Амортенция (гет)

— Эванс! Свет моей жизни! — слышишь ты слова Сириуса, когда он раскрывает объятия и улыбается, пялясь куда-то поверх твоего плеча. До тебя доносится короткий смешок, который тебе слишком хорошо знаком. Ты оборачиваешься.

Вот и она — рыжие волосы, зеленые глаза, улыбка на лице. Твой лучший друг обнимает ее так, как ты никогда не мог себе позволить, но хотел бы. Ремус кладет руку тебе на плечо, утешая, и ты знаешь, что на лице Лунатика сочувствующая улыбка, но не смотришь на него, потому что не можешь оторвать взгляд от нее. А она смеется, дразнит Бродягу и Марли, и ты хочешь, чтобы с тобой она вела себя так же. Но она не делает этого, не может, пока еще нет. Потому что она Лили Эванс, ты Джеймс Поттер, и ты в нее влюблен, но у нее уже есть парень.

Ты нащупываешь в кармане жестяную банку, достаешь оттуда мятный леденец и отправляешь его в рот. Ты прекрасно знаешь, что с минуты на минуту появится кусок дерьма, в которого она влюблена, и ненавидишь себя за это. Ведь именно поэтому ты не можешь обнять ее так же. Поэтому держишь дистанцию. Поэтому тебе кажется, что твое сердце разбивается вдребезги каждый раз, когда ты видишь ее, улыбающуюся ему так, как она никогда не улыбнется тебе. И ты знаешь — это не ее вина. Никто не виноват, кроме тебя самого. Даже такой идиот, как Диггори, не виноват. Ты это знаешь и ненавидишь себя за то, каким высокомерным придурком был раньше. За то, что оттолкнул ее, даже если это было правильным решением.

Ты отвлекаешься от своих мыслей, когда Ремус легонько толкает тебя в плечо. Ты перестаешь пялиться на нее, замечая, что Питер и Марли поглядывают на тебя с интересом. Слышишь звук шагов и чувствуешь, как к горлу подкатывает тошнота, потому что Лили оборачивается и улыбается той улыбкой. Ему. Ты не можешь смотреть, как они приветствуют друг друга, словно безнадежно влюбленные, потому что хочешь, чтобы тебя она приветствовала так же. Поэтому ты извиняешься и заталкиваешь своих друзей в класс Зельеварения. Ремус отстает от тебя, и ты чувствуешь взгляд Марлин на своей спине. Она знает о твоих чувствах, но ты не решаешься обернуться и увидеть жалость в ее глазах — ты не уверен, что сможешь это вынести.

Образ Лили Эванс, целующей Амоса Диггори недалеко от класса, проносится у тебя в голове. Ты сидишь на своем месте, и Лунатик, вздыхая, опускается рядом. Ты знаешь, он собирается что-то сказать. Видишь, как поворачивается к тебе, но твой взгляд сосредоточен на столе, на котором ты раскладываешь необходимые для занятия вещи. Ты не хочешь слышать его слова, потому что и сам все знаешь.

— Это не может продолжаться вечно, Джеймс, — ты не отвечаешь ему. — Рано или поздно она заметит, что ты ее избегаешь. Заметит, как рассматриваешь ее, когда думаешь, что она не видит. Особенно теперь, когда вы двое пытаетесь подружиться, — ты вздрагиваешь на последней фразе. Не этими словами ты хотел бы описать ваши с ней отношения, но, конечно, он прав. Это же Лунатик, он всегда прав.

— Так что мне делать? Ты же знаешь, я не могу смотреть на нее рядом с ним, — ты проклинаешь себя за дрожь в голосе.

Ремус открывает рот, чтобы ответить, но, прежде чем он успевает что-нибудь сказать, ты снова слышишь ее смех, в ответ на другой. Его смех. Ты закрываешь глаза и глубоко вдыхаешь, моля Мерлина дать тебе сил, чтобы пережить эту пытку. На плечо снова ложится рука Лунатика. Ты открываешь глаза и смотришь на него, едва справляясь с желанием закрыть лицо руками и провести так остаток дня.

— Джеймс, послушай, я знаю, что она тебе нравится. Знаю, — тебе так и хочется рассмеяться. Она тебе нравится. Если бы все было так просто. — Но она с Диггори, я понятия не имею почему, но все же. С начала года Лили пытается наладить дружеские отношения. Вы должны были оставить прошлое позади, но не похоже на то, раз ты едва можешь взглянуть ей прямо в лицо. Я имею в виду, что даже Сириус уже сблизился с ней, и…

Ты перебиваешь его, потому что до сих пор не можешь выбросить из головы лица этой парочки, и ты не раз говорил себе все, что только что услышал:

— Я знаю, Лунатик. И держаться от нее подальше — невыносимо. Но еще хуже находиться рядом, зная, что он скоро придет и снова заберет ее у меня. Я так не могу. Не сейчас.

— Джеймс…

— И это как раз из-за того, что мы пытаемся дружить! Потому что раньше, когда она меня ненавидела, мне было больно смотреть на нее с кем-то, но я мог это вынести, потому что мне не приходилось слушать ее болтовню о великих достижениях того типа, снова и снова. Но дружить с ней? Это вывело пытку на новый уровень, — тебе хочется ударить кулаком что-нибудь, кого-нибудь, но ты приказываешь себе сидеть на месте и теперь таращишься на Ремуса.

— Я понимаю, Сохатый, но не уверен, что понимает Лили. И она может удивиться, почему, черт возьми, ты внезапно начал избегать ее. Помни, Лили думает, ты уже давно пережил то, что испытывал к ней, чем бы это ни было. И, вероятно, она не поймет твоего отдаления. Ты же знаешь, с кем мы имеем дело, если такая упрямица, как она, вобьет себе в голову, что должна узнать, что с тобой происходит, она это сделает. И что потом? — болтовня стихает, когда профессор Слизнорт заходит в аудиторию, и это избавляет тебя от необходимости отвечать Ремусу.

Профессор начинает занятие, но ты едва ли обращаешь внимание. Ты смотришь на нее украдкой — рыжие волосы завязаны в конский хвост, как и всегда на занятиях, взгляд прикован к доске и Слизнорту. Ты знаешь, она ловит каждое слово, которое вылетает из его рта, как заучка по зельям, коей она и является. Ты даже можешь представить блеск в ее глазах, который появляется от восхищения этим предметом.

Ты не обращаешь внимания, пока не слышишь то самое слово.

— Амортенция!

Тебе хочется умереть. Ну конечно, это же тема сегодняшнего занятия, конечно! Ты, зарываясь руками в волосы, стонешь в прямом смысле этого слова. Ремус ощутимо тычет тебя под ребра, хотя ты знаешь, что никто не услышал, ведь большинство девчонок мечтательно вздыхают. Не все, конечно, один взгляд в сторону, и ты видишь, как Марлин закатывает глаза, а Лили беззвучно над ней смеется. Из-за этого она нравится тебе еще больше.

— Так, тишина! Может кто-нибудь назвать мне свойства Амортенции? — несколько рук взмывают вверх, но естественно Слизнорт выбирает свою любимицу. — Да, мисс Эванс?

— Это сильнейшее любовное зелье в мире. Его можно узнать по перламутровому блеску и пару, поднимающемуся характерными спиралями. Также оно для каждого пахнет по-разному, зависимо от того, что нравится, — отвечает она как всегда спокойным и уверенным голосом.

— Абсолютно правильно! Двадцать очков Гриффиндору за отличный ответ! Итак, у меня есть готовая Амортенция, и, мисс Эванс, будьте любезны, подойдите и расскажите классу, что Вы чувствуете, — у тебя вырывается стон. Тебе очень, очень не хочется выслушивать, как Лили с мечтательным выражением лица описывает запах Диггори. Лишь мысль об этом вызывает тошноту. Ремус дружески хлопает тебя по спине, но ты едва замечаешь это. Ты начинаешь думать, что Лунатик не так хорош в утешениях, как тебе казалось. Лили с легким румянцем на щеках поднимается со своего места и проходит в переднюю часть класса. Ты знаешь, что на лице Диггори застыла глупая улыбочка, и тебе хочется ударить его. Лили занимает место перед котлом. Слизнорт улыбается ей с гордостью, ее парень смотрит с самодовольным выражением лица, а Марлин пялится на нее во все глаза. Лили глубоко вдыхает и отвечает:

— Хорошо, так… — ее голос тихий и не такой уверенный, как раньше, — я чувствую… старые книги… мята… и… и цитрусовый аромат, — ты замираешь, Лили краснеет. В классе все замолкают. Потому что она не назвала ваниль. Каждый знал запах Диггори — Амос был не из тех, кто скупится на парфюме, — и его любимым ароматом, одному Мерлину известно по какой причине, всегда была ваниль.

Лили устремляется назад к своему месту, ее щеки все еще пылают. Ты видишь неуверенно смеющихся Сириуса и Питера, хмурого Диггори, Алису, которая с многозначительным взглядом шепчется с Фрэнком, и Марли, что смотрит на Лили обеспокоенно. До тебя не особо доходит, что сказала Эванс, пока Ремус медленно не поворачивается к тебе, его глаза широко открыты. Мята. Цитрус.

— Джеймс, это…

— Дракл меня дери, Лунатик. Мне кажется, у меня галлюцинации, — лепечешь ты, но Ремус рядом с тобой только качает головой. Ты не позволяешь себе лелеять надежду, ты не можешь — не делай этого. Но губы уже трогает улыбка.

— У тебя их нет, Сохатый, но… — начинает он, но твои мысли уже далеко, и ты не даешь ему закончить.

— Старые книги. Мята. Цитрус. Не ваниль, — нелепо бормочешь ты, но не можешь в это поверить, это не может быть правдой. Ремус вздыхает.

— Да, но…

— Мята! Она не один раз говорила о моем пристрастии к мятным леденцам, что мое дыхание всегда пахнет ими, и я… Мерлиновы панталоны, что… — так много отговорок, объяснений проносится у тебя в голове, потому что это определенно не может быть тем, о чем ты думаешь. Твои руки постоянно в движении, ты волнуешься как никогда раньше, теребишь свои волосы и вертишь очки.

— Джеймс, послушай…

— Лунатик, мой шампунь, как бы по-гейски это не звучало, с ароматом цитрусов. Всегда был. Как… Я не знаю, что думать, — ты почти смеешься, ты каждой клеточкой чувствуешь, как тебя охватывает радость, счастье. Мята! Аромат цитрусов! Не ваниль!

— Ты должен остановиться, — строгий тон Ремуса заставляет тебя обратить внимание на то, о чем он говорил до этого момента, и повернуться к нему.

— Что? Но я… ты ее слышал, она…

— Она Лили Эванс, и у нее есть парень. И это не ты, — ты снова дергаешься, слова Ремуса бьют по больному. Слишком близко к сердцу. Он прав, и ты знаешь это, но не хочешь принимать.

— Черт, она только что описала меня как запах ее Амортенции! — в конце концов выпаливаешь ты, потому что это правда, ты это чувствуешь.

— Неважно! Это может быть не тем, что ты думаешь, Джеймс. Ты не можешь просто сделать поспешные выводы и разрушить отношения Лили! — шипит он, а твои глаза расширяются. Разрушить ее отношения? Ты не собираешься этого делать… Ведь так?

— Я не собираюсь… — но потом ты начинаешь думать об этом, и, действительно, что ты будешь делать после всего, что сейчас произошло?

— Джеймс, просто…

— ТИШИНА! Теперь, давайте продолжим работу. Пожалуйста, откройте учебники на странице двести тридцать восемь, — твои одноклассники перестают переговариваться, шепот медленно сходит на нет. Но ты больше не можешь сосредоточиться, ни на Зельях, ни на других предметах до конца дня.

Следующее занятие — Трансфигурация, но как бы сильно ты не любил тетушку Минни, тебе наплевать на сложности в Трансфигурации игуаны, пока Лили сидит всего через два стола от тебя. А потом наступает время ланча, и ты только ковыряешь вилкой еду даже после того, как Ремус ругает тебя за это, а Сириус толкает и спрашивает, что случилось. Ты ничего не отвечаешь, хотя в твоей голове беспрестанно повторяются два слова. Мята. Цитрус. Мята. Цитрус. И так продолжается до конца дня. Ровно до того момента, как ты выходишь из класса Заклинаний — последнее занятие на сегодня — и, направляясь в Гриффиндорскую башню, сталкиваешься с ней.

Она смотрит на тебя снизу вверх, в ее зеленых глазах читается удивление, щеки розовеют, и ты не вовремя обнаруживаешь, как хороша она с легким румянцем на щеках.

— Джеймс, — шепот срывается с ее губ, и Лили быстро берет себя в руки. — Прости, я не смотрела куда иду…

— Не беспокойся, Лили, я… — она не перестает бормотать извинения, и ты сжимаешь ее в объятиях, чтобы остановить. — Эй, Лили, все в порядке, ладно?

Она торопится высвободиться из твоей хватки:

— Да, конечно, прости, но я… я спешу, мне нужно идти, я… Увидимся позже, Джеймс, — ты хочешь поговорить с ней, объясниться, но прежде, чем успеваешь сказать хоть слово, она оказывается уже вне зоны досягаемости, почти бежит по коридору в направлении Астрономической башни.

Походкой побежденного ты идешь в Гриффиндорскую гостиную, твои мысли все еще заняты широко распахнутыми зелеными глазами и двумя словами. Ты проходишь через дыру за портретом и видишь Марлин и Алису, сидящих там на одном из диванов и разговаривающих шепотом. Они замолкают, как только замечают тебя, и хоть это и вызывает подозрения, ты сомневаешься, что у тебя достаточно сил или желания спросить, в чем дело. Вместо этого ты просто падаешь в кресло около них, позволяя себе выдохнуть (ты и не заметил, что задержал дыхание).

— Все хорошо, Джеймс? — слышишь вопрос Алисы и только киваешь в ответ.

Ты замираешь на несколько минут, не отвлекаясь на тихий девичий шепот, пока не осознаешь, что волнуешься. Потому что она выглядела напуганной и убежала от тебя. Тебе нужно знать, куда она пошла, и понять, что случилось. Тебе необходимо с ней поговорить. Тебе нужна карта.

Не до конца осознавая, что делаешь, ты вскакиваешь с кресла, немного напугав девочек, и несешься в свою комнату. Там пусто, ты немедленно выхватываешь Карту Мародеров из своих вещей.

— Торжественно клянусь, что замышляю только шалость.

Ты быстро пробегаешь по карте глазами в поисках точки «Лили Эванс». Когда вы с ней разошлись, она направлялась прямиком в Астрономическую башню, так что ты смотришь там. И находишь ее. Но она не одна, перед ней «Амос Диггори», и тебя снова тошнит. Ну конечно она с ним.

Внезапно точка Диггори стремительно удаляется от Лили. Он покидает башню, но она остается там. И в то время, как они отдаляются друг от друга, ты не понимаешь, что происходит. Ты пялишься на Лили, застывшую на месте, больше пяти минут, прежде чем принимаешь решение и хватаешь мантию и карту.

Ты спускаешься по лестнице и выходишь из гостиной, быстро и решительно шагая, чтобы не успеть изменить свое решение. Нет, ты не можешь передумать. Тебе необходимо поговорить с ней, понять. Мята. Цитрус. С этими мыслями ты добираешься до башни и видишь ее.

Лили сидит в углу и обнимает ноги, согнутые в коленях. Она грустит, ты можешь судить об этом по тому, как опущены ее плечи, и по потерянному взгляду, которым она смотрит в пустоту. Ты тихо снимаешь мантию-невидимку и, шепча «шалость удалась», складываешь карту и засовываешь ее в карман. Лили по-прежнему не замечает тебя, стоящего в дверном проеме, так что ты идешь и садишься рядом с ней. Наконец она поворачивается и смотрит на тебя. Ее изумрудные глаза вновь широко распахнуты и, хоть не похоже на то, чтобы она плакала, ты хочешь обнять ее и сказать, что все будет хорошо. Но ты этого не делаешь. Во всяком случае, пока.

— Привет, — вырывается у тебя, и ты хочешь себя ударить, «привет» — это не то, что ей нужно услышать прямо сейчас. Видимо твое разочарование в себе отражается на лице, поскольку на ее губах появляется полуулыбка.

— Привет, — отвечает она, прислоняя голову к каменной стене.

— Все в порядке? — мысленно ты почти ударяешь себя снова, потому что очевидно же, что нет, идиот, зачем ты вообще задаешь такие дурацкие вопросы?

— Да. Нет. Я не знаю, — она вздыхает и закрывает глаза, и ты перестаешь смотреть на нее, потому что в голову снова лезут неуместные мысли о том, как она мила и совершенна, а тебе необходимо немедленно сосредоточиться.

Ты хочешь спросить о нем, но не можешь сказать, что выслеживал их по карте, так что вместо этого ты выдумываешь что-то более приемлемое:

— Это как-то связано с Диггори?

— Вроде того, ага, — когда она говорит о нем, ее голос не дрожит, как ты того ожидал. И от этого ты, даже если и не должен был, ощущаешь прилив уверенности, который позволяет высказать то, что хотел сказать с тех пор, как пришел.

— Я видел, что он был здесь с тобой, — она раскрывает глаза и смотрит на тебя.

— Был. Мы только что расстались, — ты пытаешься заставить свое сердце перестать выделывать кульбит за кульбитом в твоей груди, но не можешь, новость слишком сильно подняла твое настроение. Но ты знаешь, что девушка рядом с тобой несчастлива, так что не показываешь этого.

— Почему? — спрашиваешь ты. Возможно это не твое дело, но ты не можешь удержаться, когда речь заходит о Лили Эванс, а она сказала, что только что рассталась с парнем. И ты хочешь верить, что знаешь причину. Ты надеешься, что знаешь, но тебе нужно, чтобы она сама сказала это.

— Мы поссорились. Он расстроен, что я не описала его, когда нюхала Амортенцию, — по ее голосу невозможно угадать эмоции. Она ушла в себя, но ты не можешь этого допустить. Ты должен растопить лед.

— Я рад, что ты не описала его. Меня тошнит от ванили. И он кретин, — ты пытаешься придать голосу игривый тон, скрыть правду за этими словами, но ты не знаешь, справился ли ты со своей задачей.

— Как и ты, — говорит она осторожно, и легкая улыбка снова появляется на ее губах, но ты не отвечаешь ей. Вот и настал момент собрать всю свою гриффиндорскую храбрость.

— Ты описала меня, — ты ничего не можешь поделать с нотками надежды и нерешительности в твоем голосе. Ты медленно поворачиваешься, чтобы посмотреть на нее, просто чтобы убедиться. — Ведь так?

Не оборачиваясь, она соглашается:

— Я описала тебя.

В этот момент твое сердце почти выпрыгивает из груди, и ты должен сосчитать до десяти, чтобы не начать улыбаться в ответ на ее признание. Ты знаешь, сейчас не время делать следующий шаг. Мерлиновы панталоны, она только что порвала с парнем! И из-за этого ты сдерживаешь себя. Она кладет голову тебе на плечо и вытягивает ноги, заметно расслабляясь. Она глубоко дышит, и хоть ты и не можешь этого видеть, тебе кажется, что ее лицо вновь озаряет улыбка. Так что ты позволяешь себе сказать одну последнюю вещь.

— Я не нюхал то зелье, но абсолютно уверен, что сделав это, описал бы тебя.

В ответ ты слышишь лишь короткий смешок.

* * *

Две недели спустя ты целуешь ее в первый раз, и это лучший момент за всю твою жизнь. Ты обнимаешь ее за талию, она запускает руки в твои волосы: в реальности все куда лучше, чем в мечтах. Когда вы двое наконец в состоянии оторваться друг от друга на секунду, она тихо смеется, и это бьет прямо по твоей гордости.

— Над чем ты смеешься? — твой голос звучит обиженно, и она смеется над тобой снова, чмокает в губы, прежде чем ответить.

— Я знала, что ты пахнешь мятными леденцами, — это все, что она успевает произнести, прежде чем ты снова прижимаешься к ней губами.

Ты улыбаешься сквозь поцелуй.