как сильно они ошибались. Нет, у метели, этой неистово разыгравшейся стихии, стирающей все границы и условности, из глубин взметавшей наружу любые секреты и тайны, словно в поисках незыблемой истины, было совершенно другое лицо. Она была бы похожа на Грейнджер.

Драко нахмурился, понимая, что в своих рассуждениях ушёл не туда. Зачем вообще было думать ночью о метели, видеть в рядовом явлении что-то необъяснимое, представлять белоснежный саван, коконом накрывший израненный мир? Ему прежде не была свойственна романтичность, так почему сейчас мысли, подобно вихрям за окном, кружат в его голове? Ответы на эти вопросы он не нашёл, зато, продолжая наблюдать, ещё больше убедился в правильности своего предположения. Да, у метели было лицо Грейнджер. Белое с живыми, искрящимися внутренним светом глазами, совсем чёрными в ночной мгле. Её невозможные кудри, каскадом спускающиеся к хрупким плечам, и тонкие пальцы, которые, он был уверен, холоднее льда. Буря эмоций и решимость, всем известные упорность и гордость волшебницы, не боявшейся испытывать судьбу, играть с ней в опасную, стоящую жизни игру и отдать всё на свете, пропасть ради своих убеждений и друзей. Она, эта надоедливая гриффиндорка — метель, никогда не страшившаяся растаять.

Утром всё стихло, снег приветливо сиял под солнечными лучами, а в небе разлили лазурь. Снова вернулись чёткие контуры и очертания, на несколько часов размытые метелью. День тянулся вечно, полный рутины будней, колеи давно втёртых в жизнь событий. Всё было по-прежнему, и эта повседневность теперь почему-то угнетала сильнее, чем обычно. Возможно, ему самому хотелось ощутить этот вихрь чувств, эмоций, событий, самого снега — неважно, просто чего-то нового, взбудораживавшего пласт белого, лишённого всяких впечатлений последнего года в Хогвартсе. Драко снова подумал, что возвращаться в школу было глупо, ужасы прошлого года не могли исчезнуть по щелчку пальцев, а волшебники не могли забыть метки на его руке и стороны, за которую он воевал. Нет, Малфой не считал себя хорошим или обиженным несправедливой жизнью. Он просто слишком поздно понял, что за всё приходиться платить и никто не спускает с рук, не прощает ошибок. Во всех бедах виновны не только обстоятельства, но и тот, кто их создал, с этим он не хотел спорить. Ему просто хотелось начать жить так, как он не умел, но читал в книгах, когда каждый день просыпаешься не ради победы или славы, а ради самой игры, отведённой на земле, истекающей с каждой минутой. Хотелось, чтобы сердце, словно замершее инеем окно оставленного дома, однажды отогрелось, открылось теплу, как раненный морозом цветок весне. И чувство это, сменившее бы собой безразличие, медленно созревало в груди и текло вместе с кровью по венам, струилось с магией из кончика палочки и осталось бы с ним навсегда, навечно.

Малфой криво усмехнулся, поразившись бреду у себя в голове. Наверное, на него так действовали зелья сна, после долгого применения проникающие в мысли и отравляющие их, раскрашивая ярким спектром.

И всё же он не мог перестать об этом думать, не мог украдкой не смотреть на Гермиону. Драко злился на себя, мысленно ругался, называл самым последним болваном, но ничего не мог с собой поделать. Раздражение вскипало волной, хотя бы ненадолго оживляя его, заставляя поверить, что он ещё жив, а не лежит мёртвым у стен этого замка, далеко внизу. Он снова испытал наваждение, возникшее ночью, глядя на блики света, гулявшие в её каштановых волосах, представляя, как на них ложится белое марево снега, как темнеют её глаза, холодным, таинственным взглядом взирая на любую преграду, чтобы позже её обойти.

* * *

Он точно сошёл с ума, раз теперь смотрит на Грейнджер.

Ночью вновь из снежного праха восстаёт метель. И он решается совершить один из самых опрометчивых поступков — выйти на улицу в беснующуюся стихию. Надевает тёплую мантию, берёт с собой палочку и тихо спускается вниз, к самому выходу. Неслышно покидает замок, вздрагивает, обдуваемый ветром. Снег проникает повсюду: лохматит волосы, бьёт в лицо, забирается за шиворот, усыпает одежду, но Драко будто не замечает ничего. Перед глазами мелькает так, что ничего невозможно разобрать. Он идёт наугад, вдыхая колючий, обжигающий воздух, но ощущения такие, будто вдыхает сам вездесущий снег. Делает ещё несколько шагов, тяжело ступает, проваливаясь в сугроб, останавливается и поднимает голову вверх, где луна, словно огромный фонарь серебрит снег в тщетных попытках добраться до земли. И её павший луч, словно крыльями, касается веток деревьев, башен замка, создавая причудливые тени в самом мятежном вихре. Драко ещё немного стоит, почти не чувствует пальцев, но упорно смотрит вокруг, дышит, впуская суматоху в свою размеренную жизнь, время, выпитое пустыми идеалами и глупыми поступками. В темноте он замечает силуэт, видит знакомые кудри, усеянные хлопьями снега, чувствует на себе её взгляд. "Это иллюзия, — убеждает себя, но делает шаг навстречу. — Всего лишь обман зрения", — твердит он, глазами впиваясь в темноту, где, конечно же, никого не может быть. Вдруг происходящее видится со стороны — Драко Малфой посреди метели пытается что-то разглядеть среди вздымающегося снега, кажется таким абсурдным, таким нелепым, что он начинает смеяться. Сначала тихо-тихо, затем всё громче и громче. Голос становится лающим, свистящим, как у вьюги вокруг. Это так странно и прекрасно одновременно — слышать свой изменённый смех, сливающийся со звуками стихии, поющей о чём-то своём, о вещах, ему недоступных. Они скрыты где-то под снегом и распустятся только весной, ненадолго оживут утром под тёплыми следами зари. Кажется, стоит коснуться белого покрывала зимы, как растает весь снежный покров. Драко ловит снег рукой, превращая хлопья в воду, и уже нельзя разобрать, что бежит по его щекам.

Вскоре он оказывается в уюте спальни, продрогший, но абсолютно счастливый.

Утро встречает головной болью, охрипшим голосом и жаром. «Бодроперцовое зелье» ставит на ноги с пары глотков, позволяет снова пойти на занятия. День проходит в размышлениях о ночи, не поддающейся никакому логичному объяснению. Драко, сколько бы ни уверял себя в помешательстве, хочет ещё раз испытать это многогранное чувство, состоящее из страха перед стихией, способной его поглотить и эйфории от единения с ней. Сегодня он выходит пораньше, чтобы своими глазами увидеть, как начинается метель. Незаметно покинув замок, отходит на небольшое расстояние, чтобы не быть обнаруженным. Уже темно, луна показалась на небе, но всё по-прежнему спокойно. Он уже хочет уйти, когда неожиданно замечает Грейнджер, вероятно, ждущую кого-то. Но это предположение оказывается неправильным, когда она, пробормотав согревающие заклинания, падает на снег, размахивает руками, как маленький ребёнок, и радостно смеётся. Он запоминает этот момент навсегда, особенно эту сияющую улыбку и глаза, искрящиеся счастьем.

Именно поэтому Драко приходит второй раз, третий, четвёртый, пятый, находит её на том же самом месте и просто смотрит, не приближаясь. В шестой раз он остаётся один, никого не обнаружив, чувствует настоящее разочарование. Так привычно было видеть Грейнджер, любившую зиму, гулявшую по заснеженным тропинкам, строившую снеговика или читавшей книгу на трансфигурированной скамейке. Её прогулка длилась не больше часа, но Малфой узнавал за каждую встречу что-то новое об этой волшебнице. А сейчас она не пришла, осталась со своим тупоголовым факультетом.

Драко зол. Яростно вздымая ногой снег, он подходит к тому самому дереву, где она обычно стоит, проводит по шершавой коре и, резко почувствовав чей-то взгляд, оборачивается, сталкиваясь с её удивлённым взглядом.

То, что происходит дальше, он не может себе объяснить, да и не хочет. Просто подходит к ней, всё ещё обескураженной встречей, и целует осторожно, не спеша касаясь мягких, тёплых губ. Ждёт, что она оттолкнёт, но этого не происходит. Гермиона слишком шокирована и поэтому лишь непонимающе смотрит на него. Драко целует ещё раз, зная, что сейчас ему точно не избежать наказания. И потому эти последние секунды кажутся восхитительными и бесценными. В груди что-то вздрагивает едва слышно, но ему нет ни до чего дела. Он просто наслаждается моментом, невесомо касается её пушистых волос, ощущая небольшой огонёк, согревающий его озябшую душу. В тот же момент начинается и её сопротивление, такое же неистовое, как и у метели, заглянувшей однажды в его окно и нарушившей привычный уклад его жизни.

Теперь он точно знает, что эту — живую, бьющуюся в его руках, сколько бы она ни убегала и сколько бы проклятий не бросала ему вслед, он уже никогда не отпустит.