Девять клинков Барраяра (джен)

Война — это жизнь

— Если хотите, — сказал Форкосиган осторожно, — я мог бы прекратить его страдания. Мой боевой нож отлично заточен. Если действовать быстро, им можно практически безболезненно перерезать горло. Или, если вы считаете, что как его командир вы должны сделать это сами, то я могу одолжить вам свой нож.

(«Осколки чести»)

*

Война — это жизнь. Глупо, говоришь? Я буду спорить с тобой, с ними, с любым из них, спорить до последней капли крови. За одной только разницей, что кровь есть у вас, у каждого человека, как бы далеко он ни шагнул по эволюционному древу, у меня же её нет. Я холодная сталь, совершенно бесчувственная, бескомпромиссная, да и слова, которые тебе кажется, что говорю я, говоришь ты сам, Эйрел. В своей голове.

Зачем иначе ты носишь меня на поясе и хватаешься каждую минуту за мою рукоять, если только не ощутить, что пока ещё ты — жив. Пока ты можешь держать меня в руках, ты — жив. А война идёт, пока ты держишь меня в руках. Этот замкнутый круг никто и никогда не сможет разрушить.

Более того, пока кто-то в состоянии держать свой нож в руке — он жив. И война идёт за эти жизни. За то, чтобы каждый рано или поздно смог держать в руках оружие. Пусть и не должен будет, но беда всегда приходит неожиданно, а значит, он обязан это мочь, обязан быть в состоянии.

Ты — можешь. Ты смог сохранить меня во время бунта, хотя это могла быть жалость твоих солдат. Ведь они знают, что когда ты умрёшь, ты подаришь покой своему телу. Будешь отравлен — умрёшь. Попадёшь в плен (ладно-ладно, это маловероятно!) — умрёшь. Не будешь достаточно расторопен в диких джунглях — умрёшь. Даже если твои уши будут слышать, глаза смотреть, а мозг — соображать, это не имеет значение. Если ты не в состоянии держать нож в руке, ты мёртв.

Ты родился и вырос на очень жестокой планете, но именно за это вечное и неотъемлемое качество её и любят. Барраяр сражался всегда. Барраяр выжил, оставшись в одиночестве в ледяном космосе, отрезанный от всего прогрессивного человечества, лишённый всех его даров и благ. Но он выжил благодаря тем, кто мог держать оружие в руке. Барраяр выжил в огне самой разрушительной войны, когда по планете текли кровавые реки, когда свобода вырывалась с мясом из рук захватчиков… Когда воевали, чтобы жить. Мне сложно остаться равнодушным. То есть, тебе, разумеется. Мои слова — это всё ещё твоё подсознание. Скорее всего, виноват солнцепёк, удар головой и много чего ещё. Но спешу тебя успокоить, ты жив. Ты жив, и просто рассуждаешь, чтобы скрасить свой путь, забить дурацкое неловкое молчание, повисшее между тобой и этой инопланетницей. А кое-кто рядом с тобой — уже нет. Я что-то далеко зашёл в своих размышлениях. Да, она хороша, она отважна, но она же не сможет убить того, кто уже мёртв. Не сможет оставить в покое и проявить солдатское милосердие.

Кто не может держать оружие в руках, тот умер. Умер, Эйрел! Дюбауэр мёртв. Его движения — это лишь конвульсии покойника. Он слаб, и его можно только пожалеть. Будь милосерден, Эйрел. И ты будешь жить.

* * *

Проклятое небесное железо

Улыбаясь, Форратьер поставил бокал на столик у кровати, выдвинул ящик и достал оттуда маленький ножик — острый, как старинный скальпель. Рукоятка была усыпана драгоценными камнями: они успели сверкнуть, прежде чем рука адмирала закрыла их.

(«Осколки чести»)

*

Я слишком стар, чтобы не знать, что жизнь — это череда предопределенностей. Предопределенностей, которые выбираем мы сами.

Мне с рождения нравился вкус крови. С того момента, как я обрел самость, отделившись от материнской утробы челнока и вспоров грудь пилота. Тот, чья рука нашла меня в груде обломков и, обмотав изоляцией, сделала своим оружием в новом жестоком мире, был таким же? Или он стал таким же взяв в руку меня? За множество кровавых столетий я так и не решил для себя: был ли я причиной безумия бесчисленных поколений моего семейства, или лишь его орудием. В любом случае жажда крови всегда роднила меня и моего носителя. Была нашей сутью, независимо от моей рукояти и заточки, или его одежды. С другими я просто не уживался. Взять хотя бы того мальчишку, что пытался заточить мною карандаш. Ха, и это после того, как я еще недавно вдоволь упивался густой и сладкой кровью захватчиков?! Пришлось преподать ему урок. Или это его рука сама так неловко подставилась под мое лезвие? В любом случае, после этого меня надолго оставили в покое. Или в забвении. Порой мне казалось, что это навсегда.

Пока не явился он. Мой последний носитель, но об этом я еще не знал. Хотя и мог бы догадаться, когда с жаб и щенков он наконец перешел на людей. Он был особенным, ему нравилось всё причудливое, недаром он и мою рукоять сделал тяжелой и вычурной. И кровью он упивался так же вычурно, долго и со вкусом играя с жертвой. Я так жалею, что лучшая его игра была бескровной, а точку в ней и вовсе поставил бездушный плазмотрон. На редкость безвкусное и тупое оружие. Зато именно в тот день я впервые попробовал добровольной крови, его крови. Попробовал и понял, что выпить её всю, без остатка было бы венцом моего существования. Искупаться в этом искрящемся безумии, в этой радости разрушения, впитать ее всем своим существом!... Но тогда было еще не время. Впрочем, и об этом я до поры оставался в неведении.

Рука исполнившая мое самое заветное желание — выпить моего носителя — увы, не была его собственной, впрочем она была нашим творением и отражением нашего безумия. Так что я был удовлетворен в полной мере. И упоен в ней же. Горечь отчаяния и сладость вожделения сделали его кровь совершенством. Идеальная формула Страсти. Венец моего бытия. Никогда мне теперь не утолить ее жажды, не найти замены. Так в миг моего триумфа вплелась фатальность. Триумф не бывает вечным, я понял это только тогда, в долгие минуты на полу каюты, купаясь в его остывающей сути. И сам остывал и застывал так.

Позже, тот, другой, которому иногда позволялось прикасаться ко мне, поднял меня и, отерев, унес с собой. Но он не станет моим новым носителем. Это я сознавал в полной мере. И дело даже не в имени. Просто у меня больше не будет носителей. И это осознание было кристально ясным.

Я слишком стар, чтобы не знать, что жизнь — это череда предопределенностей. Предопределенностей, которые выбираем мы сами. Весь мой путь, все носители, вели меня, а я вел их, сюда. В изначальность металлических обломков, где сложно найти и фрагменты человеческого тела, не то что осколок проклятого небесного железа, плоть от плоти их.

* * *

Искушение

— Лорд Карл на вечеринке ввязался в пьяную драку. Они вышли на улицу решить свой спор оружием и взяли для этого пару тупых мечей, что висели на стене в качестве украшения, и два кухонных ножа. Так что формально это была дуэль на парных клинках. Случайно или не очень, не знаю, но в одном из раундов схватки графский сын ухитрился ткнуть острием в живот приятеля и перерезал брюшную аорту. Тот скоропостижно истек кровью.

(«Барраяр»)

*

«Подойди и коснись нас. Мы жаждем прикосновения. Мы забыты и заброшены. Ржавчина разъедает наши тела, мы заключены во тьме ножен. Мы были созданы для битв и верно служили твоим предкам. Верни нам свободу, позволь вновь стать достойными славы твоего дома...»

Этот шепот преследовал Карла столько, сколько тот помнил себя. Поначалу он разбирал лишь отдельные слова, позже слова стали складываться в предложения. Он не знал, кто зовет его, но искал по всему дому, спускался в подземелья, когда никто не видел, но не мог найти таинственных слуг, которые звали его. Лишь одна комната оставалась для него недоступной, лишь туда он не мог проникнуть. Отец обещал, что откроет перед ним заветную дверь в день его двенадцатилетия. И, когда это случилось, Карл наконец нашел тех, кто звал его все эти годы — пару клинков в потускневших от времени ножнах.

— Они принадлежали твоему деду, — заметив, как он тянет руку к одному из них, сказал отец, граф Форхалас. — А этот, — он указал на второй клинок, — прадеду.

— Но почему они здесь? — спросил Карл. — Разве оружие не должно украшать парадный зал нашего дома?

Граф задумчиво потер подбородок.

— Когда вышел закон, запрещающий дуэли, твой дед был в таком гневе...

— Он гневался на них? — Карл провел рукой по гарде, и ему показалось, что клинок откликнулся довольным гулом.

— Нет, не на них. Его меч был с ним долгие годы. Но носить его после того, как вышел закон, носить, не имея возможности достать из ножен и защитить свою честь, если потребуется, он не хотел. Это было как насмешка, понимаешь?

— Но форы ведь надевают парадные клинки на праздники, — недоуменно произнес Карл.

— Парадные клинки — украшение. — Граф махнул рукой. — Мечи ушли в прошлое сын, нравится нам это или нет. Понимаешь?

— Понимаю. — Он кивнул с самым серьезным видом, а пальцы, словно сами собой обхватили эфес, пока еще слишком большой для них.

«Сними ножны... Я буду верен тебе...»

Карл отдернул руку.

«Не сейчас, — подумал он. — Отец не позволит».

И произнес вслух:

— И все-таки они очень красивые. Почему бы нам не повесить их вместе со всем остальным оружием? Пожалуйста!

Граф посмотрел на него с каким-то странным выражением и потрепал по волосам.

— Это врожденное, да? — непонятно сказал он. — Что ж, будь по-твоему. Сегодня ведь у тебя день рождения, сын. Но помни, что меч — лишь украшение. Дай мне слово, что никогда не нарушишь закон.

— Конечно, отец! Я не нарушу! — сияя улыбкой, воскликнул Карл, схватив оба меча и прижав к груди. — Я сам отнесу их, можно?

И граф позволил. Не помня себя от радости, Карл нес мечи в парадную залу, чувствуя, что и они тоже счастливы.

«Мы расскажем тебе, — на два голоса шептали они, — расскажем о сражениях и о победах. Об упоении, которое ты испытаешь, сразив врага, напоив нас его кровью. Пока ты еще мал, но, повзрослев, поймешь, что такое жажда битвы... И тогда ты освободишь нас... Мы будем ждать, мальчик, будем ждать своего часа...»

«Я обещал отцу», — мысленно возразил Карл, но клинки не слушая, продолжая шептать:

«Жажда... упоение... восторг битвы... ты поймешь...»"

«Я обещал!»

«...слава... победа...»

Карл был рад передать мечи слугам и с этого дня старался бывать в парадной зале пореже. Он по-прежнему слышал шепот клинков, и иногда отвечал им, но больше старался не касаться их. И все же по ночам ему частенько снились славные битвы, о которых нашептывали мечи. Во сне он разил бесчисленных врагов и никогда не проигрывал сражений. А наяву наотрез отказался поступать в военную академию, когда пришло время.

— Я светский человек, — говорил он. — Не всем дано быть вояками.

Старший брат, сердясь, обзывал его неженкой и вертопрахом, но Карл лишь улыбался в ответ. Он не хотел вставать на путь, с которого не сможет свернуть. Не хотел чувствовать упоение и жажду убийства, которые испытывал в снах.

Проходя мимо мечей, он всякий раз мысленно раскланивался с ними.

«Пусть висят, — думал он. — Как испытание силы воли. Если я уберу их с глаз, то все равно, что проиграю. Они — всего лишь пара ржавых железок в старых ножнах, только и всего».

Он был уверен, что сможет противостоять магии мечей, ведь до сих пор ему это удавалось. Он дал слово отцу. И был уверен, что сдержит его.

* * *

Достойное оружие

— Лейтенант Куделка, как ваш командир и вассал секундус Эзар Форбарра, я официально вручаю вам мое оружие, дабы вы носили его, служа императору, многие лета да царствует он. — Он с досадой сжал губы, осознав, как иронично звучит сейчас эта официальная формула, но затем стряхнул с себя мрачность и протянул трость Куделке, который снова расцвел.

(«Барраяр»)

*

День рождения императора, как обычно, с утра и до вечера был заполнен праздничными церемониями. Между военным парадом и вечерним приемом во дворце лорд Регент ненадолго заскочил к себе в кабинет продвинуть кое-какие самые срочные дела. Он был в приподнятом настроении и не сразу заметил, что его секретарь, напротив, более обычного замкнут. Не сразу, но все-таки заметил.

— Ку, что-то случилось? — спросил он, пробегая глазами очередной поданный лейтенантом листок. — Ты прямо как будто не барраярец. Мрачнеть после такого прекрасного парада! Видел, какие ребята шли в личной гвардии императора?

— Видел, — сухо ответил Куделка. — Один к одному.

Эйрел поднял голову — голос помощника ему не понравился:

— И-и?

— И я, недочеловек. И даже в руке у меня недооружие…

— Недооружие?

Регент встал, обошел стол и взял из рук Куделки трость, которую лейтенант и назвал этим странным словом. Новые ножны, заказанные Корделией взамен утерянных, были из такого же тщательно отполированного темного дерева, как и старые, и по-прежнему внутри них терпеливо ждала своего часа упругая сталь. Регент нажал кнопку на ручке, предусмотрительно направив трость в пол. Ножны с глухим стуком ударились в ковер, обнажив клинок (в дверь заглянул и снова исчез бдительный охранник). Блеснули переливы волнистого узора на взлетевшем вверх лезвии.

— Вот это — недооружие? Клинок, лишивший головы графа Фордариана?

— Меня там не было, — тихо, но упрямо пробормотал Куделка.

— А когда это лезвие перерезало пуповину моего племянника, ты был, — послышался голос от дверей.

Оба повернули головы. В кабинет входила Корделия, леди Форкосиган.

— Это оружие уже присутствовало и при смерти, и при рождении. Отнесись к нему с бОльшим уважением, пожалуйста, — продолжала Корделия. — И к себе тоже. Так чеканить шаг, как это делают имперские гвардейцы, у тебя, конечно, уже не получится. Но знаешь, я на днях беседовала со старой графиней Форберг…

Мужчины с удивлением уставились на нее. Какая может быть связь между прихрамывающим Куделкой, шпагой в его руке, в основном служащей тростью, и старой графиней Форберг? Но Корделия невозмутимо продолжала:

— Она и дамы ее кружка шефствуют над отделением для ветеранов Центрального Имперского госпиталя. Так вот, графиня жаловалась, что в последнее время отделение загружено больше обычного, причем как свежими отставниками, так и теми, кого давным-давно комиссовали по инвалидности. Я заинтересовалась и подняла кое-какую статистику. И знаешь, что? Количество самоубийств среди инвалидов резко уменьшилось, теперь многие предпочитают долгую реабилитацию быстрой смерти. И мне кажется, я знаю одну из причин: это ты и твоя трость. Люди смотрят на тебя — на секретаря Регента — и думают, что они тоже могут жить.

Корделия подняла с ковра ножны и подала мужу. Сталь вернулась в ножны, трость вернулась к хозяину, а леди Форкосиган закончила:

— Оружие ведь не только для того, чтобы убивать. Оно может еще и защищать жизни. Твое — для этого.

Когда Куделка откозырял и вышел, уже не с таким мрачным выражением лица, Эйрел обнял жену:

— Знаешь, милая капитан, это очень новая для Барраяра мысль. Не думаю, что она вот так сразу приживется в народе.

— Начнем пока с одного Куделки, — улыбнулась Корделия, — и его мирного оружия.

Граф Фордариан, конечно, имел свое личное мнение по поводу мирности этого оружия, но, увы, уже не мог его высказать.

* * *

Размер не имеет значения

Предполагалось, что датируется кинжал временами самого графа Зелига; старик берег его, словно святую реликвию... На его рукоятке перегородчатой эмалью, драгоценными камнями и золотом был выложен герб Форкосиганов.

(«Ученик воина»)

*

У людей, опасно близких к той стороне бытия, уже достает проницательности отличить живое от неживого. И важное от неважного…

Кинжал вытащенный из ножен ящеричной кожи, поблескивал на свету драгоценными камнями в рукояти, словно глазками. И взгляд этих глаз был острым и недоверчивым. «Как же так? — вопрошал кинжал, подрагивающий в пальцах — старческих, сухих, с узловатыми суставами, с редкими седыми волосками на костяшках. — Куда вдруг делся тот юнец, который с торжеством в первый раз повесил меня себе на пояс? Прошло каких-то лет семьдесят, совсем не срок…»

Кинжал с печаткой в рукояти тогда передал ему отец-граф. «У него-то остался оригинал», — подсказала пятнадцатилетнему лорду Форкосигану простая логика, что не помешало ему немедля возгордиться. И с победным щелчком рукояти об оковку ножен водрузить на законное место трехсотлетний клинок с муаровым узором в стали, не какой-нибудь там новодел! Сам легендарный граф Зелиг, должно быть, носил его в свое время.

«Носил, наверное. Меня или любого из дюжины моих братьев. Я что, различаю вас, человеков-однодневок?» — проворчал тогда в ответ кинжал. Надутый от важности мальчишка его, разумеется, не расслышал. Обычное дело, по мнению холодного оружия: сперва люди слишком молоды, чтобы слышать что-либо, кроме шума крови в ушах и зова собственной гордости, а потом слишком быстро уходят. — от поцелуя холодной стали или просто от немощи собственного тела, неважно.

А забавный был мальчишка: тощий, долговязый, упрямо бредящий мыслью о том, что для мужчины главное — доказать свою доблесть на поединке парой остро отточенных мечей. Жаль, ему слишком быстро пришлось повзрослеть. Юнец стал молодым мужчиной, таким же упрямым, длинным и жилистым (но уже оттого, что в партизанском отряде в горах не до разносолов), а его родовому кинжалу пришлось иметь дело не только с письмами. Прямо скажем, далеко не с письмами. И резать врагов приходилось, словно скотину, и скальпы снимать…

— Да уж, удачное применение для трехсотлетнего клинка. Зарезать человека можно и заточенным прутом, — ворчливо поправил старик. Он-то все услышал. Старые люди часто разговаривают сами с собой. А уж с окружающими их давно знакомыми вещами — тем более.

Конечно, пара форских мечей — это замечательно. Острых, хищных, смертоносных, блестящих. Только добрый плазмотрон кроет эти мечи как жеребец — кобылу. А штурмовому катеру и плазмотрон не страшен, тут зенитка нужна, это я вам как партизан со стажем говорю...

— Не в размере оружия дело, — наставительно произнес старый генерал невесть кому. — Мой сын упрямец, но он прав: война всегда идет за умы, а оружие — объект преходящего тактического значения.

Зачем два меча дряхлому старику, который не встает из кресла? Зачем ему даже кинжал — старинный, богато украшенный, булатной стали? Который даже у здорового легко висит на поясе, не слишком оттягивая ремень. Статусная игрушка, и только?

Ха! Пальцы привычно погладили рукоять, прошлись по выложенным перегородчатой эмалью очертаниям гербового щита, побарабанили по отвинчивающейся крышечке в навершии, которая прятала под собой графскую печать.

— Я, может, и дряхлая развалина, — усмехнулся старик. — А вот граф Форкосиган — другое дело.

«Граф Форкосиган» — это звучит! И будет звучать, сколько бы там лет ни прошло, и чьи бы кости ни упокоились к тому времени в земле Форкосиган-Сюрло. А размах рук, которые способны удержать блестящий острый меч, не так и важен.

— Не в размере оружия дело, — повторил старый граф совсем тихо. — И вообще не в размере. Мой внук макушкой едва достает мне до груди, горбится как чертов карлик и хромает. Зато он умеет сцепить зубы и победить. Упрямство у него наше, форкосигановское.

Пожалуй, стоит отписать кинжал в завещании лично мальчишке. И прибавить, мол, сам граф Зелиг когда-то носил, антиквариат, гордись!

У Майлза должно хватить ума, чтобы быстро понять, что главная ценность старинного оружия прячется внутри его рукояти. Наверное, даже быстрее, чем это когда-то понял сам Петр Форкосиган.

* * *

Справедливости нет.

Внутри футляра на черном бархатном ложе покоился древний иззубренный меч.

— Этот дар отобран из собственной коллекции моего Императора, Грегора Форбарры, чтобы почтить вашу покойную Императрицу. Этот меч его предок, император Дорка Форбарра носил во время Первой Цетагандийской Войны.

«Цетаганда»

*

Кузнечики вокруг, и муравьи ползут.

А я полезен, как овце — курдюк…

Не говорите мне, что стихи плохие. Знаю. Но есть правила, которые изобрели эти обезьяньи дети, а есть — я. Меч графа Дорки Форбарры, Справедливого Императора. Не окалина брызнула. Что хочу, то и сочиняю.

На небе — две луны, а я совсем один,

И грустно мне, и полировка меркнет…

Скучаю я нынче. Предаюсь печали. Отправили с дипломатической миссией к Катанам Цетаганды. Думал — позвеним, по-Беседуем. Сравним узоры доброй стали, посудачим о былых сражениях. Как же… Здешние Блистающие то ли настолько возвышенны, что нам, простым клинкам, их не понять; то ли просто железо. Красивое, конечно, оформлено по всем канонам Матери Нашей Кузни, но бездушное.

А почему? Местные мешки с кровью почитают всяческие бластеры-шмастеры, пукалки-парализаторы (правда же — от простой швабры иногда больше пользы! Помню одну фермершу… Стройная, белого ясеня, чумазая, а прическа только полы мыть и годится… Но как она Беседовала! Как того цета разрисованного поперек хари приложила! До сих пор душа радуется!), да еще и палки с разбрызгивателями… Обезьяньи дети и так состоят из непрочных субстанций, а когда их портят всяческими молекулами да вредоносными плесенями, — как такое устройство считать Блистающим? Оружие — оно оружие и есть. Просто способ уничтожить врага.

Нашептывает яд. Ликует газ-душитель

Стал лужей человек… А пусть не ропщет!

И никакого тебе боя, никакой Беседы!

Конечно, было любопытно мир посмотреть. Опять же, добрый приятель, кинжал Верный, приглядывающий за Имперской Службой Безопасности (для него люди целый архив собрали, редкостей всяческих натаскали, чтобы старый служака не скучал), очень просил. Начальника своего нынешнего человека привёл, тот мое нынешнее обиталище — ореховый футляр, — прощупывал. Всё сомневался, вкручивать ли «жучка», сиречь, глаз шпионский. Или же «играть честно». Это тот начальник сказал.

Понимаю. Про жучков и игру — нет, а про честь — это ко мне. Благородное искусство войны не в том, чтобы любой ценой превратить врага в жуткую зловонную лужу. А в том, чтобы выжить. И это вовсе не искусство, а необходимость.

Очень мне любопытно стало, понимают ли эту Истину Блистающие Цетаганды.

Как выяснилось, не понимают. Ибо нет здесь настоящих Блистающих.

Лепесток сливы расплылся мрачной тучей

Тушь потекла

Пойду утоплюсь…

М-да…Любопытно увидеть врага в его логове. Помню, Дорка в былые деньки мечтал увидеть кого-нибудь из местных пробиркиных детей на расстоянии меня. Или даже еще ближе. Странно! Какое, казалось бы, дело, мне, благородному Блистающему, до мелких дрязг между этими кожаными бурдюками, наполненными нелепостью, заносчивостью и самомнением? Ан нет. Некоторые люди душою как меч, и память о них впечатывается клеймом. Их война становится нашей битвой. Их враги — нашими врагами.

Их мечты — нашими мечтами.

Дорка Форбарра, растративший большую часть жизни на войну с непокорными подданными, мечтал плюнуть на могилу того, кто осмелился украсть у него планету. Императора Цетаганды, которому вздумалось прибавить Барраяр к списку своих владений.

И теперь я, меч императора Форбарры, прибыл на похороны цетагандийской императрицы Лизбет. Ха! Не совсем то, чего желал мой человек, но лучше, чем ничего.

Странное чувство.

Что хотел сказать мой нынешний человек, мрачный серьезный юноша, отсылая меня в прощальный дар мертвой леди, некогда замыслившей самую страшную войну в истории Барраяра? Подарок ли это мне, уставшему от спокойной, размеренной жизни в музее? Напоминание, какой финал ожидает каждого, кто осмелится покуситься на земли Барраяра? Или что-то другое?

Нам вспоминаются как рай былые времена.

Нет справедливости. Есть только я.

* * *

Урок для внучки

— У меня был с собой кинжал фор-леди, — печально сообщила тетя. — Мой самый лучший, украшенный эмалью… В ножнах, в сапоге. В том сапоге, что я швырнула. А ты свой не носишь?

— Не на Комарре. Я пыталась быть, ну, современной, что ли. Я до сих пор все время размышляю о том культурном послании, что несет кинжал фор-леди. Я хочу сказать, что, конечно, с ним ты чувствуешь себя более вооруженной, чем крестьянка, но это не идет ни в какое сравнение с двумя мечами фор-лорда.

(«Комарра»)

*

Хелен Фортиц решительно разгребла место на столе, отодвинув стопки архаичных бумажных фолиантов, рулоны пластиковых распечаток, гору коробочек с таблетками и незаконченную вышивку. Часть мелочей упала на пол, но Хелен только вздохнула. Смахнув пыль, она расстелила практичную салфетку из микрофибры. Поставила бутылку с нашатырным спиртом, мел в порошке, пузырек с рыбьим жиром, разложила лоскуты фланели и замши. А затем Хелен вынула из кожаных ножен свой кинжал форледи и бережно водрузила его в центр композиции.

— Пора тебя почистить, дорогой. Знаю, ты не любишь мыться, но обещаю, ничего новомодного и инопланетного. Будет все, как всегда, как при бабушке.

Хелен смочила тряпочку в рыбьем жире и протерла им клинок.

— Ты всегда был темным, от рождения. Это называется вороненая сталь. А рукоять у тебя белая, из серебра и эмали. И если тебя не чистить, то ты потеряешь этот восхитительный контраст белого и черного. Но мы с тобой этого не допустим! Как и ржавчины.

На диване чинно сидела белокурая семилетняя Марта, внучка Хелен. В бесконечно далеком — с ее точки зрения — будущем ей предстояло получить этот кинжал в качестве свадебного подарка. А пока она смотрела, как ритуал чистки кинжала выполняет ее бабушка.

Хелен вела неспешную беседу с кинжалом, предназначенную большей частью для розовых ушей Марты.

— Красавец ты у меня. Настоящее произведение искусства. Но мы с тобой знаем, что сделали тебя не для украшения, ты — боевой нож. Острие, а это самый кончик ножа, у тебя такое острое, что им можно колоть, словно шилом. Можно починить упряжь или картину на стену повесить. И проделать дырочку в чужом черепе, ведь всякое может потребоваться.

Хелен оглянулась на внучку, но та спокойно слушала и не боялась. Хелен не хотела ее пугать, но превращать свой рассказ в слащавую сказку она тоже не собиралась.

— Клинок у тебя широкий, больше, чем три мои пальца. И два лезвия, ты заточен с обеих сторон. А в середине у тебя дол, то есть желобок. Это для того, чтобы ты был полегче, годился для женской руки. Мы с тобой знаем, что выкован ты для защиты, а не только чтобы блюсти чистоту крови. Ни одна твоя хозяйка не убивала невинных. И не пытайся сказать, что цетагандийцы не в счет! Я прекрасно это помню!

Марта чуть слышно пискнула, и Хелен повернулась к ней

— Твоя прапрабабушка однажды убила этим кинжалом цетагандийского офицера. Вражеские солдаты пришли в ее дом, чтобы грабить и убивать. Мужчины, которые находилось в доме, пытались остановить захватчиков, но их было мало, и все они были убиты. Тогда моя бабушка, а она была тогда молодой и красивой леди, попросила гем-лорда о пощаде. И пока солдаты вытаскивали вещи из шкафов и били фамильную посуду, молодая женщина отвела офицера в… м-м… в другую комнату, где ударила его этим кинжалом прямо под ребра. А затем она сумела сбежать, и даже смогла запереть двери дома и подпалить его! Так она отомстила врагам за гибель своих близких.

Марта слушала, широко открыв глаза, а Хелен растолкла мел в ступке, смешала с нашатырным спиртом и начала полировать рукоятку.

— Ох, какая у тебя хорошая рукоять. Вся в чешуйках, чтобы рука по тебе не скользила. Нужно много времени, чтобы как следует вычистить все эти лепестки и завитки! Но оно того стоит. Тебя, мой дорогой, очень удобно держать, чтобы резать, пилить или строгать.

Хелен снова обратилась к внучке:

— Никогда не знаешь, что может вдруг понадобиться молодой леди. Раскроить ткань, срезать заусенец на пальце или порезать хлеб к столу. Поэтому мы всегда носим наш кинжал при себе. Ты это поняла, детка?

— Да, бабушка! — Марта спрыгнула с дивана и подошла к столу. — Нам нужно всегда носить свой кинжал и хранить дома плазмотрон.

И глядя на удивленное лицо бабушки, она степенно уточнила:

— А разве нет, бабуль? Ведь плазмотроном проще всего поджечь дом с цетагандийцами!

* * *

После бала

*

Айвен смерил взглядом свой церемониальный парадный меч, торчащий из приспособленной им под стойку для зонтиков гильзы старинного артиллерийского снаряда. Интересно, если достаточно крепко приложить им Бая по ноге, может, та отдернется? А он захлопнет и запрет дверь.

(«Гражданская кампания»)

Дверь хрупнула. Мужик просунул в образовавшуюся щель руку и потянулся к открывающей кнопке.

Айвен вытянул меч из подставки для зонтиков:

— Сэр, если вы не остановитесь…

— Не остановлюсь, не надейся! Я тебе тут всё к чертям собачьим разнесу! Я тебе уши оборву! Я…

Айвен сделал предупредительный выпад. Незваный гость заорал и исчез, но спустя минуту дверь опять колыхалась, как кленовый лист на ветру. Помимо возмущенного мужика в нее колотился кто-то еще, габаритами не меньше незабвенной Тауры.

— Отступление не бегство, а сложный и вынужденный тактический маневр, — пропел Айвен и направился в гостиную. Там такой удобный балкон. Жаль, конечно, что он не держит в кладовке раскладную лестницу для подобных случаев…

Короткого взгляда хватило, чтобы понять — больше о лестницах и отступлении ему думать не придется. Через балкон тяжело переваливалась графиня Фориннис. Шляпа с большим бархатным бантом съехала, седые кудри выбились из прически, лицо покраснело, могучий бюст рвался из платья, но суровая графиня, заполонившая собой всё пространство, от перил до горизонта, все-таки добралась до желанной цели.

— Попался! — торжествующе пробасила она. Следом за Фориннис, с настойчивостью полярных леммингов, балкон штурмовали леди и дамы попроще... Старшие — в парадных вечерних туалетах. Вышитые болеро, бриллианты на увядших шеях, расчетливый блеск в глазах. Младшие демонстрировали лучшие свадебные моды нынешнего сезона. Тут вам и «сладкозвучная ваниль», «нежный персик», «розовый закат», «о-де-ниль», шёлк, кружево, чулки с подвязками…

— Прекратите! — закричал Айвен, отмахиваясь от наступающих мечом.

— Девоньки, держите его, — скомандовала Фориннис, потряхивая пачкой гречневых хлопьев. Ее товарки обступали Айвена, растягивая шелковые ленты и многоопытно обозначая ими свадебный круг.

— Женись, женись-женись-женись, — повторяли впавшие в первобытный экстаз женщины. Их мужья и братья энергично доламывали дверь.

Приняв боевую стойку, Айвен сделал несколько взмахов мечом. Воевать против женщин? Но это как-то неправильно… «А правильно добровольно совать голову в петлю?» — нашептывал внутренний голос. А может, это подсказывал верный боевой товарищ?

— Бетанский психоанализ глубоко постиг суть метафор бессознательного, — дамы пропустили вперед тетю Корделию. О, нет, только не бетанский психоанализ!! — Да, Айвен, да. Не волнуйся ты так, это же всего лишь спорт. И здесь, как я всегда повторяю Эйрелу, разрешен любой допинг. Так вот, возвращаясь к психоанализу. Меч, будучи предметом острой треугольной формы, символизирует мужское начало…

Привыкший к теткиным сентенциям, но все равно шокированный Айвен с ужасом взглянул на предмет, зажатый в руке. Меч тяжело вздохнул. Против науки не поспоришь…

Айвен заорал и выпрыгнул через перила балкона. Вслед ему неслись проклятия, обиженные всхлипы и коробки с завтраком.

Спасаясь от преследования, Айвен петлял по узким переулкам.

— Найдут ведь, — заметила Элли Куинн. Она стояла в подворотне и хрупала чипсами «Капитан Нейсмит — герой галактики!»

— Я буду сопротивляться, — Айвен поднял меч.

Рассматривая Форпатрила приблизительно с тем же воодушевлением, как корова — новый спортивный флайер, дендарийка не стала комментировать очевидность метафор бессознательного:

— Дело, конечно, твое. Но они все равно догонят. Чувак, ты что, действительно не замечаешь? Ведь ты же голый.

Обнаружив правоту Элли, Айвен не стал кричать (в первый раз, что ли?), а чопорно прикрылся верным мечом (Молчать, Фрейд! Не доводите до дуэли!! Я сказал — МОЛЧАТЬ!) и направился в ближайший магазин одежды.

За кассой там скучал Бай.

— Отбрось сомнения, дорогуша, порази меня своим мечом, — завел любимую пластинку позор Форратьеров.

— Изыди, — отмахнулся Айвен.

Место Бая заняла Элли. Продолжая хрустеть чипсами, они вместе с Донной расположились на диване и отпускали ленивые комментарии, глядя, как по улице, за бронированной витриной, носятся обманутые фор-невесты.

«Меча не хватит, — паниковал Айвен. Опыт бывалого дипломата и путешественника подсказывал ему, что надо вооружиться до зубов. Бетанский психоанализ посмеивался.

— Айвен, будь лапочкой, — умоляюще попросил Бай, притворившийся портновским манекеном.

— Хватит! — закричал Айвен. — Вы меня достали!

Собственная нагота его больше не смущала, но, дабы подчеркнуть серьезность намерений, он подхватил с пола шкуру, завернулся в нее и, сжав рукоять обеими руками, издал воинственный клич.

Шкура, приобняв опутываемые ею бедра, вдруг сладострастно завыла…

… Айвен вывернулся из объятий монстра и упал на пол. Следом упал меч, наградив хозяина шишкой на лбу.

— Приснится же такое… Всё, больше никакой выпивки, никаких ухаживаний… — Форпатрил добрел до кухоньки, жадно выпил стакан воды. Посмотрел на шеренгу запечатанных коробок с готовыми завтраками. Выкинул их от греха подальше. — По крайней мере, на этой неделе.

Старый добрый парадный меч Форпатрилов многоопытно усмехнулся.

* * *

Экспертиза

— Это кинжал-печатка времен Изоляции. Графский герб на рукояти… боже правый, они здесь все!

Под верхним лотком с двадцатью кинжалами обнаружился второй, затем — третий. Айвен опознавал гербы одни за другим — Фориннис, Фортала, Форвользе, Форлопулос… ни хрена себе, форкосигановский тоже тут, а вот и форпатриловский. Как будто древний Совет Графов поднялся на перекличку.

(«Союз капитана Форпатрила»)

*

Глава департамента СБ по делам Комарры коммодор Дув Галени еще и курировал проект по исследованию клада, оставленного цетагандийцами сто лет назад. Все что извлекли из бункера Мойры гем Эстиф, было настолько уникальным, что Дув как историк едва ли не сходил с ума, мучаясь от невозможности опубликовать статью с результатами настоящих научных открытий. Но как СБшник он понимал, что вся эта информация получит гриф «Совершенно секретно» на многие годы, если не навечно. Поэтому он сводил полученные исследования в закрытую монографию, которая позже пригодится всем, кто получит к ней служебный доступ.

Одним из немногих, читавших его рукопись в процессе, был сам император Грегор. Время от времени Галени получал приглашение во дворец, где и докладывал о новых результатах.

— Сегодня я представляю Вашему Величеству отчет об экспертизе комплекта кинжалов-печаток всех шестидесяти барраярских графов. Как вы знаете, это один из наиболее ценных и уникальных наших экспонатов.

Дув не улыбнулся собственной шутке, поскольку вовсе не шутил. Вызвав на проектор комма файл с таблицами и иллюстрациями, он начал пояснение:

— Мы в основном опирались на результаты историко-культурной и искусствоведческой экспертизы. Группа аналитиков провела серьезное изучение архивов, реконструировав обстоятельства, при которых личный графский кинжал мог быть передан, утерян или похищен. К сожалению, традиция такова, что подобные факты обычно замалчиваются, а восстановленный нож наделяется историей предыдущего. Поэтому был применен метод сравнительного анализа, выявлены особенности материала, техники изготовления, их оригинальность и аутентичность...

Грегор слушал внимательно и с интересом, да и сидел расслабившись. И Галени решил, что может отнять еще немного императорского времени, рассказывая о процессе исследования, а только потом огласить результат.

— Результаты классификационной экспертизы показали, каким способом и как точно был изготовлен каждый клинок, когда именно и в какой технике. И вот какой интересный момент...

Грегор выжидательно поднял голову.

— Из шестидесяти исторических предметов в комплекте только пятнадцать являются подлинными графскими кинжалами. По ним также обнаружены документы, содержащие сведения об обстоятельствах передачи кинжалов третьим лицам. Примечательно, что лишь два клинка были подарены, а тринадцать сменили владельца в связи с гибелью хозяина, были похищены или изъяты в результате грабежа.

— Только пятнадцать? А остальные? — Грегор явно удивился. — Неужели подделки? Не может быть. Среди цетагандийцев было много знатоков оружия. Они присылали даже специальных эмиссаров, чтобы те оценивали местные сувениры, полученные при мародерстве. Превращали их в ценные предметы искусства. С такими техническими возможностями, и не обнаружить новодел? Не верю! — договорил он уже довольно язвительно.

— И тем не менее, сир! Сорок пять кинжалов являются высококачественной подделкой примерно столетней давности. Неизвестный нам мастер постарался на совесть. Клинки изготовлены из самых разных сплавов, повторов по составу нет. Сталь, латунь, добавки бронзы, серебра. Штамповка, ковка, литье, резьба, заточка… И способы, и стиль изготовления различны. Мы считаем, что мастер использовал металл более старых клинков, стилизуя внешний вид по образцу. И ему это отлично удалось. — Галени развел руками, выдерживая паузу. — Собственно, тот факт, что все они изготовлены в одной мастерской, мы открыли случайно. Исключительно ради научного интереса мы провели генетический анализ остаточных следов органики в клее, который использовался для крепежа рукояти. Микроскопические капли клея содержали следы желтка куриных яиц. И у всех сорока пяти образцов желток совпал по генетическому коду. Мы неоднократно проверили, ошибки нет. С вероятностью в девяносто девять процентов использованные яйца принадлежали всего десяти близкородственным птицам. Мы не можем точно определить место, где содержалась именно эта популяция, но их дальние потомки и сегодня клюют зерно в курятниках центральных провинций.

— Ха, можно только порадоваться за тех отечественных жуликов, что нагрели руки, поставляя цетам такой особо редкий товар, — рассмеялся Грегор. — В каком-то смысле, они поступили как патриоты, даже если не задумывались об этом.

Дув тоже широко улыбнулся. Работа была сложной и долгой, а полученный результат не мог не радовать.

Грегор встал, прошелся по кабинету. Улыбка исчезла с его лица, когда он резко сменил интонацию беседы.

— Хорошо. А теперь я бы хотел услышать о результатах поисков вируса. Каковы новые данные?

Дув коротко выдохнул и открыл другие файлы на комме. Этот пункт его личного доклада Грегору оставался неизменным вот уже три года. Увы, за это время они так и не получили доказательств, что обнаружены и уничтожены все образцы высокозаразной чумы, адаптированной к геному барраярцев. Подарочек, оставленный на планете цетагандийскими захватчиками сто лет назад. И пусть уже найденные вирусы давно потеряли активность и не представляли собой смертельной угрозы, но кто может поручиться за следующую находку?

Это вам не куриные яйца...