Искры (гет)

Наверное, в этой временной петле они просто не совпали. Сначала слишком рано, потом слишком поздно: у него есть Элис, у нее посттравматический синдром.

Джулии не повезло, но Квентину с Элис, возможно, тоже.

«Я верю в нее, но не знаю, кем она стала после всего, что случилось. Она сжигала детей миноги. Не то чтобы я сочувствовал какой-то миноге или ее детям, но она делала это только потому, что они красиво горели», — плачется Кветин Джулии. «Иногда сгореть — даже не плохо», — думает Джулия, высекая искры.

Когда Элис называет ее храброй, вернув обратно магию, у Джулии где-то внутри болит. Где-то там, где не болело раньше, и тогда было так хорошо. Иногда она скучает по тем временам, когда ничего не чувствовала: мир был рациональным и кристально чистым, синапсы не взрывались от боли, слезы не жгли глаза. Но больше никогда она бы не позволила забрать у себя тень.

Может быть она и вправду храбрая, раз может закрыть глаза, откидывая голову на подушку, и все-таки уснуть. Трикстер снился ей не всегда, но подавляюще часто…

Ренар обнимает мягко, почти нежно. Прижимает словно маленькая девочка любимую куклу. Лучше бы он забросил ее в темном углу, как нормальные дети, когда вырастают из игрушек. Ренар не мог повзрослеть — возможно, это участь всех богов, они живут слишком долго и несколько сотен лет для них равны тому времени, за какое Джулия только училась ходить на горшок — он оставался вечным ребенком, а дети бывают эгоистичны и жестоки, дети отрывают куклам головы и ноги. Просто так.

«Джули-и-ия», — этот шепот звучит и внутри и наяву. — «Джули-и-ия». — Ее кажется сейчас вырвет. Так происходит всегда, когда она слышит его голос дольше двух секунд. Комната сжимается вместе с обручем, сдавливающим голову. Она больше никогда не будет молиться богам и никогда не наденет белые колготки. И, возможно, никогда (скорее всего никогда) она не станет ему благодарна за искру магии, которую получила.

Иногда ей снится Квентин. Все те жизни, что прожили они, но не они.

Где-то в другой петле в Брейкбилс они попали вместе. И Квентин расцвел, как цветок, которому секунду назад просто не хватало света. Каждый раз, когда у него выходит новое заклинание, он победно оглядывается на подругу детства, которая уговаривала его забыть о магии. «Я был прав. Я был всегда прав, и вот что я могу!» — читается в его улыбках.

На Элис он даже не смотрит. Зачем, когда рядом есть Джулия. Джулия, которой он верен навеки и которую обязательно отведет в Филлори.

Джулия тянет руку почти на каждый вопрос, и Квентин не понимает, откуда она все знает, ведь вечера они проводят вместе. Может быть у нее есть маховик времени для зубрежки? Она лежит головой на его коленях и листает учебник, точно такой же как у Квентина. Но знает она все равно больше, будто ей в голову встроили магический гугл. Элис тоже отвечает на любой вопрос преподавателя. И старая тяга с соперничеству просыпается в Квентине. Он оказывается втянут в академическую войну. Зубрежка и часы упражнений до боли в каждом суставе — это совсем не то, что представляешь, узнав, что магия реальна. Но магия рождается из боли, так говорят все, но Кью не верит.

Они сидят возле фонтана, согрев землю простеньким (уже) заклинанием. У обоих изо рта вырываются облачка пара, когда они смеются. У Джулии щеки красные и хочется их растереть, чтобы согрелись.

— В Бруклине наверное уже вовсю работают катки. — Она прячет кулачки подальше в рукава. Они могли бы согреться полностью при помощи магии, но хочется почувствовать холод, ведь тогда горячий кофе пить гораздо приятнее. Стакан обжигает ладони, а содержимое стакана горло, но, боже, как это приятно. Джулия помнит, как таскала кофе из дома, потому что Квентин был уверен, что если зайдет домой, то больше не выйдет. Его могли не отпустить родители, а могла оставить в каморке собственная лень. Даже не лень, а нежелание принять настолько скучный мир. К тому же тогда с ними был Джеймс, и все, в том числе смех Джулии, приходилось делить с ним. Кто теперь помнит о Джеймсе.

Квентин перебирает пальцами, и в воздухе распускается фейерверк, отражаясь в глади фонтана. Джулия хлопает в ладоши. Что бы он без нее делал?

— Знаешь, я все еще не умею делать что-то типа лошадок из стекла, жаль, — он вычерчивает заклинание, и вода фонтана покрывается инеем, а потом вовсе превращается в лед, — я не могу сделать коньки, — он смущенно опускает взгляд вниз.

— Ну что ты, Кью, это же и так здорово, — Джулия подпрыгивает, тянет его за собой на импровизированный каток.

— Говорят, что он бездонный. Надеюсь, он промерз достаточно, чтобы мы не утонули. Это была бы самая глупая смерть. Хоть премию Дарвина получай.

— Ты знаешь, Дарвин ведь был волшебником, — Квентин в который раз поражается, откуда она все знает, — причем не очень хорошим.

— Интересно, что хуже: быть посредственным волшебником или быть посредственным человеком, не знающем о магии.

— У нас еще все впереди, — хохочет Джулия, выписывая зигзаги по льду. — Мы будем великими волшебниками. По-другому быть не может.

Квентин верит ей. Зачем Джулии лгать? Только она не лжет, она просто еще не знает.

Они падают на уже остывшую землю, но сами настолько разгорячены, что не замечают зимнего холода. Джулия убирает волосы Квентина за уши. «Хватит прятаться», — хочет сказать она, но не говорит. Джулия целует его первая. При всей своей мечтательности Квентин слишком нерешителен и слишком привык, что мечты остаются мечтами. Квентин смотрит недоверчиво, но с надеждой, как бездомная собака, которую решили приютить. «Кью, к ноге», — могла бы сказать Джулия, и он послушно поплелся бы рядом. Но она старается быть не хозяином, а другом, соратником — всем для него.

Здесь все портит не Джулия, а Зверь. Обрывает тридцать какую-то петлю.

Именно после этого сна Джулии хуже всего. Она не понимает начерта все это видит. Побочка от силы бога или слишком сильное самовнушение? Ей плевать, потому что оно слишком реально, слишком больно. И просыпаясь в четыре утра со словами «я тоже тебя люблю», понимает, что совсем его не заслужила.

Она ненавидит силу Ренара и то, что не может повернуть чертов рубильник. Она даже не может сказать Квентину. Он ответит: «Это всего лишь сны». А если нет, то что? Он все равно не сможет выдернуть «это» из нее. Это как ампутировать конечность. Уничтожить то, чем она высекает искры.

Где-то в очередной петле они не попадают в Брейкбилс вовремя, они не знают о магии. Джулия думает об этом, и в душе загорается искорка полностью противоположная тем, что Джулия высекает своей последней в мире магией. Там у Квентина нет Элис, а у нее посттравматического синдрома. Там она спит спокойно и даже сладко храпит, нежась в постели по воскресеньям до обеда. Фокусы Кью остаются всего лишь фокусами. И она смеется если не каждый раз, то очень часто, когда он достает пенни из-за ее уха. Филлори остается сказкой, а их обучение остается простыми уроками в университете. Они и не знают, насколько посредственна Лига Плюща. Возможно, когда-нибудь Джулия поймет, что Кью должен быть рядом. Не просто «должен быть» как нечто само собой разумеющееся, вроде зубной щетки или одеяла в холодные ночи. Должен быть, потому что без него жизнь не та. Только искра обычной жизни Джулии не разжигает костер в нем. И Квентин ломается. Как ветка на кустах, растущих возле ее дома. Джулия всегда ломала их, когда была зла и расстроена. Но Кью ломает не она — она могла бы, если захотела б — Кью ломается сам.

Трещины изнутри рвутся наружу, как порезы у самоубийц, только Квентин не стал бы резать себя никогда: очень уж кровь неприятная на вид. То ли дело таблетки, мягко подталкивающие в омут фантазий навсегда.

Из дурки в Брейкбилс не забирают. По крайней мере, когда ты пересекаешь невидимую черту, отделяющую эксцентричность от сумасшествия. Вообще, хорошо бы было проверять всех волшебников на психические расстройства. Почему этого до сих пор не делают, Джулия никак не поймет. Наверное, потому что тогда ряды волшебников в разы сократятся.

Их петли словно порванные диафильмы, разбросанные по полу. Ты можешь посмотреть отрывки, но не всю картину. Тридцать девять обрывков и сороковая, еще целая, пленка. Они кусают ее, царапают, но пока она не рвется — истерзанная, как и все они впрочем.

Почти во всех жизнях она была той еще сучкой, не главной стервой Нью Йорка, но все же. Может быть, она все это заслужила. Может быть, никто из них не заслужил ничего из пережитого. Жизнь просто такая какая есть: всегда делает, что хочет.

Искры Джулии пока не способны разжечь костер даже для нее одной, не то что для всех волшебников. О них можно только греть руки. Но она очень хочет все исправить.

Они сидят в никогда не пустеющем доме физиков, но будто одни во всем мире. Джулия болтает ногами в воздухе. Они словно в Бруклине, миллион лет назад. Кью словно тот Кью, что всегда будет рядом. Но миллион лет истек в предыдущую секунду.

Джулии хочется повернуться, уткнуться лбом в щеку Кью и вдохнуть его запах. Квентин всегда пах сказками, Филлори и волшебством, закатанными под серый асфальт обыденности.

Квентин обнимает мягко, почти нежно. Джулия отодвигается, ведь у него есть Элис, а у нее посттравматический синдром.