Время летучей мыши (джен)

Они стояли друг напротив друга — Джокер и Чумной Доктор, двое безумцев, свысока глядящих на город, раскинувшийся у них под ногами. Ветер трепал яркие причёски; их цвета — зелёный и огненно-рыжий — притягивали взгляд, казались мне в тот момент знамёнами двух армий на пороге генерального сражения.

Двое преступников были похожи друг на друга, похожи настолько, что казались братьями. Плащи сходного покроя и цвета, почти одинаковые ножи в руках, а ещё — самое жуткое — одинаковым было выражение их лиц. Улыбки. Они оба улыбались, хотя под клювастой маской Доктора улыбку можно было различить с некоторым трудом; но если присмотреться, то становилось заметно, что зубы в ней блестели точно так же, и точно так же сияли глаза, охваченные истеричным безумием.

Как будто они были близнецами, разлучёнными когда-то давно и снова нашедшими друг друга сейчас, в эту холодную осеннюю ночь полнолуния высоко над Готэмом, штат Нью-Джерси. На дворе было тридцатое октября, и время близилось к полуночи.

Эта полночь должна была многое изменить в Готэме. В некотором смысле потрясти его до основания. И в тот момент мне вдруг показалось, что весь город замер, затравленно прислушиваясь к тиканью часов, враз осознав и вспомнив всё то, от чего привык годами отводить глаза…

Но, впрочем, я слишком забегаю вперёд, сразу к концу своей истории. Она ведь началась не тогда.

Когда именно она началась? Знаю ли я об этом? Хороший вопрос, на который у меня нет готового ответа. Может быть, всё началось тридцать пять лет назад, когда я вступил в полицию Готэма: молодой детектив, полный оптимизма и наивного желания изменить мир.

Может быть, всё началось гораздо раньше, когда старые семьи этого города однажды решили, что федеральные законы больше не имеют здесь никакой власти, и действительно сделали так чередой подкупов и угроз, которая никогда не прерывалась с тех самых времён…

Нет. С тем же успехом можно сказать, что всё началось, когда Бог изгнал из Рая Адама и Еву за то, что они вкусили запретный плод. Мне часто кажется, что в грязном воздухе Готэма всё ещё можно уловить запах и привкус того самого яблока: приторно-сладкий, с едва заметной гнильцой. Он остро покалывает ноздри, как дешёвый китайский кокаин, и коренной житель Готэма узнаёт его сразу же, всегда, где бы ни почувствовал в случайном ветре: возле помоек Ист-Сайда, или на пустых и холодных корпоративных парковках Сити, или на курительных балконах роскошных пентхаусов Седьмой Авеню, или даже на самых высоких крышах, вроде той, где мы стоим сейчас.

Но, впрочем, я снова отвлекаюсь. Простите забывчивого старика, которому по возрасту давно уже пора начать впадать в маразм. Конечно, я знаю, когда всё началось. Знаю, просто не хочу вспоминать.

Всё началось с появлением Чумного Доктора. Трудно поверить, но это случилось всего два дня тому назад, когда Двуликий решил, что Готэм стал его забывать и что пришла пора снова напомнить городу о себе.

Вой сирен и скрип шин на резких поворотах — давно привычные и хорошо знакомые любому полицейскому в Готэме звуки автомобильной погони. Двуликий уходил от преследования мастерски, он отлично знал каждый поворот и каждый переулок в этом районе города. Когда он ещё был городским прокурором и его звали Харви Дент, он обожал быстрые машины и ночные гонки, и ловкие адвокаты не раз пытались использовать эту его слабость, чтобы надавить на ход того или иного процесса… Насколько я знаю, это не сработало ни разу. Хорошие были времена. Не хочу о них вспоминать.

«Феррари» Двуликого уверенно вошла в поворот, три машины преследования чуть отстали, сбрасывая скорость на резком манёвре. Изначально нас было больше, но Дент хорошо знал, как избавиться от хвоста. Слишком рискованный маршрут, слишком высокие ставки. Только сумасшедшие любители адреналина, да ещё старые безмозглые ищейки вроде меня, готовы были продолжать подобную гонку. Лестницы, обрывы над пропастью, тоннели недостроенного метро… Вертолёт, который я запросил по рации ещё сорок минут назад, всё никак не появлялся. Рация что-то беспомощно бормотала про заминированную взлётную площадку, но я не желал её слушать. Ясно было одно: Двуликий подготовился к этой операции, не оставляя случаю ничего. Как всегда.

Похищение пятидесяти килограммов контрабандного кокаина из хранилища вещдоков полиции Готэма. Не больше пяти человек во всём участке знали о том, что именно два дня назад доставила нам береговая охрана, сняв с маленького рыболовного судна. Мы ждали транспорта ФБР с минуты на минуту, но Двуликий успел первым. Это был его стиль — всегда успевать первым. Никогда не опаздывать, особенно если опоздание означало проигрыш. Хотел бы я знать, кто именно нас продал. Впрочем, это могло подождать.

Очередной поворот оказался ловушкой, заранее подготовленной сообщниками Дента: большая часть дороги была перекрыта широкой полосой металла с торчащими из неё стальными шипами, вроде тех, что мы используем против подпольных гонщиков. Не удивлюсь, если Двуликий купил её у нас самих. В полицейском управлении Готэма вполне достаточно продажных ублюдков, в какой-то момент много лет назад я к этому просто привык как к неизбежной данности.

Две машины из трёх выбыли из погони, беспомощно выбив гору искр из асфальта ободами пробитых колёс. Мой автомобиль уцелел лишь потому, что я следовал за «феррари» Двуликого след-в-след, как тогда, в молодости, когда я сам был подпольным гонщиком, и мы вместе с Харви Дентом вечно вели спор за призовые места.

«Феррари» снова свернула за угол, я рефлекторно надавил на педаль газа. Погоня продолжалась, пусть даже я оставался единственным полицейским на хвосте преступника, и я точно знал, что я не в той форме, чтобы брать его в одиночку, если дело дойдёт до драки.

Двуликий снова свернул в одну из узких улочек Старого Города. Мы оба с ним отлично знали, что жители Готэма всегда прячутся в норы при звуке полицейских сирен, оставляя дороги открытыми, пустыми, без единого свидетеля. Опыт многих лет подсказывал мне, что окна многоквартирных домов высоко над улицами были в этот миг слепыми, как будто некая высшая сила вдруг лишила их обитателей способности видеть и запоминать. Когда-то давным-давно химеры на стенах Собора Парижской Богоматери смогли увидеть достаточно, чтобы изменить ход истории; но то время давно прошло. К тому же я никогда не был толком уверен, что в этом вопросе можно полностью доверять студии Уолта Диснея.

Я ожесточённо крутил руль, пытаясь выровнять машину в лабиринте переулков, когда громкий взрыв где-то за поворотом на мгновение отвлёк моё внимание, и этого оказалось достаточно. Машину повело, резкий скрип тормозов смешался с воем разорванного металла, когда бок автомобиля соприкоснулся вплотную с камнем старых стен, а затем машина врезалась носом в чугунный фонарный столб, и наступила тишина.

Сознание возвращалось медленно, частями, как будто некая причудливая видеоигра загружалась на давно устаревшем компьютере. Сначала появилось зрение: сплошное красно-белое поле подушки безопасности. Потом обоняние: запах крови, машинного масла, бензина и почему-то хорошего французского вина. Должно быть, галлюцинации вмешивались в восприятие, не давая ему адекватно передать окружающую действительность.

Затем пришли звуки. Поскрипывание металла, треск пламени, шипение воздуха, выходящего из подушки безопасности. Где-то в ней была дыра, но в тот момент это было совершенно не важно: я был жив, и я мог продолжать преследование.

Я не знал тогда, что за это был за взрыв, но понадеялся, что он точно так же остановил Двуликого, и что у меня есть шанс наконец лично посадить его за решетку.

Револьвер в кобуре под мышкой оставался на месте, пусть и был непривычно холодным на ощупь. Первым делом я вытащил его и снял с предохранителя, приготовившись стрелять сразу же, как только подниму лицо от подушки безопасности. Мне было не привыкать попадать в засады, и я знал, как себя вести.

Но это была не засада. Я выбрался наружу, с трудом открыв перекошенную дверь машины, револьвер крепко сжат в руке, и тишина и пустота окружающих улиц были мне ответом на незаданный вопрос. Это не засада. Я просто облажался. Акелла промахнулся — кажется, так сказал классик о подобной ситуации. Господин мэр обязательно постарается ей воспользоваться, стоит только дать ему шанс.

Потеря сил от аварии оказалась для меня слишком весомой. Меня повело, зрение исказилось, и я вдруг понял, что смотрю на брусчатку мостовой, упираясь стволом револьвера в стену, чтобы не упасть.

Годы всё-таки берут своё. Двадцать лет назад я продолжил бы эту погоню, не останавливаясь и не глядя по сторонам. Но то время давно прошло.

Постепенно собравшись с силами, я всё-таки пошёл вперёд. Где-то вдалеке выли полицейские сирены — подмога спешила на помощь, как всегда, безнадёжно опаздывая. Фонари вдоль улицы безразлично светили, не обращая внимания ни на что, как будто жили в другом, параллельном мире…

И где-то впереди громко трещал огонь большого пожара. Я мог почувствовать его отсюда, уловить не столько ушами, сколько носом: тяжёлая вонь сгоревшего пластика, металла, бензина и живой плоти. Неизбежное следствие любой крупной автомобильной катастрофы. Я уже знал, какого рода картину увижу за поворотом. За мою долгую карьеру я видел множество таких картин.

Но я ошибся. Первым, что я увидел, была маска Чумного Доктора.

Высокая фигура в дорогом плаще, закрывающая собой зрелище уличного пожара. Чумной Доктор глядел на меня в упор, длинный нос его маски, казалось, касался меня почти вплотную, и почему-то я не мог заставить себя поднять револьвер и потребовать от него сдаться. Оружие было слишком тяжёлым, слишком неповоротливым, и весь мир слишком сильно качался туда-сюда, не желая замереть на одном месте и наконец успокоиться.

Доктор, должно быть, понимал всё это, потому что он остановился на секунду и взглянул прямо мне в глаза.

И я увидел в них ауру абсолютной власти и непоколебимой уверенности в себе. Словно Чумной Доктор не был просто очередным мстителем в маске, каких Готэм повидал немало за свою историю. Как будто он был судьёй на моём процессе, и только от него зависело, буду я жить или умру. И больше того — мне на мгновение показалось, что от него одного зависит, будет ли жить или умрёт весь Готэм.

Доктор приложил палец к губам, требуя тишины, и неожиданно для себя самого я подчинился. Рука с револьвером бессильно замерла, и я даже не обернулся, когда он прошёл мимо и растворился в тенях за моей спиной.

Я до сих пор не могу понять, почему так поступил. Да, я был обессилен и контужен, но всё ещё мог хотя бы выстрелить в воздух и сказать Чумному Доктору, что он арестован. Пусть это ничего бы не изменило. Но я обязан был хотя бы попытаться — и не сделал этого. Должно быть, что-то было в его фигуре, в его глазах, что заставило меня действовать против собственной воли. Или, может, в тот миг искажённого восприятия мне показалось, что из нас двоих прав именно он? Что именно на его стороне высшая справедливость?

Тогда я ещё не знал, что именно он сделал, но уже начинал догадываться. И, видимо, именно это оказалось решающим.

Я до сих пор терзаюсь в сомнениях. До сих пор не могу сформулировать для себя однозначный ответ.

Но я знаю точно, что именно я увидел потом. На маленькой площади, даже не имеющей собственного названия, на пересечении двух улиц Старого Города, между закрытых роллетами витрин и наглухо запертых ставен.

Пылающий костёр, бывший когда-то роскошной «феррари». И едва различимая в языках огня человеческая фигура — обугленная головешка, бывшая некогда прокурором Готэма. Двуликий наконец-то обрёл покой, который так долго искал.

Я не люблю пресс-конференции. Каждый раз, когда приходится выступать перед камерами, я боюсь, что случайно сделаю какую-нибудь ошибку, и это даст преступникам очередное оружие против нас. Не то чтобы им не хватало того оружия, что у них уже есть… Но всё равно этот иррациональный страх возникает у меня каждый раз. Чёртовы стервятники.

Я поднялся на трибуну, и немедленно сидящие в первом ряду журналисты вскочили с мест, приготовившись перекрикивать друг друга в надежде задать первый вопрос. Я покачал головой: не в этот раз. Сегодня всё будет прилично, в полном соответствии с протоколом. Повод слишком серьёзный, чтобы устраивать шоу.

Я кивнул журналистке, продолжавшей спокойно сидеть на крайнем стуле первого ряда, давая ей право задать вопрос. Будем надеяться, остальные поймут намёк и тоже возьмут себя в руки. Журналистка встала и хищно улыбнулась, так что я сразу понял: не угадал. Пощады мне сегодня не даст никто.

— Лоис Лейн, «Дэйли Плэнет». Скажите, комиссар, правда ли, что в прошлом вы были близкими друзьями с бывшим прокурором Харви Дентом? Верно ли, что именно поэтому он так долго оставался на свободе, даже когда он стал Двуликим? Что вы чувствуете по поводу его смерти?

Я скривился. Я не сомневался, что эти вопросы сегодня будут заданы, но надеялся, что они всё-таки не будут первыми. Мы с Харви действительно дружили в прошлом… Как же быстро летит время.

— Мисс Лейн, мой друг Харви Дент умер много лет назад. Преступник по прозвищу Двуликий унаследовал лишь его тело; но личность Дента была безвозвратно разрушена давным-давно. Вчера Двуликий наконец получил по заслугам и перестал покрывать позором имя достойнейшего человека, которого он уничтожил, родившись на свет. И я признаюсь вам честно: я рад, что это всё-таки произошло.

— То есть, по-вашему, убийца в маске чумного доктора всё сделал правильно и теперь чист перед законом?

Я покачал головой.

— Нет, мисс Лейн. Признаю, мне трудно осуждать этого человека, кем бы он ни был; как гражданин Готэма я считаю, что он совершил доброе дело. Но как комиссар полиции я официально заявляю, что он всё равно не уйдёт от правосудия. Убийца никогда не бывает чист перед законом, если только это не палач в федеральной тюрьме, исполняющий свой служебный долг.

— А как насчёт Бэтмена? — выкрикнул кто-то из задних рядов. Я прищурил глаза. Крикун встал с места, давая возможность хорошо себя рассмотреть. Ярко-рыжие волосы, правильные и даже изящные черты лица, дорогой дизайнерский костюм от хорошего портного — незнакомец относился к тому типу красавчиков, которых обожают женщины и уважают мужчины. Но вот на груди у него не было обязательного гостевого бейджа с надписью «Пресса», и это мне совсем не понравилось.

— Вы репортёр, мистер? Почему у вас нет бейджа? Кто вас сюда пустил?

— Меня зовут Сергей Разумовский, я представляю новостное агентство социальной сети «Вместе». Бейджа у меня нет, потому что я не журналист, сэр. Я владелец этого агентства, но в данном случае я скорее говорю от имени обеспокоенных граждан, чем жадной до сенсаций прессы.

Громкий, хорошо поставленный голос Разумовского гремел на весь зал, и в нём была какая-то гипнотическая сила, разом заставившая окружающих репортёров замолчать. Кто-то их них уже развернулся ко мне спиной, сосредоточив внимание и фокус объектива на незваном госте. Надо признать, он выглядел импозантно и явно хорошо знал, как вести себя на публике.

— Так как насчёт Бэтмена, господин комиссар? Он много лет нарушает законы, когда охотится на преступников Готэма, но полиция всегда смотрит на это сквозь пальцы. Почему к Чумному Доктору вы относитесь иначе?

— Во-первых, мистер Разумовский, если мы когда-нибудь поймаем Бэтмена, то он обязательно предстанет перед судом. Некоторые говорят, что мы не слишком-то торопимся его ловить, и это может быть правдой. Но только лишь потому, — и это во-вторых, — что Бэтмен никогда не убивает. Он передаёт преступников полиции, мы сажаем их в тюрьму…

— И они сбегают из неё при первой возможности. Сколько человек убил Двуликий с тех пор, как Бэтмен поймал его в первый раз? Я не поленился просмотреть старые газеты в городском архиве, господин комиссар, и у меня есть ответ на этот вопрос. Тридцать шесть человек! Тридцать шесть! Они все могли бы жить, если бы Бэтмен не был таким слюнтяем.

В зале поднялся шум. В Готэме открыто говорить подобным образом о Бэтмене — это было неслыханно. Но я видел, что зал уже разделился пополам между противниками и сторонниками этого нахального русского. Видел, что люди готовы поддержать его, что они уже готовы назвать Чумного Доктора новым героем Готэма, и тогда для полиции он станет недосягаем. За годы службы я крепко усвоил, что мы не можем идти против мнения публики, иначе мэр просто раздавит нас и наберёт на наше место первых попавшихся дуболомов из ближайшего паба. И тогда полиция Готэма окончательно перестанет чем-либо отличаться от бандитов…

А главная проблема была в том, что в глубине души я сам готов был согласиться с Разумовским. Я тоже устал смотреть, как наши усилия каждый раз пропадают впустую, как преступники снова и снова возвращаются на улицы Готэма из Аркхэмской клиники и тюрьмы Блэкгейт. Устал чувствовать себя Сизифом, тянущим вверх по склону горы этот неподъемный камень, заранее зная, что ему никогда не суждено оказаться на вершине.

Пожалуй, единственное, что в тот момент заставляло меня продолжать спор — это понимание, что я у Бэтмена в долгу. Он сделал для нас слишком много, чтобы отвернуться от него вот так, без раздумий и колебаний.

— Вы ошибаетесь, мистер Разумовский. Чумной Доктор не просто поставил себя выше законов; у него нет даже своих собственных правил, которые он стал бы соблюдать, как это делает Бэтмен. Он способен принести Готэму лишь хаос.

Разумовский улыбнулся.

— Он способен принести Готэму безопасность, господин комиссар. Уверенность в том, что за преступлением неотвратимо последует настоящее, весомое наказание. А что может предложить Готэму Бэтмен?

Я задумался, пытаясь решить, что на это можно ответить. Разумовский принял моё молчание за знак капитуляции, и, в целом, он был не так уж далёк от истины.

— Если вы взглянете на легенду сквозь призму критического мышления, господин комиссар, то вы поймёте, что Бэтмен инфантилен. Он продолжает играть в детские игры, где никто не умирает взаправду, в жестоком и холодном мире взрослых людей. Что же касается Чумного Доктора, то он, по крайней мере, не боится ответственности за по-настоящему решительные поступки.

Я промолчал. Я мог бы продолжить говорить, мне было что сказать, но я больше не был уверен в своей правоте. Мне надо было как следует всё обдумать. Последние годы были действительно тяжёлыми, и ощущение того, что война с преступностью ни на шаг не приближается к победе, становилось всё сильнее и сильнее с каждым прожитым днём. Не в последнюю очередь потому, что в криминальных хрониках почти всё время мелькали одни и те же давно знакомые имена, и даже Бэтмен, казалось, не мог или не хотел покончить с ними раз и навсегда. Может быть, смерть для неисправимых злодеев — это действительно лучший выход для Готэма? Может быть, Бэтмен просто не желает это признать?

Мне показалось в тот момент, что и я, и Разумовский — мы оба упускаем что-то очень важное, ключевое, но я никак не мог словить эту мысль за хвост и облечь её в слова.

А Разумовский тем временем продолжил говорить:

— Не мне судить о том, какого героя заслуживает Готэм. Я сам лишь недавно приехал сюда с другого конца земного шара. Но я хочу вот что сказать: если бы мне для своего родного города предложили выбирать между Бэтменом и Чумным Доктором, я бы выбрал Доктора!

С этими словами Разумовский сел на место, и журналисты немедленно обступили его со всех сторон, совершенно забыв про меня. Я медленно сошёл с трибуны, задумчиво глядя себе под ноги. Пресс-конференция, очевидно, была окончена. Но мне казалось, что вместе с ней закончилось что-то ещё. Какая-то эпоха, историческая эра. Как будто ушло время очередных динозавров, и им на смену пришли другие, ещё более злобные хищники нового времени.

Я взглянул в окно, за которым сгущались сумерки. Город засыпал, просыпалась мафия, и на самом-то деле она давно уже перестала бояться Бэтмена. Готэм был готов к переменам, ждал их давным-давно, просто я не хотел этого замечать. Похоже, время летучей мыши и в самом деле осталось позади.

Когда с твоей головы резко срывают мешок из плотной ткани, важно сразу крепко зажмурить глаза. Если оставить их открытыми, резкий свет заставит их слезиться, а вытереть будет нечем, потому что руки, как правило, в этот момент связаны за спиной. Не слишком полезное знание, согласен, но оно досталось мне после весьма неприятного прежнего опыта. Так что я сразу закрыл глаза, как только чья-то рука сгребла в кулак ткань у меня на макушке, а затем осторожно приоткрыл веки, опасаясь яркого света.

Но я опасался зря. Свет был тусклым, маленькая лампочка дежурного освещения под потолком горела вполсилы. Но и её хватило, чтобы я рассмотрел лицо человека, глядящего на меня в упор. Я не мог кричать, мой рот был заклеен клейкой лентой, но признаюсь честно, я вздрогнул от страха.

Это был Джокер.

Всё тот же Джокер, каким я видел его много раз и на фотографиях, и лично: зелёные волосы, бело-красный грим, вечная ухмылка, как будто он собирался вот-вот отмочить весёлую шутку. В каком-то смысле последнее верно: Джокер всё на свете считал шуткой и всегда смеялся, убивая своих жертв. Я знал об этом не понаслышке, и мысленно уже попрощался с жизнью.

Но Джокер не торопился меня убивать. Он поднёс к моему лицу руку в грязной белой перчатке, выставил вперёд указательный палец и поводил им перед моим носом, как окулист, проверяющий зрение. А затем он заговорил, и от этого голоса, от связанных с ним воспоминаний у меня сразу заболела голова.

— Джим Гордон, как же я рад снова тебя видеть! Как в старые добрые времена, а?

Он хмыкнул, потом захихикал, затем хихиканье переросло в хохот. Я дёрнулся, проверяя прочность верёвок, но Джокер хорошо знал своё дело: верёвки держали крепко.

Я понимал, о чём он говорит. Однажды он уже похищал меня, и те события будут до конца жизни преследовать меня в ночных кошмарах. Если бы не Бэтмен, мне никогда не удалось бы выбраться в тот раз живым… Впрочем, сейчас речь не об этом.

Джокер резко посерьезнел и продолжил говорить.

— Ты, должно быть, сейчас спрашиваешь себя: что Джокер опять задумал? Что нужно от меня этому психу? Верно, Джим?

Джокер подошёл ближе, взглянул мне в глаза, но в глубине его глаз я не смог разглядеть ничего. Они были безумны, скрывали в себе тысячу разных эмоций одновременно, и я вдруг испугался, что если буду смотреть слишком долго, то действительно начну его понимать.

— Не буду терзать тебя этой тайной, Джим, скажу сразу: ты нужен мне, потому что я собираюсь убить Чумного Доктора.

Джокер сделал шаг назад от стула, к которому я был привязан, прошёлся туда-назад, и я наконец получил возможность толком рассмотреть, где же мы находимся.

Это был технический этаж, небольшая надстройка над крышей какого-то высотного здания. Небоскрёба, судя по трафаретной надписи «94» возле ведущей вниз лестницы. Пустая бетонная коробка, где кроме затхлого воздуха были лишь паутина, какой-то строительный мусор, да ещё дюжина людей с оружием в руках.

Подручные Джокера выглядели как бездомные бродяги: одетые в тряпьё, грязные, неопрятные, с сальными волосами и скверной кожей. Джокер всегда набирал себе рядовых исполнителей на самом дне, где было полно мерзавцев и психов, лишь чуточку менее сумасшедших, чем он сам.

— Ты, должно быть, думаешь, Джим: как ты поможешь мне найти Чумного Доктора? Не беспокойся об этом. Чумной Доктор найдёт тебя сам. Я оставил кое-какие следы специально для него… А наш общий друг Бэтмен сегодня занят, к сожалению. Пара-тройка ограблений, немножко взрывов… Старая добрая анархия, Джим!

Джокер снова подошёл ко мне в упор. Я вдруг понял, что у него неприятно несёт изо рта. Его фиолетовый плащ был покрыт бурыми пятнами, как будто Джокер недавно успел где-то как следует вываляться в грязи.

— Ну а добрый доктор помчится сюда со всех ног, когда узнает, что ты пропал, Джим. Знаешь, почему?

Взгляд Джокера, казалось, проникал прямо в душу, и мне захотелось закрыть глаза.

— Потому что он выбрал тебя судьёй. Именно ты будешь решать судьбу Готэма, Джим. Ведь это именно ты по ночам включаешь прожектор с летучей мышью, именно ты все эти годы служил связью между Готэмом и Бэтменом. Значит, именно тебе и обрывать эту связь, это же так просто!

Джокер на секунду замер, глядя на моё лицо. Должно быть, сумел распознать гримасу, потому что его глаза расширились от удивления.

— Ты правда думал, что я не знал, Джим? После стольких лет?

Джокер засмеялся, и этот смех вызвал у меня непроизвольную дрожь. Так дрожишь, заслышав в прерии вой гиены — инстинктивно, повинуясь древнему примитивному страху перед хищником, который сильнее тебя.

— Чумному Доктору не понадобилось и двух дней, чтобы это выяснить, ну а я-то прожил в Готэме всю жизнь, Джим. Или ты считаешь меня дурачком? М?

Джокер помолчал секунду, потом продолжил.

— Он хочет, чтобы ты признал его новым рыцарем Готэма. Чтобы ты отказался от Бэтмена, и тогда весь город последует за тобой. Но, видишь ли… Я никак не могу этого допустить.

Джокер наклонился вперёд, так что наши лица практически соприкоснулись, и вдруг резким движением сорвал клейкую ленту с моего рта. Я вскрикнул от боли, и сразу же, пока страх не сковал голосовые связки, прокричал ему в лицо:

— Чёртов убюдок! Я надеюсь, что Чумной Доктор разрежет тебя на части и скормит бродячим собакам!

Джокер покачал головой, скорчив неодобрительную гримасу.

— Ай-ай-ай, Джим. Я смотрю, он уже практически победил. Ты готов выбрать его, верно, Джим?

— Пошёл ты…

Джокер вдруг схватил меня за горло, так что стало невозможно дышать. Я захрипел, а он проговорил, приблизив своё лицо к моему так сильно, что соприкоснулись кончики наших носов:

— Я много раз говорил Бэтмену: он не может уйти. Нельзя! Без него Готэм станет пресным, пустым, неинтересным. Что мне потом делать, бороться с Чумным Доктором? Это будет скучно!

— Скучно? — раздался громкий голос из-за колонны, одиноко стоящей в дальнем конце помещения. Секунду спустя на свет вышел и обладатель голоса.

Чумной Доктор. Белая маска с длинным носом, ярко-рыжие волосы, фиолетовый плащ — всё как в ту ночь, когда умер Двуликий. Доктор стоял один против десятка людей, уже нацеливших на него оружие, но ни единый мускул не дрогнул у него на подбородке. А в его голосе можно было явственно услышать улыбку.

— Ты думаешь, победить меня будет так просто?

Джокер выпустил моё горло, развернулся лицом к Чумному Доктору, и несколько секунд они неподвижно смотрели друг на друга, оценивая силы и пытаясь предугадать следующий шаг.

— Я не сказал «просто», мой дорогой Доктор. Я сказал «скучно».

Джокер сделал несколько шагов по направлению к своему противнику. Его люди продолжали стоять на месте, нацелив пистолеты и ружья на Чумного Доктора. Ну а я был занят куда более важным делом: нащупав кончик маленького гвоздя, торчащего из основания спинки стула, я изо всех сил тёр об него верёвку, которой были связаны мои запястья, стараясь при этом не наделать лишнего шума.

Джокер и Чумной Доктор улыбались друг другу, как будто они были хорошо знакомы и радовались встрече. Джокер даже отвесил нечто похожее на поклон.

— Видишь ли, мой дорогой Доктор. Как бы тебе это объяснить… Хм. Знаю! Я расскажу тебе, какой я однажды видел сон.

Чумной Доктор слегка наклонил вбок голову, вся его поза просто сквозила скептицизмом, но Джокер продолжил говорить. Я знал: когда этот психопат начинал болтать, его было не заткнуть.

— Я видел во сне Готэм, мой дорогой Доктор. Готэм… И он был мрачным, ужасным местом, полным жестокости, насилия и боли!

Джокер облизнул губы. Он стоял ко мне вполоборота, и я очень надеялся, что он не видит, как двигаются мои руки за спинкой стула, продолжая бороться с непослушной верёвкой.

— Он был царством тьмы, мой любезный гость. Чёрной, непроглядной тьмы самого чёрного, безнадёжного отчаяния. И люди шли на ощупь сквозь эту тьму, без направления, без цели, рождались и умирали во тьме…

Джокер сделал паузу, замер, как актёр на сцене, ждущий от суфлёра подсказки, а затем продолжил, медленно, смакуя каждое слово:

— И вдруг в этой тьме появился огонёк надежды. Единственная свеча, такая маленькая, что её едва можно было разглядеть. Но люди увидели её, устремили на неё свои взгляды. Крохотный огонёк в самом сердце безграничной, всепоглощающей темноты. Единственный символ надежды посреди отчаяния. И тогда… Я засмеялся… И задул его!

И с этими словами Джокер захохотал. Его хохот эхом отразился от потолка помещения, заполнил его, так что мне на секунду показалось, что со всех сторон от меня стоят десятки Джокеров, и все они оглушительно хохочут.

Джокер смеялся почти целую минуту, хватал себя за бока, слёзы текли из его глаз, и всё это время Чумной Доктор стоял неподвижно, как статуя, выбитая в камне. А затем Джокер вдруг перестал смеяться, и лицо его резко сделалось серьёзным.

— Вот поэтому, мой дорогой Доктор, мне и нужен Бэтмен. Ну а ты… Ты всё равно всегда ходишь во тьме.

С этими словами Джокер выхватил из-под плаща револьвер. Его движения были молниеносно быстрыми, как кино на ускоренной перемотке. Но Чумной Доктор всё равно успел среагировать первым, и вокруг воцарился кромешный ад.

Я качнул стул в сторону и упал на бок, чтобы не схлопотать шальную пулю. Грохот выстрелов, казалось, грозил разорвать на части барабанные перепонки. Мне некогда было оглядываться по сторонам, но краем глаза я видел, как подручные Джокера падают один за другим. Чумной Доктор не стрелял, он использовал метательные ножи, и они поражали цели с действительно убийственной меткостью.

Падение завершило работу, начатую гвоздём: верёвка на моих запястьях наконец лопнула, я торопливо сбросил её и принялся освобождать свои ноги, надеясь, что окружающим пока не до меня.

Когда я закончил, грохот стрельбы практически смолк. Вокруг со всех сторон валялись трупы, воздух был пропитан запахами крови и сгоревшего пороха. Джокер и последний из его людей медленно приближались к той самой колонне, за которой Чумной Доктор прятался несколько минут назад. Оба продолжали изредка стрелять, чтобы не дать Доктору высунуть руку из-за угла.

Я осторожно подполз к ближайшему мертвецу, поднял его оружие. Древний «М1 Гаранд», этой винтовке место в музее… Впрочем, не удивлюсь, если оттуда Джокер её и унёс. Магазин… Пуст. Этот тип успел расстрелять все патроны, прежде чем нож Чумного Доктора оборвал его жизнь. Я на секунду задумался, что лучше: пошарить по карманам мертвеца в поисках запасных патронов или поискать другое оружие, — когда последний из помощников Джокера упал, разбрызгивая во все стороны кровь из рассечённой артерии на шее. Я знал, в чём было дело. Как и Чумной Доктор, я считал выстрелы. Бандит расстрелял все патроны, и Доктор, разумеется, не дал ему времени на перезарядку. А ещё, если я был прав, в барабане револьвера Джокера оставался всего один патрон.

Дальнейшее произошло молниеносно. Чумной Доктор, видимо, каким-то образом вскарабкался по гладкой бетонной колонне к самому потолку — и теперь прыгнул оттуда на Джокера. Джокер успел отскочить, но его револьвер, выбитый ударом от столкновения, упал на пол и отлетел в сторону. Чумной Доктор сразу вскочил на ноги, Джокер развернулся и огромными прыжками помчался прочь, к небольшой двери, по-видимому, ведущей на крышу. Доктор побежал следом, — должно быть, у него закончились метательные ножи, — а я со всех ног бросился к револьверу Джокера, все ещё лежащему рядом с колонной. По крайней мере, я точно знал, что это оружие заряжено. Некогда было терять время, выискивая лучшие варианты.

Когда я выскочил на крышу с револьвером в руках, Джокер и Чумной Доктор стояли у самого её края, так что ночной Готэм раскинулся прямо у них под ногами. Они казались похожими друг на друга, как братья, давным-давно потерянные и снова встретившиеся здесь, на крыше небоскрёба высоко над Готэмом этой холодной ночью в одиноком октябре.

И они улыбались. Самое жуткое было в том, что они оба улыбались. Двое убийц, столкнувшихся с действительно достойным противником, они наслаждались этим противостоянием, упивались им, как хорошим вином.

Я сделал шаг вперёд, поднял револьвер. Джокер чуть скосил на меня глаза. Чумной Доктор продолжал смотреть прямо перед собой, но его голос обращался именно ко мне:

— Один патрон, комиссар Джеймс Гордон. Один шанс решить, какого будущего вы хотите для Готэма. Очистить город от скверны или проиграть, соблюдая все правила? Время выбирать, комиссар!

Револьвер в моей руке дрожал. Часы на далёкой башне начали бить полночь. Пора была делать выбор.

Что в моей жизни было по-настоящему хорошего? Что я дал этому миру, что в нём останется, когда я уйду? С возрастом я всё чаще стал задавать себе эти вопросы. И сейчас, стоя на крыше под пронизывающим осенним ветром, целясь из револьвера в двух опасных преступников, я снова и снова спрашивал себя: что? Ради чего я делаю свою работу? О чём я мечтал, когда началась моя история, тогда, тридцать пять лет тому назад?

Юный полицейский, полный наивного желания изменить мир. Служить и защищать. Помогать. Быть примером.

Не сторожем и не пугалом, каким выставил себя Чумной Доктор. Мы не вправе убивать тех, кто нам не нравится, не вправе решать за других. Не вправе считать себя ангелами справедливости, потому что справедливость — это куда больше, чем один отдельный человек.

Наша задача не только в том, чтобы карать. Мы должны быть чем-то большим для людей, идущих во тьме.

Мы должны стать для них огоньками надежды. Каждый из нас, и бесстрашный рыцарь, ведущий нас в бой — больше всех остальных. Пусть даже иногда мы забываем об этом, и пусть не осталось рядом верных друзей, чтобы напомнить, кто мы такие и зачем, — найдутся враги, которые понимают нас не хуже. И тогда мы вспомним, и сделаем правильный выбор.

Револьвер в моей руке дрожал, но я знал, что мне следует делать. Я взвёл курок и проговорил, громко, как меня учили много лет назад:

— Вы арестованы по обвинению в предумышленном убийстве. Вы имеете право хранить молчание…

Я не успел договорить. Чумной Доктор сорвался с места, бросился ко мне, зигзагами виляя из стороны в сторону, и я вдруг понял, что он добежит. Он слишком быстрый, он даже от пули сумеет увернуться…

В это мгновение мимо меня пронеслось облако мрака, размазанный чёрный силуэт, он столкнулся с Чумным Доктором на середине его пути, и оба упали на землю. Противники тут же вскочили на ноги, встав в почти симметричные боевые стойки.

Чумной Доктор и Бэтмен. Две маски, двое отчаянных одиночек, каждый из которых решил по-своему исправить несовершенный мир. Они секунду смотрели друг другу в глаза, а потом Доктор сделал шаг назад. За ним ещё один. Бэтмену не нужно было оборачиваться, чтобы услышать за спиной удаляющийся стук ботинок: Джокер убегал в противоположную сторону. На крышу выходило несколько надстроек, в каждой из них скрывались лестницы или лифты, и у Джокера был вполне реальный шанс снова исчезнуть без следа до очередной кровавой вакханалии.

Мои ноги подкосились, я без сил опустился на землю. События последних двух дней оказались для меня слишком большой тяжестью, и я не мог сейчас помочь Бэтмену, хотя и очень хотел. Ему тоже нужно было сделать свой собственный выбор. Чумной Доктор наконец прекратил пятиться, он побежал со всех ног к надстройке на дальнем краю крыши. Мне показалось, я услышал, с какой досадой Бэтмен пнул землю под ногами, глядя Доктору вслед; а потом он развернулся и погнался за Джокером. Я его понимаю. К проклятому клоуну у нас накопилось слишком много неоплаченных долгов.

Мы стояли на краю крыши, там же, где несколько минут назад шла дуэль двух преступников. Бэтмен глядел на город внизу, опустившись на одно колено, и его фигура в складках плаща казалась похожей на средневековую гаргулью вроде тех, что украшают стены собора Парижской Богоматери. Кто знает, может, студия Диснея не так уж и много наврала…

— Он ушёл.

Бэтмен сказал это, не отрывая глаз от далёких огней. Я понимал, о ком он говорит. Джокер, без сознания лежащий на крыше неподалёку, отправится сегодня прямиком в лечебницу Аркхэма, но вот Чумной Доктор действительно затерялся где-то в лабиринтах под нами. Вряд ли он захочет и сумеет забыть сегодняшнюю ночь.

— Не думаю, что он вернётся. Теперь он точно знает, что в этом городе такому герою, как он, места нет. Такому злодею — может быть, но он не считает себя злодеем. Пока ещё нет.

— Тогда он отправится куда-то ещё. В какой-нибудь другой город, где не будет меня. И тебя, комиссар. Где не будет никого, кто сможет его остановить.

— Что мы тогда будем делать?

Бэтмен покачал головой.

— У меня нет готовых решений, Джеймс. Ты сам видел, как легко простые ответы уводят во тьму.

Я кивнул.

— Это правда, Бэтмен. Но у тебя есть для нас, жителей Готэма, кое-что другое. Кое-что куда лучше, чем решения и ответы.

Он повернул ко мне лицо, ожидая продолжения.

— Надежда.

Он задумчиво кивнул, затем повторил:

— Надежда.

Я снова повернулся к краю крыши и посмотрел на далёкий город, чувствуя, как осенний ветер треплет волосы на моей голове. А когда я опять повернул голову, рядом уже никого не было.

Рыцарь Готэма вновь отправился во тьму, к своей непростой работе, которую больше некому было делать.

Ведь это было его время.

Время летучей мыши.