Отверженная (джен)

На площади перед дворцом Финве было светло и шумно. «Нет», — поправила себя Нэрданель. — «Не Финве. Нолофинве». Король ушел в Чертоги, а корабль, на котором уплыл ее муж, наверное, уже скрылся за горизонтом. Ее обезумевший муж…

Накинув на приметные волосы капюшон, Нэрданель постаралась пробраться сквозь толпу незамеченной. Только бы не узнали — чужие взгляды не вынести. Наконец она дошла до ниши, когда-то вырубленной в стене, чтобы прятаться от жара Лаурелина. «Теперь не пригодится…», — Нэрданель отступила вглубь укрытия и постаралась замереть. Во мраке ее совсем не было видно.

А народ все стягивался. Дворец был пуст, но эльфы все равно пришли сюда, как привыкли — кто ждать приговора, а кто искать ответы. Ждали слова Манвэ. Казалось, выйдет, как тогда, — и прикажет. Остановить. Вернуть. Найти сокровище. Покарать.

«Нет. Сделать, чтобы все стало как прежде… Проклятая Клятва».

Манвэ молчал. Чадили, потрескивая, факелы. Нэрданель вжалась в стену. Постепенно перестали шуметь, но не разошлись. Где-то в середине толпы истошным голосом вдруг закричала женщина. Кажется, ее попытались успокоить и увести, но она все равно все рыдала и рыдала, выкрикивая чье-то имя.

Где же валар? Почему бездействуют? Еще не поздно все исправить. «Муж мой, что ты наделал…»

Тут и там знакомые лица. Отец что-то доказывает, громко кричит, размахивает руками. Его так почтительно и внимательно слушают, а ведь вид у него сейчас совершенно безумный. Ему верят. Конечно, теперь больше некому. Ваниар стоят в стороне, мраморными статуями застыв в своей красоте. И всё смотрят, смотрят…

Толпа чуть колыхнулась в сторону, и Нэрданель увидела Арафинве — холодного, отстраненного, с навечно теперь поселившимися во взгляде тоской и болью. «Значит, и эти тоже ушли». Что ж, дворец нолдорана в третий раз за этот проклятый день меняет владельца. «Вот что такое, оказывается, следовать за тобой. Что ты наделал, муж мой?»

Спустя время из темноты начали появляться тени. Эльдар расступались, пропуская вперед моряков. Те, шли, не смотря по сторонам, оборванные, в окровавленных одеждах, неся на руках своих павших. Тэлери требовали справедливости. Кары преступникам. Ваниар ужасались их виду, немногочисленные нолдор отворачивались, заливаясь краской стыда. Нэрданель закусила губу, давя стон.

Минули, наверное, сутки, но валар так и не появились. Пошел сильный дождь, он загасил факелы, но никто не расходился. Даже раненые стояли, опираясь на руки товарищей. Только тех, кто был совсем плох, заботливо укутали в плащи и отнесли под наспех сооруженные навесы. Нэрданель видела, как к ним подходили целители и тихонько пели над ранами.

Тогда в круг ступил Арафинвэ. Голоса смолкли. Нэрданель ждала речи, покаянных слов, обещаний щедрых даров, но нолдо только молча опустился перед Ольве на колени, замер на миг и, распластавшись вдруг ниц, припал губами к его ногам. Ольве сначала вздрогнул, словно хотел отступить, но так и не пошевелился. Арафинве остался лежать на земле, и золотые волосы его извозились в скользкой грязи, а одежды промокли и из белоснежных сделались серо-коричневыми. Нэрданель даже представить боялась, как тяжело дался этот шаг невозмутимому, холодному шурину, тому, кто не был ни в чем повинен и сам пришел сюда требовать справедливости от Валар. Он лежал так, пока Ольве не поднял его. Эльфы смотрели на происходящее, замерев, а когда тэлеро обнял родича, площадь как будто взорвалась сотней голосов. Нолдор, по примеру своего нового вождя, преклоняли колена перед своими недавними врагами, словно прозрев и ужасаясь теперь тому, что сотворили. Многие плакали, молили вслух о прощении, а тэлери обнимали их и, кажется, тоже плакали.

Нэрданель сначала смотрела на это примирение, а потом молча покинула площадь. Хотелось исчезнуть. Не быть.

Отверженная. Что теперь? Валар не вмешаются, теперь это понятно. Может, следовало пойти следом? Возможно, она остановила бы безумие Феанаро, и не случилось бы ни крови в гаванях, ни проклятия. «Бесполезно. Все слишком далеко зашло. Я не удержала бы мужа». Столько лет меж ними пустота. Нет, не пустота. Сильмариллы. С того дня, как Варда наполнила их Благим Светом, обычный свет — тот, который всегда горит в глазах всех влюбленных — навсегда покинул взор Феанаро. «Варда понимала, что делала. Как я могу верить им, если они все знали? Как верить Намо, коль он ведал, чем кончится жизнь моего мужа еще тогда, когда Мириэль даже не успела встретить Финве?! Пусть не могли ничего изменить, но знали, знали. .!» Нэрданель в отчаянии сжала кулаки.

Майтимо тоже не удержал бы гнев отца. Не потому, что не смог бы, а потому, что не захотел. В его сердце горит то же пламя, что и у отца. Макалаурэ? Может это и ошибка, но тогда ей на миг показалось, что он сумел сохранить ясность рассудка. Хотя отец все равно ему бы не подчинился. Атаринкэ? «Да кого я обманываю? Разве родился тот эрухини, кто сумел бы обуздать сам огонь?!» И теперь белые, оскверненные чужой кровью корабли несутся сквозь мрак по холодных водам. Что делать?..

Как уберечь своих сыновей, если мужа спасать уже поздно?! Молить Валар о прощении? Пусть. Она, избранница Феанаро, склонится ниц подобно Арафинве. Пусть будет это унижение, но все это не важно, раз есть ради кого. Она одернула себя. «Все это бесполезно. Таков был план Намо. Проклятого Намо», — Нэрданель вздрогнула. — «Убить Намо», — пронеслось вдруг в голове. Разрушить проклятие? Как просто и безумно. Но можно ли его убить?! «Нет. Все бессмысленно. Все зря». Отправиться следом? Кораблей больше нет. Нэрданель тяжело вздохнула. Зря она на площади ждала решения Валар. В очередной раз понадеялась на их милость — и вот… А Нолофинве теперь не нагнать, до Гаваней четыре дня пути…

Оставалось только вернуться к отцу — или держать путь в Форменос. От мысли об отчем доме в душе комом нарастала паника. Слишком много будет там чужих лиц, лишних слов и пустых разговоров, не вынести. До Форменоса тоже путь был не близкий, но почему-то казалось, что там она сможет собраться с мыслями. И Нэрданель решилась.

К вечеру следующего дня она добралась до неприступной крепости в горах. Платье промокло насквозь. Она страшно устала и держалась из последних сил: туфли потерялись где-то на полпути, и босые ноги с непривычки болели, израненные острыми камнями.

Когда-то муж и сыновья говорили, что выстроили крепость специально для нее: тут все было задумано так, чтобы жители и работали, и отдыхали, не зная ни в чем нужды. Скульптурную мастерскую с расписными стенами, чьи своды терялись в вышине, Феанаро обустраивал сам. Тогда он еще надеялся, что Нэрданель присоединиться к ним в изгнании. Но она побывала в крепости лишь однажды — в ночь накануне Исхода.

Пустой холл встретил холодом и тишиной. Нэрданель шагнула вперед и огляделась. Тут царил беспорядок: сыновья покидали жилище суматошно, не допуская мысли, что не вернутся. Не сжигая мостов. А теперь хозяев больше нет, а вещи ждут и будут ждать века. Пока не рассыпятся в прах. Как же это страшно — время будет бежать, подобно речным водам, неся с собой что-то новое, а в этом доме всегда будет так же. Одиноко. Одинаково. Нэрданель провела рукой по деревянному наличнику. «И я буду такой же, как эти вещи. Я буду ждать, не в силах ничего исправить».

Она поднялась наверх, туда, где располагались покои хозяев. Левый флигель делили меж собой Майтимо, Макалаурэ и близнецы. Кровать старшего была аккуратно застелена, все убрано по местам, окна зашторены. Как будто знал, что не вернется. Он всегда и во всем был таким — собранным, серьезным. Те из эльдар, кто был знаком с Майтимо поверхностно, всегда говорили, что он мало похож на Феанаро: его считали мягким, спокойным и рассудительным. Но Нэрданель точно знала, что старший сын унаследовал от отца и его твердость, и непоколебимость, и силу духа.

Макалаурэ уходил в спешке. Разбросанные нотные листы, какие-то записки, обрывки бумаг, писчее перо на белой простыне. Нерданель улыбнулась. Кано был творцом. Жаль, что с ним так вышло…

Зайдя к Амбруссар, она обнаружила, что их комнаты были объединены внутренней дверью. Это ее не слишком удивило. Уже взрослые мужчины, они все равно оставались близки друг с другом, как и в детстве.

В правом флигеле жили остальные: сам Феанаро, Атаринкэ, Морьо и Тьелко. В комнату мужа она заходить не стала. Испугалась почему-то, что накроет. У Атаринкэ были распахнуты все шкафы — искал что-то важное перед отъездом. Морьо, как и старший брат, постарался не оставлять после себя беспорядка, застелил кровать, разложил все вещи по местам.

В комнате Тьелкормо Нерданель ожидал сюрприз. На столе стояла початая бутылка красного вина Не особо раздумывая над тем, что делает, она осушила ее в несколько глотков. Вино оказалось терпким и довольно крепким. В голове довольно быстро зашумело, а тело наполнилось легкостью. Выпитого ей оказалось мало, и она отправилась в погреба в поисках прочих запасов.

Следующие дни потянулись в пьяном тумане тоски и безысходности. Она просыпалась, плелась к погребам, откупоривала очередную бутылку и осушала ее еще до полудня. Впрочем, о ходе времени можно было только догадываться — над землями Амана все еще царила непроглядная тьма. Нэрданель нашла глину и гончарный круг и принялась творить уродливые фигуры, пытаясь избыть боль, но это не помогало. Спустя две недели явились гонцы от Махтана — двое эльфов, давних друзей Нэрданель и ее верных соратников по детским забавам. Они попытались уговорить ее вернуться в Тирион. Нэрданель хотела прогнать их прочь, но погода была так ужасна (как и все прошедшие дни), а одежда эльфов совсем промокла, и она пустила их переночевать.

От гонцов Нэрданель узнала, что Валар так и не появились. Жизнь в Тирионе потихоньку налаживалась. Гавани отстраивали заново — все нолдор от мала до велика участвовали в восстановлении города, пытаясь тем самым заслужить прощение. Вина довлела над Арафинве и его народом, хоть и никто из тех, кто остался по эту сторону моря, не запятнал себя братоубийством.

Говорили в тот вечер о многом, избегая лишь самого важного: эльдар хмурились и старались не упоминать имя ее мужа в разговоре. А Нэрданель было непонятно, почему в произошедшем все винят только Феанаро. Для нее самой очевидным казалось, что если бы не Валар, то не случилось бы ничего ужасного. Но друзья отворачивались и прятали лица, лишь только она затрагивала эту тему. Раз не понимают они, то и отцу объяснить, скорее всего, будет невозможно. Поэтому, проводив на утро гостей, она откупорила очередную бутыль.

Границы времени постепенно размывались, стирались, и вскоре Нэрданель перестала понимать, как долго бодрствует и сколько длится ее сон. Она жила во тьме и пустоте, боясь, что у нее отнимут то единственное, что осталось — память. Кто-то приходил к ней, стучал в двери и умолял выйти, но она не открывала и не отвечала. Забившись в самый дальний угол огромной залы с холодным камином, Нэрданель закрыла уши руками и смотрела в одну точку, словно безумная. Да наверное, это и было безумие.

Смерть Феанаро она почувствовала. В тот самый миг, когда его дух огненной звездой взлетел ввысь, покидая искалеченное тело, ее сердце словно опалило обжигающим ветром, который оставил рану в груди и звенящую пустоту в душе. С тех пор времени больше не стало. Сердце острой иголкой колола боль, а выпитое вино больше не приносило облегчения. Порой ей казалось, что она уже слышит призыв Намо. «Пойдем со мной, не бойся, я исцелю твою боль…», — мерещился ей вкрадчивый голос. И тогда она собирала остатки сил и кричала так, что ее голос разносился по всем залам Форменоса:

— Нет, Мандос! Нет! Будь ты проклят, ублюдок! Убийца и предатель! Будьте вы все прокляты! — и тогда голос на время замолкал, а к ней возвращалась часть ее былых сил.

Но и этот полусон — полубыль однажды закончился. Она проснулась и почувствовала, что в мире что-то изменилось. Тьма сгустилась по углам комнаты, а ледяной ветер повеял изо всех щелей холодом подземелья. Серая тьма потянулась к ее ложу, словно пыльная паутина к бабочке. Сердце пропустило удар — и бешено забилось, разгоняя кровь.

Майтимо.

«Майтимо. Первенец, любимый сын. Ради которого можно тысячу раз умереть и всего будет мало. Что с тобой и где ты сейчас? На какие муки обрекли тебя, самый сильный и отважный из семерых? Как помочь тебе, что сделать, к чьим стопам припасть и чьи ноги омыть своими слезами? Да и поможет ли это… Нет предела равнодушию валар».

Сердце так и не успокоилось, колотилось как бешеное и днем, и ночью. Что теперь было вино?! Нэрданель пробовала осушать разом дюжину бутылей в бесполезной попытке заставить сердце биться ровнее, но это не помогало. Ее не брали ни сон, ни самые крепкие напитки. Если при известии о смерти Фаенаро она думала, что дух ее сгорел на погребальном костре мужа, оставив после себя, по причуде Намо, лишь пустую оболочку, то теперь она снова жила. Но что это была за жизнь…

Первый рассвет ошеломил ее и испугал до смерти. Это случилось в тот день, когда подошла к концу последняя бочка вина. Нэрданель вышла из погреба и обнаружила, что во все окна со всех сторон бьет яркий свет. Это было так неожиданно, что она в ужасе закричала, как будто вновь увидела Темного Валу. Но страх вскоре прошел, и хоть глаза с непривычки заслезились, а голова разболелась, сердце вдруг стало биться ровнее. «Он тоже видит этот рассвет», — поняла Нэрданель. Новое светило несет ее сыну надежду.

С тех пор надеялась и она. Не зная на что, но надеялась. «День придет», — набатом звучало в голове. Что это за слова, она не понимала, но точно знала, что тот, кто выбрал себе такой девиз, не оставит Майтимо в беде.

Так и случилось. С сердца словно сняли в одночасье пудовый груз. Нэрданель вскрикнула, внезапно почувствовав, что все позади. Ей захотелось смеяться, петь и танцевать, так велико было облегчение. Майтимо спасен! Свободен! Ему больше ничего не угрожает…

Теперь все стало иначе. Нэрданель снова была жива. Как вернувшаяся из Мандоса тень, которой вновь посчастливилось обрести тело, она радовалась каждому солнечному лучику и слушала щебет птиц, а вскоре даже дала себе труд осмотреться по сторонам. Стало видно, как грязно, неуютно, неприветливо вокруг… Она оглядела себя и обнаружила, что платье, некогда нежно-зеленого цвета, сейчас все покрыто пятнами и засохшей грязью, волосы спутаны и немыты, а ногти черны и обломаны. Со страхом и любопытством Нэрданель направилась в тот зал, который, как она помнила, был весь уставлен зеркалами в полный рост.

Она не узнала себя. Не могла быть это тощая грязная женщина с покрытым морщинами и перекошенным болью лицом веселой и приветливой Нэрданель… Она села на пол там же, где и стояла и горько разрыдалась. Кажется, впервые с того страшного дня на площади.

«Они будут страдать и умирать один за другим. И это будет больно. Это будет невыносимо больно. О, как наивна я была, думая, что буду ждать их тут, словно забытая вещь! Что вещи, у них нет души. А я, я, мать, буду чувствовать каждое движение душ всех семерых, и каждый, уходя, будет оставлять рану в сердце! А я не могу так! Не хочу!»

Решение пришло само.

«Я помогу им. Не будь я Нэрданель…»

Охотничий нож Феанаро легко лег в ее руку. Не будет Проклинающего — не станет и проклятия. Убить Намо — что может быть безумнее? Что может быть правильнее?