Загадка для тролля (джен)

— Он не готов, — говорит Дин и смотрит на отца прямо и даже без вызова.

Старший сын противится настолько редко, что Джон мог бы пересчитать эти случаи по пальцам. В такие минуты он ненавидит Дина и ненавидит себя за испытываемый гнев и ярость.

Младший сын — ходячий конфликт, готовый вспыхнуть в любое мгновение; с ним надо считаться, многие ситуации спускать на тормозах, подбирать слова, ступать на цыпочках, чтобы не потревожить очередную мину. Со старшим можно не церемониться. Джон знает: Дин всегда поймёт так, как надо, стерпит, простит. Лишь изредка, когда дело касается Сэма и отцовской неправоты по отношению к мелкому, выносливый, послушный Дин превращается в кремень. Да что там — в монолитную гору, на милю врытую в почву. Не поколебать, не сдвинуть, не взорвать.

— Почему ты так считаешь? — Джон еле сдерживает подступающее к вискам тёмное бешенство и пытается говорить как можно спокойнее. — Ему четырнадцать. Вчера он стрелял лучше тебя.

— Он не готов убивать.

— У тебя первая охота была в двенадцать, ты справился.

Какое-то время Дин молчит. На мгновение он опускает глаза и вскидывает их вновь с непонятным для Джона выражением — горечи и сарказма.

— Попробовал бы я не справиться… Я знаю Сэма лучше, чем ты, папа. Отложи охоту, дай мне привести его в нужное состояние.

Тяжёлая ладонь Джона Винчестера бьёт по пыльной столешнице с такой силой, что трещат доски.

— Состояние?! Здесь что, католическая школа для девочек? Монстры будут ждать, когда Сэмми наберётся духу в них выстрелить?! Дин, ты портишь своего брата! Мне нужны сыновья-охотники, а не слюнтяи!

Дин, распрямляясь, кажется, становится выше своих шести футов. Он смотрит на отца сверху вниз.

Джону представляется, если бы он не сидел, а стоял рядом, старший смотрел на него точно так же. Винчестер боится того, что сейчас может сказать незнакомый парень с лицом Дина, и того, что он сам может сделать в ответ на эти слова.

— Тебе всегда были нужны охотники, а не сыновья.

Дин не повышает тона, но его негромкий, звенящий от напряжения голос подбрасывает отца со стула.

— Вы должны уметь защитить себя и других!

— Вот я и защищаю Сэма. От тебя.

Пощёчина не слабее той, что досталась столу. Дин на выработанных годами рефлексах отшатывается в момент нанесения удара, поэтому не теряет равновесия, только в голове звенит.

Джон смотрит на покрасневшую распрямлённую ладонь и произносит отчуждённо:

— У тебя есть некоторое время, чтобы привести брата в нужное состояние. Выходим утром.

Забытая хозяевами лесная хижина, в которой на этот раз обосновались Винчестеры, давно нуждается в ремонте. Полы здесь скрипят, даже когда по ним не ходят, ветер задувает во все щели — оконные, дверные, стенные. Сэму кажется, что щелей уже больше, чем досок.

Он лежит в постели, закутавшись в ветхое одеяло, как в кокон, и слушает неразборчивые голоса. Он не понимает, о чём говорят родные, но напряжение ощущается физически — словно острые лучи пробиваются сквозь рассохшуюся дверь.

Сэм не помнит, когда отец и брат ссорились всерьёз; если это и случалось, ему никто не докладывал. Обычно Дин терпит или убеждает себя в том, что отец прав. Сэм готов ударить старшего за эту покорность, чтобы тот наконец очнулся и понял — нельзя позволять так обращаться с собой! Сильный бесстрашный брат становится тенью рядом с отцом, именно тенью — безмолвной и послушной каждому жесту.

* * *

Дину исполнилось восемнадцать зимой.

Двадцать четвёртое января застало Винчестеров в Спринг-Крике, штат Невада. За две недели до этой даты Джон снял двухкомнатный номер с кухней в заштатном мотеле, где Сэм и проводил всё время, свободное от школы. А отец и Дин целыми днями мотались по заповеднику Гумбольдт-Тоьябу, выслеживая порченого горного духа, с которым боялись связываться местные индейские шаманы.

Сэм сидел над учебниками, прислушивался к вою ветра, к стуку дождевых капель о стекло и каждый вечер боялся, что родные не вернутся. Тогда ему придётся вспороть подкладку в отцовской сумке, вынуть неприкосновенный запас баксов и добираться к пастору Джиму. А потом жить, не имея понятия, что случилось с отцом и братом.

Но они возвращались. Замёрзшие, в грязной, насквозь промокшей одежде, с синяками и ссадинами, полученными в бесконечной гонке по лесу и скалам. Отец отправлял Дина под горячий душ первым, сам подходил к младшему и трепал по волосам ледяной вздрагивающей рукой…

Они не пришли только двадцать четвёртого.

Сначала Сэм надеялся, что в день рождения старшего сына Джон устроит выходной для себя и для простуженного, вконец измотанного Дина. Потом, услышав, как отец спозаранок начал собираться, подумал, что он даст Дину хотя бы поспать подольше… Но они ушли как всегда — в рассветных сумерках, потому что дух опять объявился возле деревни и погубил трёх человек.

Сэм не пошёл в школу. Прибрал номер, нажарил оладий, завернул в обёрточную бумагу подарок — тёмно-синюю футболку со знаком Бэтмена. Ещё придумал, чем украсить серую упаковку, и долго вырезал из фольги кособокую снежинку.

Он сидел с книжкой до полуночи, но от беспокойства не мог ни читать, ни дремать, а только ждать звонок или знакомый рокот «импалы», заворачивающей с шоссе на стоянку.

Он сам не заметил, как уснул. Пробудился утром, в пустом номере.

Телефоны не отвечали. Всё понятно: вне зоны доступа. Забыв набросить куртку, Сэм в отчаянии выскочил во двор, заметался, оскальзываясь на сыром снегу. Нет машины. Нет папы. Нет Дина!

Он десять раз похоронил родных за несколько минут, пока не увидел подъезжающую к мотелю машину.

Покрытая грязью до крыши «импала» не ехала, а ползла со скоростью улитки, словно неуверенно нащупывала дорогу, словно ослепла… Словно ослеп тот, кто был за рулём!

Сэм бросился к автомобилю, рванул дверцу и увидел брата, полузавалившегося на пассажирское сиденье. Отца не было. Окровавленная кожанка валялась позади, и разодранный свитер Дина тоже был весь в крови. Сэм взялся за относительно сухие плечи брата и потряс его, еле удерживая панический крик.

К его облегчению, Дин зашевелился, сел и, глядя на младшего мутными, тёмными от боли глазами, спросил: «С тобой всё хорошо?»

— Со мной-то да, — сказал Сэм, помогая брату выбраться из машины. — А вот что с тобой? И где папа?!

— Жив, в больнице… — Дин на подгибающихся ногах шёл к номеру, стараясь не наваливаться на мелкого.

Едва он переступил порог, силы кончились, и Дин рухнул на пол. Слабым движением руки он остановил Сэма.

— Запри машину…

Сэм понял, брат прав и это важнее: стоящая посреди двора «импала» с распахнутой дверцей и пятнами крови внутри может привлечь ненужное внимание.

Он отогнал машину, неумело припарковал и вылез, с содроганием обнаружив, что испачкался в Диновой крови. Машинально попытался оттереть её с джинсов снегом, но какой-то мужчина, вышедший на стоянку, спугнул его.

Вернувшись в номер, Сэм нашёл Дина в сознании. Он хотел вызвать «скорую», но брат протестующе прохрипел: «Не надо… Давай сам…» и даже попытался встать.

Младший сдался; он уже около года проходил травматологическую науку на практике, поэтому знал, что делать, — сцепив зубы, начал разрезать влажные, липкие свитер и футболку на Дине. Левая рука поверх одежды была перетянута банданой, что помогло избежать фатальной кровопотери, когда сосуды были разорваны когтями или необычайно длинными зубами.

Мальчик обрабатывал раны, как мог зашивал их и перевязывал, задыхаясь от тяжёлого медного запаха, от собственного страха, слушая бормотание Дина, всё больше сползавшего в беспамятство.

А тот ещё мог приподниматься, пока братишка накладывал неуклюжую, но достаточно тугую повязку на сломанные рёбра, и всё старался объяснить, что случилось — чтобы мелкий не боялся так сильно, ведь обошлось же… Слова выходили невнятными, беспорядочными, такими же рваными, как дыхание Дина.

— Мы его завалили, Сэмми… Очень злой… Слишком сильный… Я выманил его, отец ранил… Но тот успел столкнуть… со скалы… пока папа читал заклинание… Папа сломал ногу… разбил голову… но отправил тварь восвояси… Всё будет в порядке… Не реви… Я дотащил отца… отвёз в больницу…

— И удрал оттуда, ¬— улыбнулся Сэм, глотая слёзы.

— Ты же знаешь… как я люблю лечиться… Отлежусь…

Пока Дин окончательно не отключился, Сэм растолок таблетки жаропонижающего и анальгетика, намешал их в один стакан с водой и заставил брата выпить. Потом снял с него сапоги, натянул сухие носки, положил под голову подушку и укрыл двумя одеялами.

Для себя стащил матрас с кровати и лёг рядом с Дином. Того уже начал бить озноб.

Сэм взял его за горячую мокрую руку. Он прекрасно помнил, что старший всегда, всю жизнь сидел рядом, пока он болел, и, когда становилось совсем худо, держал за руку. От Дина словно перетекала прохлада, энергия и уверенность, само его прикосновение было лекарством…

Тогда Дин пролежал весь день, горя в лихорадке. Сэм то хватал телефон, то снова отбрасывал, ненавидя себя за нерешительность. Под вечер начался кризис, а вместе с ним и бред. Когда Дин стал разговаривать с мамой, Сэм не выдержал и залез под одеяла к брату — как делал всегда, всю жизнь, если ему было невыносимо страшно.

Дин пылал. Сэм собрался было принести лёд из автомата или хотя бы достать замороженный бифштекс из холодильника, но едва он откинул одеяло, старший брат на мгновение прижался щекой к его макушке и произнёс каким-то детским голосом: «Не уходи… Мне так плохо без тебя… мама…»

Повинуясь чувству острой нежности, Сэм потянулся вверх, погладил мокрые от пота, потемневшие волосы брата и прошептал на ухо, не зная, слышит ли тот его:

— Я не уйду… мой ангел…

Ему показалось, что мама могла бы называть маленького Дина именно так.

Он всё-таки сбегал за льдом. Завернул кубики в салфетку и нагнулся над братом, чтобы положить компресс на лоб. И понял, что им повезло — кризис миновал.

Дин спал, уже не багровый от жара, а бледный. На коже проступили веснушки, длинные ресницы веером лежали на щеках.

Сэм почувствовал, что зверски хочет есть. Надо было сварить какую-то кашу и для брата. Он прошёл в крохотную кухоньку, согрел чай и стал жевать засохшие оладьи.

А потом кусок встал поперёк горла — он осознал то, о чём не мог думать, пока переживал за старшего. Отец сделал из него живую приманку для свихнувшегося духа! И чудовище едва не убило Дина! Судя по повреждениям, оно метило в сердце, но брат сумел увернуться, подставив руку.

Сэм почувствовал, как в груди что-то лопнуло с неслышным звоном. Он знал, что для отца дело превыше всего, но не подозревал, что превыше детей. Он глотал чай вместе со слезами и представлял, как раненный Дин тащит папу по камням и буреломам, вернее, Джон передвигается на одной ноге, опираясь на палку и держась за сына, но где-то теряет равновесие, падает, и Дин поднимает его, сам едва не теряя сознание от боли, рискуя разорвать лёгкое обломками рёбер… Сколько он вёл отца до машины — милю, две, три?

Будь проклята охота!

Утром Дину полегчало настолько, что он смог встать, стащить с себя влажные джинсы и перебраться в кровать.

Сэм пришёл с завтраком и таблетками. Дин, давясь, проглотил три ложки подгорелой каши и забастовал. Когда обезболивающее подействовало, мелкий сменил повязки, порадовавшись, что раны чистые и почти не кровят.

— Сходи в больницу, — сказал Дин. — Скажи папе, что я в порядке.

— Во-первых, ты далеко не в порядке, — краснея от сдерживаемого гнева, произнёс Сэм. — Во-вторых, не думаю, что отцу так уж интересно твоё состояние.

— С чего ты это взял?

— С того, что он подставил тебя! Сознательно! Расчётливо! — закричал младший. — Использовал своего сына в качестве подсадной утки! Смерть какого-то урода для него важнее, чем твоя жизнь!

— Не ори, — поморщился старший, ¬— и так башка раскалывается… Меня никто не использовал, Сэмми. Мы с папой обсудили тактику и решили, что это лучший из вариантов.

— Ага! Отец решил, а ты даже возразить не посмел!

— Это было нужно сделать, и я сделал. Отец опоздал всего лишь на несколько секунд. Духа нет, мы живы. И люди будут живы.

— Папа не только о тебе не беспокоится! Он и обо мне не думает! Что бы… — голос Сэма прервался, и он, отвернувшись, тихо закончил: — что бы я делал, если бы тебя не стало…

— Сэм, эй. Я всё ещё здесь.

— Завтра, через месяц, он снова потащит тебя на охоту и…

— Бьюсь об заклад, ты забыл о моём дне рождения.

Брат знал, чем его отвлечь. Сэм перерыл всю комнату, отыскивая подарок. Свёрток нашёлся почему-то на кухне задвинутым в самый дальний угол шкафа.

Дин встретил младшего усталой улыбкой.

— Приготовился, значит? Клёвый цветочек, Сэм.

— Это снежинка, — фыркнул тот. — Распаковать?

— Давай показывай… Ух ты, Бэтмен.

— Я помню, как ты просил у папы футболку с похожей картинкой, когда я был ещё маленький. А он сказал, что денег на патроны не хватает, и ты вполне можешь носить старые рубашки, пока не вырастешь из них.

— Помнишь? Ты же был совсем сопливый, лет пяти.

— Просто он тогда купил мне машинку. А тебе ничего.

— Да, после этого я уже никогда не просил, понял, что есть вещи поважнее игрушек.

Сэм невесело усмехнулся.

— Спорим, папа не поздравил тебя с днём рождения?

Дин помолчал, повозился, укладывая раненную руку, и сказал:

— Ключи от машины верни.

— Не уходи от разговора!

— Потерял?

— Держи! — Сэм подобрал связку с пола и швырнул брату на одеяло.

Дин взял ключи с тяжёлым потёртым брелоком — чёрным, с серебряным крестом Шевроле, взвесил их на ладони и глянул на младшего с ласковой насмешкой.

— Ты проиграл, Сэмми. Отец не только поздравил меня, но и сделал подарок.

— Новый шомпол для чистки стволов? Ну, и где он?

— Ты сам отогнал его на стоянку.

Сэм посмотрел в улыбающиеся светло-зелёные глаза брата, такие яркие на осунувшемся лице, и понял, что тот не шутит.

— Папа отдал тебе «импалу»…

— Не переживай, мелкий, я разрешу тебе порулить.

* * *

Занятый своими мыслями Сэм пропускает момент, когда голоса смолкают, и Дин входит в комнату.

Старший снимает куртку, сбрасывает ботинки и ложится на кровать поверх покрывала. Даже в неярком свете фонаря заметно малиновое пятно на его щеке.

Сэма бросает в жар. Бешенство поднимается в нём, как кипящее молоко в кастрюле.

— Он. Тебя. Ударил.

Он рвётся к двери, чтобы ударить в ответ, а потом разнести эту скрипучую халабуду, провонявшую плесенью…

Его останавливают не слова Дина «Стой. Нельзя, Сэм», а голос, которым они были произнесены. Младший ненавидит этот голос, хотя слышал его лишь три раза в жизни, — надтреснутый усталый голос старика.

Он подходит к Дину, хватает за грудки с такой силой, что даже приподнимает над постелью. К его смятению, тот не реагирует на рывок. Обычно живой, как ртуть, брат не начинает потасовку, руки безвольно лежат вдоль тела ¬— Сэм словно тюк сдвинул.

Дин поворачивает голову и смотрит на мелкого с печальной опустошённостью.

— Он сам жалеет об этом, Сэмми…

— Ты всегда его защищаешь! — злые слёзы щиплют веки.

— Кто-то должен… А вот тебя не удалось отстоять. Отец всё равно хочет повести тебя на охоту.

— И пойду! — кричит Сэм, в ярости забывая, что ещё полчаса назад в ужасе проецировал ту, зимнюю охоту, когда он чуть не потерял родных, на завтрашнюю, свою первую. Ситуация повторилась полностью, как в кошмарном сне: горы, лес, сумасшедший кровожадный дух. Он забыл, что ночью молился о непредвиденном срыве отцовских планов; Сэм согласен на любую охоту, только не на такую. Но страх и стыд собственной слабости вытеснены гневной обидой на отца, раздражением покорностью Дина и осознанием того, что старший читает его, как раскрытую книгу. — Какого чёрта ты опять решаешь за меня?! Я вырос, а ты будто не замечаешь этого и хочешь водить за ручку! Ну, конечно, ты в двенадцать лет был куда круче, чем я в четырнадцать!

— Сэм…

— Может, хватит менять мне памперсы, вечный нянька? Не лезь в мою жизнь! Смирись с тем, что я стал самостоятельным, что ты не нужен!

Заметив, что Дина дёрнуло, словно он получил вторую пощёчину, Сэм понимает — сказал не то и не так.

Старший прикрывает глаза, добела сжимает губы — но это длится лишь мгновение, потом говорит нарочито бодрым тоном:

— Ладно, Сэмми. Значит, завтра повеселимся.