Так начинаются сказки (гет)

Последние гости разъезжались с маскарада перед рассветом, когда ночь, устав раскачивать тусклые уличные фонари, обессилено заползает в темные уголки отдыхать и смотреть первые предрассветные полусны.

В зале со слегка покосившейся рождественской елью было тихо, сумрачно и мусорно. Конфетти яркими пятнами покрывало пол, шурша под тяжелыми, будто деревянными башмаками уборщицы, за метлой которой нехотя тянулись свернутые в клубки обрывки серпантина.

Господам что, одна радость да забава бумагой кидаться. Раньше вот орехами кидались да конфетами — хоть какая польза была, полный карман орехов можно было обменять на что-то путное. Правда, с тех пор, как за ней стал ухаживать плотник, особая надобность в мене отпала. Плотник был человеком основательным, хозяйственным и совершенно практичным и вместо глупостей одаривал обхаживаемую уборщицу то рыбой, то пирогом, а то и поделкой собственного производства. Все эти поделки очень напоминали самого плотника — крепко сбитого, почти квадратного, без шеи, с короткими толстыми пальцами, покрытыми жесткими рыжими волосками, с широким рябым лицом, большими кривыми зубами и слегка выпученными глазами. Впрочем, человек он был серьезный, трезвого поведения, хотя ругался по-черному, стесняясь только господ, да, пожалуй, еще священника. Любил и подраться, причем не разбирая чинов, как войдет в раж. Особенно доставалось от него в последнее время аптекарю Вольтке, ябеде и гнусному щипаке, который уже несколько месяцев не давал прохода Мари — ах, простите, надо представить уборщицу — Мари, к вашим услугам. И очень миленько присесть в книксене. Вообще-то раньше она была горничной, но гадкий Вольтке нажаловался господам, что колотят его не за щипучие руки, а за ее наветы, вот и...

Ах ты, чертово отродье! Чуть не упала! Разлегся тут, за елкой, да главное — тихо так, как мышь... Нет, не мышь. Крысеныш! Аптекарь, черти бы его щипали! Пьян, что ли? Как есть, набрался и упал. А что за костюм, непонятно... Весь в буфах, в плаще, а ножки тощенькие в башмаках с блестящими пряжками, да еще огромный берет с гербом-короной. Паж, что ли? Или принц прекрасный? Да из него и паж-то... как из табуретки флюгер — мордочка узкая, зубки выдаются вперед, редкие усишки топорщатся во все стороны. И голос писклявый. И волосики жиденькие... И весь какой-то серый... Крысеныш и есть, прав плотник...

Уборщица осторожно потыкала лежащего метлой. Тонкая ножка ряженого крысеныша дернулась. Где-то неподалеку послышались шаги и хриплое покашливание. Плотник не любил, когда она одна возвращалась ночью домой, мало ли что... Спящий вдруг всхрапнул, повернулся и неожиданно ухватил Мари за щиколотку.

Девушка взвизгнула.

А дальше все вдруг завертелось с огромной скоростью, как в чудном калейдоскопе.

Плотник с бешено вращающимися глазами ворвался в залу, рыча «Убьюна!», запутался в несметенном серпантине и уронил покосившуюся елку. С ветвей посыпались игрушки, мишура... Елка задела ведро, которое накренилось и выплеснуло на пол воду — раз, другой... В свете луны помятый паж, судорожно застывший в луже, казался поверженным могущественным врагом, почти трехголовым опасным чудовищем, с этими многократно отражающимися в рябящей воде блестящими коронами, буфами и пряжками.

Квадратный плотник, оскалившийся во все зубы, выглядел геройски величественным. Тень от него протянулась через всю залу, утончаясь и дрожа, к такой же субтильной тени вполне себе упитанной уборщицы.

Глаза девушки распахнулись в изумлении: мерцающие блики уличного фонаря, проникающие через заиндевевшее окно, вдруг закружились вокруг стоящих, подхватив снежинки, цветы и конфеты, взвихривая конфетти и наполняя тела такой легкостью, как будто им ничего не стоило взлететь к самой верхушке рождественского дерева...

Сказка началась.