Das stumme Getöse am Anfang einer Geschichte (джен)

Шины с протяжным звуком скользили по асфальту на одной скорости. Монотонно работал двигатель. На электронных часах, прикрепленных с внутренней стороны лобового стекла, вызывающе красным шрифтом высветилось «4.15 a.m.». За окном то и дело мелькали фары машин, огни далеких городов, свет из окон придорожных забегаловок да заправок. В автобусе было тихо. Лишь кто-то шуршал книжными страницами, а со второго этажа слышался мужской храп. Леви сидел у окна и, положив боком голову на надувную подушку, невидящим взглядом смотрел на свое смутное отражение в немытом стекле. Снаружи в него всматривалась глухая тьма. Перед глазами иногда всполохами проносились подсвеченные указатели с городами и количеством километров до них.

Хайдельберг 30 километров

Их следующая остановка. До Гамбурга оставалось все еще больше восьми часов. О том, что он взял билет на автобус, Леви пожалел сразу же после того, как занял место и тут же почувствовал, как какой-то урод впереди него до упора опустил спинку кресла, которая уперлась ему в колени. А женщина рядом с ним еще пятнадцать минут после посадки громко говорила по телефону, периодически неприятно прыская смехом. Понятное дело, можно было ехать на поезде, но билет от Штутгарта до Гамбурга в один конец стоил в два раза дороже, чем автобусный билет туда и обратно. В конце концов, здравый смысл взял вверх, и он решил избежать бессмысленных трат. О смерти Кенни и его похоронах он узнал два дня назад. Ему позвонил Ури. Приглушенным и каким-то совсем безжизненным голосом сообщил, что его дядя скончался. Отношения с Кенни у Леви всегда были непростые, однако на похороны он обязан был явиться. Хотя бы для того, чтобы морально поддержать Ури. Он, разумеется, не выкажет никаких эмоций, но Леви знал, что тот находился в угнетенном состоянии.

Смерть Кенни была мгновенной. Остановка сердца.

Кто-то громко чихнул, отчего Леви передернуло. Он поднял голову. Шея затекла, мышцы задеревенели. Из темноты автобусного салона глаза невольно выхватили мужчину, что сидел в противоположном ряду. Судя по его габаритам, в отличие от Леви, ему явно должно было быть тесно в этом кресле. Это был светловолосый человек средних лет. Благородство классического профиля портил лишь нос с горбинкой. Хотя, Леви сказал бы, что смотрелся он более чем гармонично. У «блондинчика», у единственного, было включено личное освещение в виде фонарика над сиденьем. В руках он держал какую-то толстую книгу, что была уже наполовину прочитана. Похоже, не спалось не одному Леви.

Кенни было пятьдесят два года. Он всегда вел разгульный образ жизни. Даже сидел год в тюрьме. Однако к сорока годам съехался с Ури и остепенился. Какие отношения их связывали, Леви совершенно не хотел знать. Одно было очевидным: этот человек делал Кенни лучше во всех смыслах. Даже их последний телефонный разговор около месяца назад прошел более или менее сносно. И вот теперь Кенни просто не стало. Осознание его смерти сопровождалось неприкаянным чувством досады, что скреблось где-то в груди. Хотя какой-то особой грусти, которая обычно сопровождает извещение о смерти, он не чувствовал. Эта новость скорее погрузила его в леденящее оцепенение. На душе стало неуютно от одной лишь мысли, что Кенни больше нет. До этого момента смерть казалась Леви чем-то эфемерным. Сейчас же она скалила свои зубы в опасной близости от его родных и знакомых. Хотя назвать Кенни родным язык не поворачивался. Он растил Леви с семи лет, когда умерла его мать. Растил — не воспитывал. Но, даже несмотря на это, все-таки надо отдать Кенни должное: если бы не он, мальчика определили бы в интернат. Они жили в трущобном районе, на самой окраине Штерншанце, в однокомнатной, но довольно просторной квартире. Облезшую штукатурку на доме скрывали бесчисленные цветастые плакаты в защиту ЛГБТ, женщин и трансвеститов. Кенни не особо уделял время племяннику: приходил поздно вечером, иногда пропадал на несколько дней, временами приводил пару-тройку друзей, что напивались до потери пульса и засыпали на столе или в прихожей на придверном коврике. Однажды один из них опрокинул кружку пива на сочинение, что Леви писал несколько дней. Кенни лишь засмеялся, сказав, что коротышка умный, напишет еще. Злость и подспудная обида на родного дядю кипели на медленном огне в Леви на протяжении всего его детства. А в семнадцать он просто сбежал. Кенни позвонил только через три дня. Племянник слышал, как тот сплюнул на пол, когда он сообщил, что возвращаться не собирается. Единственными словами, что сказал ему тогда Кенни, были: «Делай что хочешь, мне поебать. Денег от меня ни цента не получишь. И смотри, не обрюхать какую-нибудь девку раньше времени, хлопот потом не оберешься» — и повесил трубку. В ушную раковину полились безразличные, нудные гудки. Леви никогда бы не признался ни себе, ни тем более кому-нибудь другому, но в тот момент, он всей душой желал бы, чтобы Кенни хоть раз в жизни было не «поебать».

— Вокзал Хайдельберга. Пятиминутная пауза. Убедительная просьба не отходить далеко от автобуса. Ждать никого не будем, — раздался в микрофон мужской голос. — Повторяю, остановка Хайдельберг.

Сигарет не было. И вот теперь, от всех этих мыслей о Кенни Леви приперло покурить. Хотя бы затянуться. Однако выпрашивать у кого-нибудь одну сигарету он не собирался. Так уж и быть, не разорится от покупки целой пачки. Не курил он уже около двух недель. Не было никакого желания. Сейчас же во рту пересохло и отчаянно хотелось почувствовать, как легкие наполняются расслабляющим никотином. Омерзительная зависимость. Некоторые пассажиры, съежившись в своих креслах, продолжали спать беспокойным сном, кто-то, потягиваясь и зевая так же, как и Леви, покидали автобус.

К магазину при заправке, что находилась довольно далеко от автобусной станции, он подошел последним. Перед ним в очереди уже было человек шесть. Черт, если кассир будет медлить, то придется возвращаться обратно ни с чем, так как он явно может не успеть уложиться в положенные пять минут перерыва. После кромешной тьмы, что была снаружи и внутри автобуса, яркий свет ламп слепил глаза. Автомат с сэндвичами беспрестанно гудел, а у кого-то в кармане звенела мелочь. В очередь за Леви встал тот самый мужчина, высокий блондин с горбинкой на носу. Молодой человек за кассой не торопился, пробивал товар с совершенно сонным и скучающим видом, а кассовый аппарат тоже, словно не выспался, заставлял себя ждать как минимум полминуты, прежде чем открыть денежный ящик.

— Пачку Лаки Страйк без добавок и зажигалку, — быстро отчеканил Леви, когда до него, наконец, дошла очередь. По ощущениям, пять минут из тех, что им дали на перерыв, уже прошли. Но не могут же они уехать без них. Уж соизволят подождать. Он надеялся, что, если что, женщина, его соседка, скажет, что его еще нет. Леви замешкался лишь на пороге, сдирая прозрачную упаковку с сигарет. Хотел сразу выкинуть ее в мусорный контейнер, что стоял у двери магазина.

— Извините, — окликнул его приятный баритон сзади. Леви обернулся. — Не разменяете десять евро по пять?

— Да, было бы неплохо. А то в кассе нет пятиевровых купюр, мне тогда надо в кабинет сгонять за разменом, — лениво поддержал кассир.

— Да, — сквозь зубы ответил Леви. Совершенно непонятно, что его дернуло ответить утвердительно. Еще секунду назад он был полон решимости тут же покинуть помещение и быстро пойти в сторону автобусной станции, однако теперь же зачем-то взялся услужить «блондинчику». Леви достал портмоне и, снова подойдя к прилавку, протянул две купюры мужчине.

— Спасибо, — мягко улыбнулся тот в ответ.

Кассир рассчитал последнего покупателя и вяло попрощался. Мужчина стремительно взял пачку картофельных чипсов, за которыми пришел, и вместе с Леви, что шел чуть впереди, большими шагами двинулся к выходу.

— Вы, кажется, с того же автобуса до Гамбурга, что и я? — учтиво поинтересовался незнакомец.

— Ага, — скупо отозвался Леви. — И нам бы поторопиться. Пять минут уже давно вышли.

— Да бросьте. Не могли же они уехать без нас.

Двое мужчин вышли из-за угла, за которым скрывалась заправка. Перед глазами предстала пустынная и ветреная площадь автобусной станции.

— Или могли, — медленно проговорил Леви, так и замерев на месте: автобуса не было. — Дерьмо. — Он со злости пнул лежащую под ногами пластиковую бутылку.

Казалось, еще немного, и они увидят перекати-поле и услышат стрекот сверчков, что в ситкомах обычно сопровождали такие несуразные ситуации.

— Этого не может быть, — непримиримо сказал его товарищ по несчастью. Похоже, в нем еще теплилась надежда, что автобус все-таки вот-вот появится, и при входе водитель разочаровано покачает головой, пожурит их за опоздание и скажет, что это будет им уроком. — Там же были мои вещи.

— Надо им позвонить. — Леви похлопал по карманам, в которых его ждала разочаровывающая пустота. С собой он прихватил только кошелек. Мобильный остался в сумке на верхней полке.

— У вас есть номер водителя? — неверующе спросил мужчина.

— Разумеется, нет, но ведь есть горячая линия. Только телефон я с собой не взял, — признался Леви.

— У меня есть. Сейчас поищу в интернете. Кстати, Эрвин Смит, — представился мужчина. — Можете звать меня по имени.

— Леви.

Эрвин полез в карман и выудил телефон. Через секунду его лицо осветил экран. Леви устало достал из пачки одну сигарету и закурил. Первая затяжка показалась отвратительной.

— Алло, доброй… ночи, — начал Эрвин, после того как прослушал какую-то безвкусную музыку, что играла, пока сонный оператор не взял трубку.

Около пяти минут Эрвин говорил по мобильному, то и дело недовольно вздыхая. В ночной тишине Леви отчетливо слышал мужской голос на другом конце провода, как и клацанье клавиш клавиатуры.

— То есть, вы хотите сказать, что автобус не вернется? — сурово спросил Эрвин. Его голос звучал жестко и непоколебимо, так что в глазах Леви он сразу как-то преобразился. — А как же наши вещи?

— Дай-ка, — потребовал Леви и, выкинув в темноту сигарету, протянул руку за мобильным, после чего угрожающе сказал в трубку: — Так, слушай сюда, или автобус приедет обратно сейчас же, или мы встретимся с вашей фирмой в суде.

Эрвин отчего-то усмехнулся.

— И вы вернете нам деньги за билет, — ультимативно добавил Леви. Он чувствовал, что оператор оробел под его напором.

— Обещаю, что с водителем мы разберемся. И вы полностью вправе подать жалобу. Но единственное, что я могу сейчас сделать — это обеспечить вам бесплатный проезд следующим автобусом. Он будет… — Пальцы снова усердно застучали по клавишам, — через два с половиной часа. Это вас утроит?

— Нихрена это меня не устроит. Я должен быть в Гамбурге в первой половине дня.

— Мы приносим вам извинения за предоставленные неудобства… — лепетал парень. Он явно не знал, что еще сказать, так что вытряхивал из своего лексикона самые избитые формальности.

— Во сколько следующий автобус? — негромко спросил Эрвин.

Леви задал в трубку тот же вопрос.

— В шесть сорок утра от Хайдельберга до Гамбурга.

— Ясно, мы будем ждать. Но я больше никогда в жизни не воспользуюсь услугами вашей автобусной линии.

— Мне очень жаль, правда. Можно ваши имена? Я зарегистрирую вас на следующий рейс.

Леви злобно назвал свое имя, после чего отдал телефон обратно Эрвину.

— Ублюдки, — выплюнул он, когда Эрвин холодно попрощался и положил мобильный обратно в карман.

— Да, неприятная ситуация, — тоже подвел итог его собеседник. — Вы же не против моей компании на эти два с половиной часа? Можем вернуться обратно в магазин. Я видел там несколько столиков и кофейный автомат. Куплю вам кофе, ведь вы все-таки опоздали из-за меня.

— Я не пью кофе, — сказал Леви. Мысли о том, что даже выйди он из магазина на полминуты раньше, то все равно вряд ли бы успел на автобус, он решил оставить при себе. — Лучше уж тогда МакДональдс, — кивнул он на рекламный щиток в отдалении.

Не говоря больше ни слова они дошли до заведения с дешевыми бургерами, где их настигла очередная неудача. Что, весь мир сговорился этой ночью против них?

— Откроется лишь через час. — Эрвин стоял у висевшей на двери таблички с часами работы. — Пойдемте обратно, или?

— Как хотите, — отозвался Леви, снова переходя на «вы». — Я подожду здесь.

Возвращаться в магазинчик при заправке, медлительному кассиру и заедающему кассовому аппарату не было абсолютно никакого желания. Тем более, там так невыносимо гудел автомат с сэндвичами. Лучше уж скоротать этот час на жесткой скамейке в предрассветной темноте и тишине. Даже общество Эрвина Смита не особо напрягало Леви. Он производил впечатление ненавязчивого собеседника, который, если что, не будет допекать с вопросами.

— Будете? — спросил он, показывая глазами на пачку купленных сигарет.

— Не откажусь. Спасибо, Леви.

Услышать свое имя, произнесенное мягким баритоном, из уст почти незнакомого человека было странно, но не неприятно.

Эрвин взял сигарету, небрежным жестом поджег кончик и с видимым удовольствием затянулся.

— Давно не курил, — честно признался он. — Жена отучила.

— Ты женат? — спросил Леви, окончательно переходя на «ты». При свете дня эти формальности казались бы уместными, но вот так, когда за двадцать минут они уже пережили маленькое, правда не особо приятное приключение, и теперь сидели на одной скамейке, окутанные кромешной тьмой, как одеялом, они как-то не вязались с ситуацией.

— Уже четыре года. А вы… Ты? — в голосе Эрвина проскользнула вопросительная интонация, будто он выспрашивал разрешения обращаться на «ты».

— Нет, — мотнул головой Леви, пристально смотря на горящий кончик сигареты. — И не планирую. — О том, что его никогда не влекло к женщинам, он, разумеется, решил умолчать. — А дети у вас есть?

— Нет, — однозначно ответил Эрвин, затягиваясь. — Вот еду на праздник в честь рождения сына у близкого друга, — зачем-то добавил он только лишь для того, чтобы развить тему. — А ты? Живешь в Гамбурге? Или, наоборот, направляешься туда?

— Еду на похороны. Мой дядя умер от сердечного приступа, — абсолютно откровенно сказал Леви. При иных обстоятельствах он никогда бы не рассказал малознакомому человеку что-то настолько личное. Но с чертовым Эрвином Смитом, что не внушал никаких подозрений, почему-то хотелось быть честным. На туманные ответы или придумывание какой-нибудь левой истории, зачем он едет в Гамбург, у него не было ни сил, ни желания. Тем более, они определенно видятся в первый и последний раз, терять нечего.

— Мои соболезнования. — Эрвин затушил сигарету об асфальт и повернулся корпусом к Леви. В его взгляде не было преувеличенного сочувствия или наигранной скорби, и это подкупало.

— Ага, — раздалось в ответ.

— Долго собирался пробыть в Гамбурге? — Эрвин умело направил разговор в другое русло. Вряд ли Леви хотел и дальше говорить о своем скончавшемся дяде.

— Три дня.

— Я — четыре. Возвращаюсь тем же рейсом. Хотя из-за этой истории хочется из принципа аннулировать заказ билета, чтобы им это так с рук не сошло.

— Я так и сделаю, — бескомпромиссно вставил Леви.

— Обычно я не езжу на автобусах. Последний раз был, когда я еще учился в университете. Но жена уехала на эти выходные в Австрию по работе на моей машине. Билеты на поезда были слишком дорогие, так что я решил предаться ностальгии и поехать на автобусе, — поведал Эрвин. От того ледяного и сурового голоса, каким он говорил по телефону с оператором, ничего не осталось. Теперь его баритон звучал очень мягко и добродушно.

Леви ничего не сказал, лишь повел судорожно плечами от ночного холода, что стал пробирать до костей от долгого сидения на месте. Он вышел из автобуса в одной футболке, зная, что через пять минут вернется обратно. И вот теперь несильный, но пронизывающий ветер задувал под ткань, заставляя кожу покрыться мурашками, а темные волоски на руках встать дыбом. На календаре был конец мая, но под утро температура могла опускаться до двенадцати-тринадцати градусов. Эрвин заметил, как Леви невольно съежился:

— Может, одолжить тебе пиджак? У меня под ним кофта с длинным рукавом, а ты так легко одет.

— Не нужно, — тут же ответил Леви. Это что, шутка? Еще не хватало сидеть в пиджаке, который точно хранил тепло и запах Эрвина Смита. Это как-то извращенно.

— Как хочешь, — ровным голосом ответил тот. Появившееся сначала лишь на задворках сознания воспоминание разом оформилось и всплыло в голове. Однажды Эрвин уже так же предлагал свой пиджак.

Мари.

Это было после какой-то студенческой вечеринки, где они и познакомились. Вокруг были хмельные лица, призывные возгласы, сальные шутки, сигаретный дым, а под ногами — липкий от пролитого алкоголя пол. Стояло лето, так что на Мари было короткое цветное платье, что так приглянулось Эрвину. Они разговорились и провели почти весь вечер вдвоем в углу гостиной. Позже Эрвин даже проводил ее до дома, хотя ему самому нужно было в противоположную сторону. В тот вечер Мари была на каблуках, так что, изрядно подустав, она возвращалась босиком, очаровательно небрежным жестом удерживая летние туфли за ремешки. Сейчас они вместе с платьем давно пылились в шкафу. А может, Мари их вообще выкинула.

Они почти не виделись. Лишь грязная посуда да крошки на столе, которые его жена никогда не смахивала в раковину после завтрака, напоминали о том, что Эрвин живет не один. Она была психологом и работала в содружестве врачей в одной большой праксис*. Казалось абсурдным, что Мари каждый день принимала у себя в кабинете и понимала несколько десятков человек, но единственным, кого она не стремилась понять — был ее собственный муж. Когда после четырех лет брака пелена влюбленности спала, Эрвин осознал, что каждое утро он просыпается в постели с абсолютно чуждым ему человеком. Мари была почти круглосуточно занята: читала кучу книг перед сном, готовилась к конференциям, уезжала для повышения квалификации. Близости у них не бывало по две-три недели. Эрвин прекрасно понимал, что все идет не так. Когда они только начинали встречаться, он был окрылен Мари, ее улыбкой, от которой проступали ямочки на щеках, ее ладной фигурой, тонкими щиколотками и увлеченностью чтением. В его фантазиях они просыпались, шли на пробежку, после чего готовили вместе завтрак. А возвращаясь с работы, садились бы смотреть какой-нибудь фильм. Несколько раз Эрвин пытался достучаться до нее, на что Мари дипломатично говорила, что они вернуться к этому разговору позже. Сначала ей надо забронировать два билета и номера в гостинице в Бонне, куда они поедут на внеочередной съезд с ее коллегой, Найлом Доуком.

И в какой-то момент перспектива развода перестала вызывать какие-либо эмоции. Ему все равно. Пугало лишь одно: стоит ему только серьезно начать разговор, облечь всю их неудачную попытку быть семьей в четкие, безжалостные слова, как все закончится. Ни он, ни она не будут бороться за эти отношения. Однако положить конец браку он пока не был готов. В связи с этим Эрвину на ум часто приходила фраза из книги одного швейцарского писателя: «Иногда боишься чего-то из-за того, что боишься чего-то другого». Да, Эрвину, конечно, не шестьдесят или семьдесят лет, чтобы бояться развестись и остаться в жутком, беспомощном одиночестве, но при одной мысли о пустой квартире без крошек на столе и грязной посуды, сердце неприятно сжималось. Быть одиноким с кем-то и действительно быть одному — это разные вещи. Когда все пошло не так? Когда они отдалились друг от друга? Виноват ли в этом Эрвин? Нет, Мари виновата в равной степени. Эти мысли неуемно и настойчиво, как комариный писк, вертелись у него в голове уже около трех месяцев.

— Говорят, в Хайдельберге красивый, очень старый замок, — негромко и совершенно невпопад сказал Эрвин. Заниматься самоедством, которое напоминало ему безысходный омут, было бессмысленно. Оно, подобно трясине, утягивало его на дно. Нужно было отвлечься: сигаретой, глупым замечанием, чипсами. Точно. Он совершенно забыл о них. Эрвин схватился за упаковку, что все время лежала рядом на скамейке, и открыл ее с хрустящим звуком. — Насколько я помню, первые его упоминания были еще в тринадцатом веке.

— Да, я тоже слышал, — вяло поддакнул Леви. После третей, выкуренной скорее со скуки сигареты его клонило в сон. От чипсов, что предложил ему Эрвин, он отказался.

— Поехали туда, — не меняясь в лице, сказал Эрвин.

— Куда?

— В замок. Возьмем такси. Через полчаса уже вернемся обратно. Как раз МакДональдс откроется. Разве ты не хочешь выжать из этого недоразумения какую-нибудь пользу? Хоть город немного посмотрим.

— А если там закрыто? — скептически спросил Леви, принимая на скамейке более собранную позу. Это была дурацкая идея, но он чувствовал, что уже практически дал себя уломать. Все лучше, чем бессмысленно просиживать здесь штаны.

— Рискнем, — заговорщически выдал Эрвин.

Они двинулись в сторону главного вокзала. Где-то вдалеке с грохотом промчался первый пустой трамвай. Какой-то бездомный напевал себе под нос, роясь в мусоре. Все было закрыто. На стоянке такси они сели в желтый фольксваген. Водитель, что до момента, пока двое мужчин не отворили двери его машины, крепко спал, запрокинув голову на сиденье и накрыв лицо вчерашней газетой, встрепенулся и завел двигатель.

— К замку, пожалуйста, — сказал Эрвин, что сел на переднее сиденье.

— Так точно, — кивнул таксист и включил счетчик.

Вокзал в считанные секунды остался позади. Леви устало уставился в окно. Нет, все-таки это сумасшествие. Почему он в пять часов утра едет в машине с незнакомым Эрвином Смитом к замку Хайдельберга? Подобные авантюры имели место в его жизни, когда ему было лет двадцать.

— Господин, будьте любезны пристегнуть ремень, — попросил мужчина, мимолетно глянув на Леви в зеркало заднего вида. В его голосе был слышен явный славянский акцент.

— А, да, — одними губами пробормотал он и пристегнулся. Леви всегда забывал делать это, если сидел сзади. Даже когда был маленьким. Еще в начальной школе его часто подвозила до дома мама его подруги Изабель, с которой они хорошо ладили. Кенни ни разу не забирал Леви. Какое бы ни было время года, как бы ни было темно, и сколько бы ни показывали времени часы — его дядя никогда не ждал его у школьного крыльца, как все родители. Они с Изабель всегда садились на заднее сидение, и он слушал, как та беспрерывно что-то болтала. Через какое-то время мама девочки, так же как и теперь таксист, напоминала ему, что надо пристегиваться. Несколько раз мама Изабель интересовалась, почему Леви никто не забирает со школы. На этот случай он тогда уже придумал очень правдоподобную — как ему казалось — историю о том, что его дядя работает в полиции, и у него нет свободного времени. Это звучало благородно: его дядя спасает мир от преступников. Хотя, Леви до последнего не знал, каким способом Кенни находил деньги на их скудное существование. Никакого особого графика у него не было. Он то мог спать до обеда, то уходил из дома уже в семь утра, так что Леви лишь к одиннадцати годам понял, что у Кенни нет никакой постоянной работы.

За окном проплыл громадный фонтан, из которого под напором выплескивалась вода. Справа же мелькали мрачные дома, скучившиеся в ряд вдоль дороги, как на военном построении, а затем над их машиной сомкнулся полукруг подземного туннеля. Желтый свет лампочек заглядывал в автомобильный салон через равные промежутки времени. Эрвин о чем-то негромко спрашивал водителя, а тот, не отрывая глаз от дороги, пытался выдать связные предложения. Немецкий явно был не его родной язык. Спустя пять минут упорной езды в гору, таксист, наконец, дал по тормозам и выключил счетчик. Четырнадцать евро. Эрвин молниеносно достал кошелек и расплатился еще до того, как Леви успел засунуть руку в карман.

— Потом отдашь, — спокойно сказал Эрвин, прежде чем открыть дверцу машины.

На улице тем временем стало как будто еще холоднее. Или Леви просто успел согреться в машине, так что встречный, хлесткий ветер ударил по лицу, как пощечина.

— Накинь, — раздалось над самым ухом и что-то теплое опустилось на плечи. Тот самый пресловутый пиджак.

— Я же сказал не надо, — тут же запротестовал Леви и повел плечами в попытке скинуть его.

— Просто накинь, — отчетливо отозвался Эрвин не терпящим возражения тоном. Он смотрел перед собой, избегая встречаться с Леви глазами. — Как уйдем с открытой местности, снимешь.

Леви плотнее сжал челюсти и злобно выдохнул через нос. Ладно, препираться из-за пиджака было бы глупо. Тем более, в нем, правда, было тепло и подозрительно уютно, словно после ледяного душа его закутали в мягкое махровое полотенце. Вот только размер был ему великоват. Однако значения это не имело, ибо Леви так и не соизволил надеть его по-нормальному, просунув руки в рукава. Этим он намеревался невербально выказать свое недовольство излишней «заботой» Смита.

Они стояли перед крупными железными воротами, за которыми виднелся высокий, наполовину разрушенный замок. Калитка была открыта. Слава Богу. Иначе это было бы самое авантюрное, но бесконечно идиотское приключение.

— Моя хорошая подруга Ханджи училась в этом городе. Здесь самый старый университет Германии и лучший медицинский факультет, — задумчиво выдал Эрвин. По отсутствующему выражению лица стало ясно, что он старательно роется в своей памяти в поисках каких-либо сведений о городе, которые случайно слышал или читал в утренних газетах. — А ты где учился?

— Нигде. Делал Аусбильдунг* при одном туристическом агентстве. — Вопрос Леви не вернул Эрвину обратно, так что дальше, вдоль каменного парапета, они двинулись молча. Замок выглядел зловеще, но, будучи охваченный мраком ночи, не представлял особого интереса. А вот вид с этой горы должен был быть неплохой. Через несколько десятков шагов перед ними развернулась смотровая площадка, а из-за густых веток деревьев, наконец, стала видна панорама.

У Леви на секунду перехватило дыхание. Городок, раскинувшийся на два берега, казался игрушечным, словно они смотрели на искусный макет. Несколько больших церквей, бесконечные дома с черепичными крышами, подернутые темной вуалью ночи, три подсвеченных моста и ряды желтых фонарей, что сливались в какое-то яркое месиво на горизонте. Свет огней беспокойно колебался на поверхности воды. На другом берегу реки был холм, напоминавший чей-то горб. Сильный ветер шумел в ушах, путал волосы. От него слезись глаза. Эрвин подошел близко к парапету и, оперевшись двумя руками о металлические перила, вдохнул полной грудью, чуть прикрыл глаза. Зрелище, очевидно, доставляло ему невероятное эстетическое наслаждение. Леви достал сигарету и закурил. Не произнося ни слова, протянул одну Эрвину. Тот улыбнулся лишь уголками губ и поджег ее.

— Думаю, я уже не сожалею, что опоздал на автобус, — громко сказал Эрвин, чтобы перекричать порывы ветра. — Иначе вряд ли увидел бы этот вид. Ты?

— Не знаю, — скупо ответил Леви, делая очередную затяжку. — Наверное, я скорее предпочел бы оказаться здесь при других обстоятельствах.

— В Гамбурге такого не увидишь.

— Увидишь, — тут же отозвался Леви. Он знал этот город как свои пять пальцев, и считал себя истинным человеком севера. — Поднимись на церковь святого Петра, что на Юнгфернштиг. Оттуда неплохой вид на старый город и озеро Альстер.

— Ты жил там?

— В церкви — нет, а в Гамбурге — да. До семнадцати лет. С дядей.

— С тем, что умер? — аккуратно поинтересовался Эрвин.

— Ага.

— Еще раз соболезную твоей утрате.

— Не стоит. — Леви выкинул сигарету и сунул руки, сжатые в кулаки, в карманы джинсов. Он не понимал, почему злился на Кенни с того самого момента, как начал вспоминать о нем в автобусе. И теперь эта ярость не утихала, сворачивалась в нем тугой пружиной. Даже с того света этот урод продолжать доставать его.

— Мой отец умер, когда мне было двенадцать. И до девятнадцати я жил в интернате, — сообщил Эрвин.

Леви чуть повернул голову и внимательно взглянул на него. Он даже не думал, что тот тоже рано лишился родителей. Леви навскидку предположил бы, что Эрвин вырос в благополучной семье, где в обязательном порядке накрывали на стол в сочельник и каждые выходные выезжали на природу, чтобы сыграть в бадминтон и устроить барбекю.

Позади послышались чье-то тяжелое дыхание и полновесные шаги. Оба мужчины обернулись. Какой-то немолодой джентльмен совершал утреннюю пробежку.

— Ты тоже, наверняка, бегаешь по утрам, — саркастично предположил Леви, только чтобы поддержать беседу. Хоть в этом он и был совершенный профан, но, странным образом, ему хотелось узнать больше о своем неожиданном собеседнике.

— Раньше мы бегали перед работой с моей женой. Проводили много времени вместе, а теперь она занята, — без каких-либо ухищрений признался Эрвин.

— Занята для пробежки или для тебя?

Эрвин открыл было рот, чтобы ответить, что, разумеется, только «для пробежки», но слова встали в горле. Это была неправда. Леви, сам того не сознавая, ударил по самому больному. У Эрвина так же, как и у Мари, тоже была работа, которую он любил всем сердцем. Вот только еще до недавнего времени он стремился выкроить час-два, чтобы провести их с женой, в то время как Мари возвела между ними стену в виде книжной обложки, за которую пряталась. От рушившихся отношений, нелюбимого мужа, грязной посуды и крошек на столе. Непонятно, зачем они еще поддерживали видимость того, что все по-прежнему. Зачем держали эти отношения на плаву?

Ведь было очевидно, что рядом друг с другом их удерживал лишь страх.

В предрассветных сумерках, вдалеке от дома, рядом с невысоким хмурым человеком по имени Леви, к которому он сразу почувствовал иррациональную симпатию, все это показалось Эрвину сущей бессмыслицей. Мир не перевернется, если он признает, что его брак провалился. Ничего. Такое случается. Это означает лишь не более, чем новую главу его жизни. И Эрвин уже ощущал зуд на кончиках пальцев, которым не терпелось открыть ее. На душе стало легче.

— Уже двадцать минут шестого. Идем? — спросил Леви и, не дожидаясь Эрвина, двинулся к калитке. Тот так и не ответил на его вопрос о пробежке, но по озадаченному выражению лица и невидящему взгляду, он понял, что затронул больную тему.

— Давай спустимся в старый город? Я пока поищу телефон такси, чтобы нас привезли обратно на вокзал, — сказал, шедший позади, Эрвин.

Они спускались по ступенькам вниз мимо студенческих объединений, с флагштоков которых свисали, как грязные тряпки, флаги разных цветов. В некоторых окнах уже горел свет. В одном из них Леви даже увидел какую-то девушку, что в одном бюстгальтере маячила по кухне с чашкой — скорее всего — кофе в руках и какими-то бумагами. Эрвин набрал номер такси и, пространно объяснил, где они находятся и куда направляются. «Надеюсь, найдут нас» — послышалось бормотание за спиной. Леви же с какого-то момента начал считать ступеньки.

Двадцать.

Двадцать четыре.

Двадцать девять.

Тридцать один.

В доме в Гамбурге, где они жили, он знал точное количество ступенек. Семьдесят две. Поначалу Кенни не давал ему ключ от квартиры, говорил, что коротышка может его потерять, а соседям он не доверял, так что пусть уж мелкий ждет под дверью. Иногда дядя задерживался на два часа, а то и на весь день. Однажды мальчика пригласила к себе пожилая дама, что жила на том же этаже. Напоила чаем и угостила кусочком творожного пирога. То, как Кенни на лестничной площадке кроет кого-то трехэтажным матом, они услышали из самой кухни. Соседка вышла к нему и укоризненно качала головой, пока Кенни неубедительно вешал ей на уши лапшу, что его просто задержали на работе. С мальчишкой же ничего не случится. С тех пор дядя оставлял ключи у фрау Биркен. Говорил, что она уже в возрасте и давно страдает старческим маразмом, так что вряд ли замыслит какую-нибудь гадкую подлость. Когда Леви стукнуло двенадцать, она умерла.

Наконец они оказались в старом городе. Рядом со станцией фуникулера, на котором за считанные минуты можно было подняться к замку, а затем и на самую высокую точку холма — Кенигштул. Впереди была уютная, маленькая площадь, словно в средневековье, вымощенная крупным камнем и окруженная жилыми домами. В центре возвышался фонтан с какой-то святой, что балансировала на позолоченном шаре, который совместными усилиями удерживала кучка младенцев. Где-то неподалеку проехала машина. Потом хлопнули оконные ставни.

Леви скинул пиджак и протянул его Эрвину, смеряя того при этом испытующим взглядом. За время пока они совершали марш-бросок вниз по лестнице, он действительно успел согреться. Тот слабо улыбнулся, кивнул и надел пиджак на себя. Послышалась вибрация и мелодия звонка.

— Да? — Эрвин взял трубку: — Мы около фуникулера. Прямо у входа. Да, хорошо.

Леви взглянул на часы. У них оставался час и десять минут до автобуса. Макдональдс должен был уже открыться. Завтракать в этом гадюшнике он, конечно, не собирался, но чаю бы с удовольствием выпил. Он ничего не имел против бургеров, но то, что подавали в Макдональдсе, не имело право ими называться. Хотя в отрочестве он был совершенно иного мнения. Кенни редко готовил. Чаще всего просто покупал полуфабрикаты, иногда — не покупал ничего, так что большую часть времени после школы, если Леви не считал ступеньки в подъезде, он проводил именно в Макдональдсе. Тогда это казалось райским местом, где можно было наесться от пуза за три-четыре евро. Однажды Кенни обнаружил упаковку из-под гамбургера в мусорном ведре на кухне. Он обрушился на мальчишку с руганью, что тот просаживает деньги на «чертовы мясные отходы», к которым даже собаки не притронутся. Леви только молчал и внимательно разглядывал стену напротив, будто силился просверлить в ней дыру. Через какое-то время гневная буря дяди поутихла, и он оповестил, что сейчас приготовит нормальный ужин, а то если коротышка будет жрать всякое дерьмо, так и останется метр с кепкой. В тот вечер на ужин был рис с овощами и куриная грудка, которая даже не подгорела.

Подъехало такси. На этот раз Леви сел спереди. Был ли таксист уроженцем Германии, или так же говорил с акцентом, как и предыдущий, выяснить не удалось, так как Леви не стал завязывать никакой беседы. Более того дал понять своим неприветливым выражением лица, что и отвечать на какие-нибудь дурацкие вопросы о погоде не намерен. Доехали они в тишине. Лишь время от времени щелкал поворотник. Остановившись у вокзала, таксист выключил счетчик. Тринадцать евро и пятьдесят центов. Эта поездка обошлась дешевле. Значит, Леви должен Эрвину еще пятьдесят центов. В кошелке, правда, как назло не оказалось достаточно мелочи.

В Макдональдсе уже горел свет, шкварчал картофель, а какая-то девушка скучающе стояла за кассой. За самым дальним столиком сидел обросший бродяга с невообразимо длинным дредами и ковырялся пальцем в пирожном. Леви обратил внимание, насколько омерзительно выглядели его скатанные в пряди волосы, которые, скорее всего, не мыли уже больше месяца, и к горлу подступила тошнота.

— Хочешь что-нибудь поесть? — поинтересовался Эрвин и доставал из кармана портмоне.

— Нет, — скривился Леви. — Но чаю выпью.

Эрвин заказал себе кофе и какой-то сытный гамбургер, где вместо котлеты, были жареный бекон и яичница. Леви занял столик в противоположном углу от бомжа и теперь старался не смотреть в его сторону. Его чай, к которому дали даже маленький кекс, еще заваривался.

— Они называются амаретти. Итальянское печенье, которое традиционно подают к кофе, — вывел Эрвин, наблюдая, как Леви вертит маленькую квадратную упаковку в руке, — ну, или к чаю… Ты совсем не пьешь кофе? — Кажется, у Эрвина все никак не укладывалось в голове, как адекватный взрослый человек может не любить этот божественный горький напиток. Все его друзья и знакомые были заядлыми кофеманами.

— Совсем. Не нравится вкус и все, — отрезал Леви. Хотя, если вдуматься, он ничего не имел против кофе, но всякий раз, как он выпивал чашку, на него накатывало необъяснимое, тревожное чувство. Что-то вроде фрустрации. Было ли это связано с ни в чем не повинным напитком или нет, осталось загадкой. Решение же пришло сразу — Леви просто перестал пить кофе.

— Уверен, что ничего не хочешь? — С хрустящим звуком Эрвин сорвал бумагу со своего недогамбургера. Ему было неудобное есть в одиночестве. — Нам еще ехать восемь часов.

Как раз в этот момент живот Леви недовольно заурчал. Даже играющая музыка не заглушила эту трель. Эрвин оторопел и уставился в свой поднос. Губы Леви вытянули в тонкую линию. Этот чертов Эрвин Смит был до оскомины… заботливым. Вот только не в самом лучше смысле этого слова. Хотя, в глубине души, Леви понимал, что неправ. До этой секунды он даже не ощущал голода, но от всех этих запахов более или менее съедобной еды, и вправду разгорался аппетит.

— Думаешь, тосты с сыром и ветчиной можно есть? — без особого интереса спросил Леви, после чего вытащил из чашки заварку и положил ее на блюдце.

— Если что, то у меня еще хватит заряда на телефоне, чтобы вызвать нам скорую.

Через несколько минут Леви снова сел за стол, но уже со своим подносом.

— Какую кухню предпочитаешь? — нарушил молчание Эрвин.

— Пофиг. — Для Леви решающую роль играла свежесть и внешний вид продуктов. А были ли это немецкие колбаски или испанская паэлья значения не имело. Он был совершенно не прихотлив в еде. — Ты?

— Часто хожу к итальянцам: карпаччо, вителло тонато, сальтимбокка…

— Это сейчас какой язык был? — саркастично поинтересовался Леви, вскидывая брови. Он никогда не слышал названия этих блюд.

Эрвин по-доброму усмехнулся и откусил большой кусок от своей булки. Дверь хлопнула, и в заведение прошла группка размалеванных и легко одетых школьниц. Нетрудно было догадаться, что они шли с какой-то вечеринки и теперь будут заказывать целые меню, одолеваемые этим, всем известным, разрушительным чувством голода, что всегда накатывает после ночей с танцами и алкоголем. У кассы началась толкучка.

— Так значит, ты делал Аусбильдунг при одной турфирме? — уточняюще спросил Эрвин и отхлебнул от своего кофе. — А чем сейчас занимаешься, можно спросить?

— Я старший менеджер по туризму, — неохотно ответил Леви. Почему-то обсуждать свою работу он не любил. Прежде всего, потому, что особо рассказывать было не о чем. В его подчинении было три человека: Петра, Гюнтер и Эрен. Они работали с клиентами напрямую. Леви же следил за ходом оформления заявок, вел документацию, общался с посольствами по поводу выдачи виз, помогал своему руководителю и по совместительству хорошему другу Фарлану. Да, это была самая что ни на есть рутинная работа. Но Леви отчего-то нравилось способствовать людям, что так же, как и он когда-то, хотели вырваться за пределы осточертевшего города, чтобы вдохнуть полной грудью соленый воздух побережья или ощутить на лице морозный ветер фьордов.

— И куда чаще всего едут отдыхать?

— Не поверишь, но на Мальорку, — саркастично выдал Леви, комкая упаковку от только что съеденного тоста. Всем было известно, что уже как тридцать лет испанская Мальорка превратилась чуть ли не в немецкую колонию. Одни курорты Плайа-де-Пальма и Эль-Ареналь, которые немцы полностью отвоевали себе, чего стоили.

— Я никогда там не был. Европа меня не привлекает.

— Дай угадаю, — начал Леви, — ты из тех, кто мечтает пройти всю Китайскую Стену, посетить Тибет, слетать в ЮАР или сфотографироваться с Рукой* в пустыне Атакама в Чили?

— Что-то вроде, — улыбнулся Эрвин. — Я даже говорю немного по-китайски. Изучал в университете. Но теперь совершенно нет времени путешествовать. Сто лет не был в отпуске, если честно.

— Кем работаешь ты?

— Уже как три года работаю трейдером.

— О. — Леви даже немного оживился. Об этой профессии он имел весьма смутные представления. Лишь знал, что она была связана с биржей, покупкой ценных бумаг и бесконечными рисками. — И еще ни разу не прогорел?

— Нет. Но не буду кривить душой и скажу, что работа и вправду очень нервная, изматывающая и трудная. Нужна максимальная отдача и стопроцентная внимательность. Как и смелость принимать рискованные решения.

— Это все понятно. Мне интересно лишь одно. Почему биржевой спекулянт ездит на ночном автобусе, а не первым классом поезда или вообще самолетом? Я думал, такие как вы деньги лопатой гребут, — бесцеремонно сказал Леви и впился глазами в Эрвина, которого такой вопрос явно нисколько не смутил. Его ответный взгляд был ясным и прямым.

— Врать не буду, я неплохо зарабатываю. Но, как я уже и сказал, мою машину одолжила жена. А брать билеты я спохватился слишком поздно, так что на ночные поезда мест почти не было. Да и, думаю, ты согласишься, «Дойче Бан» невообразимо завышает цены за низкое качество сервиса. Эти постоянные забастовки работников и опоздания… Ну и, наверное, в глубине души мне просто хотелось поехать на автобусе, как в мои студенческие годы. Хоть какое-то разнообразие.

Леви смотрел на Эрвина, пытаясь угадать его возраст. Тот очевидно был старше его, но не настолько, чтобы разводить такие старперские речи о молодости. Если бы Леви был знаком с ним поближе, то обязательно не оставил бы эту реплику без какого-нибудь едкого, ироничного замечания.

— Осталось пятнадцать минут, — поменял он тему, смотря на наручные часы. — Пойдем к остановке? Будет совсем херово, если мы просрем и следующий автобус.

— Да.

Они отнесли подносы и вышли на улицу. Было светло, хотя солнце еще не встало. На деревьях ранние птицы заливались пением. Взмывая в поддернутое утренней дымкой небо, перелетали с ветки на ветку.

Вдали грохотали пустые трамваи. Небольшая кучка людей высыпала с вокзала. Некоторые держали в руках стаканчики с кофе, некоторые — дипломаты. Леви закурил свою последнюю сигарету. Потом он ни за что не сойдет с автобуса до самого Гамбурга. Не хотелось бы застрять еще где-нибудь в Касселе или Ганновере. На остановке столпились еще люди. Все то и дело ежились от холода и переминались с ноги на ногу. Автобус пришел вовремя. Стоило Леви назвать свое имя, как водитель понимающе, но не без усмешки кивнул и пропустил их в салон. Позади нашлись даже два свободных места в одном ряду. Эрвин пропустил Леви к окну, а сам сел у прохода. И снова монотонно зашумел двигатель, пока за окном стелилось бесконечное дорожное полотно. Те два с половиной часа, что они провели вдвоем в Хайдельберге теперь показались неясным сном: ночь, чипсы, замок, мощенная площадь перед станцией фуникулера, жесткая скамейка, херовый чай в Макдональдсе и этот медлительный кассир. Во всем виноват этот ублюдок. Но, странное дело, у Леви язык бы не повернулся сейчас сказать, что это время в маленьком студенческом городе он потратил зря. Нет, ему даже понравилось. Играл ли в этом какую-то роль Эрвин Смит или нет, он так до конца для себя и не решил. Но одно было предельно ясно: останься он на остановке один, он бы ни за что не пошел в замок.

Леви положил голову на оконную раму и прикрыл глаза. Без надувной подушки было чертовски неудобно. Он уже мог себе представить, как будет болеть шея после восьми часов в такой позе. В Гамбурге он должен был быть в районе трех часов дня. Дерьмо. Ведь он даже не может сообщить Ури о том, что опоздает. Можно было бы попросить одолжить мобильный у Эрвина, но номер Ури он не знал наизусть. Что ж, у него должно быть и так дел по горло, так что, надо надеяться, он не будет сильно волноваться, когда Леви не приедет вовремя, а на телефонные звонки ему ответит автоответчик. Интересно, как Ури держится? По телефону его голос звучал до невозможного отстраненным и чужим, словно он взял определенный тембр голоса и одну ноту, чтобы уведомить всех родственников о смерти Кенни. Скорее всего, Леви придется помогать Ури перебирать все вещи дяди. Но это меньшее из зол. Он уже был малодушно благодарен, что не должен был организовывать похороны. О завещании Кенни Ури не сказал ни слова. Хотя, смешно было думать, что старик что-то ему оставил. Последний раз они виделись три года назад, когда дальняя родственница Микаса пригласила их обоих на свадьбу. Сначала Кенни безразлично поздоровался с ним, но уже после третьего бокала шампанского, снова столкнувшись с Леви в зале, пренебрежительно кинул что-то о том, что «коротышка-то так и не вырос». Нормально перекинуться парой слов они смогли только в курилке. Ури стоял рядом с Кенни, хоть и не курил. Дядя без особого интереса спросил о его делах, должности, подружке, и когда племянник, наконец, позовет его на собственную свадьбу. Леви лишь презрительно отмахнулся.

Они, кажется, только отъехали от Геттингена, когда из полусна Леви различил негромкий голос Эрвина, говорящего по телефону:

— Ты видела их баланс за прошлый год, Криста? Они долго не продержатся, так что вкладывать деньги в их акции — абсолютно неразумно. — По всей видимости Эрвин говорил с коллегой о работе. Леви отчетливо заметил, как в его голосе проскользнули повелительные, жесткие нотки. Можно было представить себе, как он расхаживает туда-сюда большими шагами по ковровому покрытию в личном кабинете в офисе, просматривает сотни бумаг и то и дело щелкает мышкой. Его взгляд при этом бесконечно собран и непоколебим. Этому убежденному человеку можно было доверить не только свои активы, но и свои жизни. Прямо вылитый командир. Командир Эрвин Смит, который удивительным образом сочетал в себе эту твердую рыночную хватку и глупую сентиментальность в отношении ночных автобусов.

Эрвин положил трубку и запрокинул голову на сиденье. Леви рядом с ним, по всей видимости, спал. Его ресницы неровно подрагивали, а левая рука по-детски подпирала щеку, что Эрвин нашел в какой-то мере очаровательным. Телефон в кармане снова завибрировал. На дисплее высветилось имя Мари.

— Да? — шепотом спросил он: доставлять неудобства другим пассажирам было плохой идеей.

— Доброе утро, — послышался мягкий голос Мари. — Ты как? Уже добрался?

— Не совсем. Тут долгая история вышла. Лишь около трех буду на месте.

— Вот как, — вздохнула она.

Молчание, протянувшееся от Вены до открытой местности где-то под Геттингеном, повисло в проводе на несколько сотен километров.

— Нам нужно поговорить, — без лишних предисловий выдала Мари.

— Да, — было ответом.

* * *

Если не считать то, что они встряли на двадцать минут в пробку около Харбурга, добрались они быстро. Водитель уведомил их, что их вещи в целости и сохранности перенесли в подсобку офиса автобусной линии. Леви, которому удалось подремать около часа, был уверен, что Эрвин не сомкнул глаз. В довесок к этому стал подозрительно молчалив, словно ему вмиг стало, что скрывать. Они нерешительно стояли на главном вокзале около эскалатора, ведущего к метро. Вокруг них шныряла пестрая толпа. Классическая музыка, что раздавалась из колонок, никак не вязалась с грязью и всяким сбродом, что пресмыкался около входа на линию U3.

— Мне в сторону Нордштедта, тебе? — спросил Леви.

— Вэдэль. Это вроде зеленая S-ветка.

— Да. S-1, если быть точнее.

— Что ж, это была запоминающаяся ночь, — слабо улыбнулся Эрвин.

— Говоришь так, словно мы трахнулись.

От неожиданности хлесткого выражения Эрвин застыл на месте.

— Хотя, по сути, нас обоих поимел сраный водитель, — добавил Леви, чтобы как-то свести все к шутке. — Было приятно познакомиться. — Он протянул руку. Сердце отчего-то участило свой ход. Неужели они расстанутся вот так просто? Несмотря на то, что все подобные знакомства Леви без сожалений хоронил в своем сердце, было непривычно жалко отпускать Эрвина Смита, позволить ему безлико раствориться в быстротечном людском потоке.

— Да, мне тоже, Леви. До свидания.

Ладонь у Эрвина была шершавая и теплая. Рукопожатие вышло крепким. Леви стремительно развернулся и двинулся к эскалатору. Главное — не оборачиваться. Он ступил уже одной ногой на ступеньку, как Эрвин окликнул его. Леви обернулся с жалкой готовностью.

— Может, обменяемся номерами? — По лицу Эрвина нельзя было прочесть, какие эмоции его одолевают.

— Можно, — имитируя безразличие, сказал Леви, чтобы как-то сгладить свое фиаско. — Только учти, я не буду проводить тебе индивидуальные экскурсии по Гамбургу. Ненавижу это дерьмо.

— Хорошо. — Эрвин рассмеялся.

— Мой телефон сел, так что просто запиши мой номер. — Леви продиктовал набор из одиннадцати цифр.

— Тогда, надеюсь, до встречи! — Взмах рукой в качестве прощания.

— Ага.

Леви спустился к поездам. На душе стало по-весеннему радостно. Наверное, так чувствует себя Эрвин Смит, заключая удачную сделку.

* * *

Похороны прошли тихо. Народу было мало. Солнце припекало, так что стоять в черном костюме было почти что невыносимо. Пот лился рекой. Ури не плакал. Вот только глаза его болезненно блестели, а брови были страдальчески сведены к переносице. На следующий день они вдвоем разбирали вещи Кенни, которых, на удивление, оказалось не так много: всякое тряпье, среди которого была пара шляп с широкими полями, старые видеокассеты, книги, а-ля «Компьютер для чайников», бесконечные счета и клюшка для гольфа. Леви не знал, что Кенни играл в гольф. Ури пояснил, что его дядя увлекся этим только пять лет назад. Все вещи, которые выглядели более или менее опрятно, они сложили в большой мусорный мешок и отнесли к ящику Красного Креста. Уже под вечер Ури сделал чай. На столе также возникла резная деревянная конфетница с дешевым печеньем. В квартире еще сохранился собственный, неуловимый запах Кенни, отчего Леви казалось, что вот-вот раздастся резкая трель дверного звонка, после чего в кухню, не снимая шляпы, прошествует дядя. Он бы обязательно кинул им в лицо, как перчатку, что-нибудь грубое, вроде: «Ага, чаи гоняете, свиньи. А меня не дождались». В воображении эта сцена казалось как никогда реальной, вот только Кенни уже не было на этом свете. К своей кружке Ури не притронулся. Просто сидел и рассеянно смотрел на свои, сплетенные в замок, пальцы на столе. Леви не знал, как его подбодрить. Да и уместны ли вообще какие-нибудь жалкие, натянутые слова поддержки в такой ситуации? Ему и самому было паршиво. Он не любил Кенни, но тем не менее никогда не желал ему смерти или что-то вроде того. Леви просто хотел жить от него подальше.

— Спасибо, что помог, — грустно сказал уже на пороге Ури. — Один я бы долго возился.

— Да, Кенни успел насобирать достаточно хлама, — вздохнул он в ответ. — Я пойду.

— Хорошо. Звони, не забывай.

Леви уже повернул ключ в замке и приоткрыл дверь, когда Ури неожиданно взмахнул руками:

— Стой, я кое-что забыл тебе отдать.

— Что еще?

Ури удалился в свою спальню, оставив Леви топтаться на пороге.

— Вот, — сказал мужчина, вернувшись через минуту. Он протянул Леви маленькую квадратную фотографию. — Я нашел это в портмоне Кенни. За его кредитными карточками. Просто знай, ты был для своего дяди очень важным человеком.

«Хрена с два» — промелькнуло в голове.

— Да, — вместо этого сказал Леви вслух. — Ты тоже.

Дверь с раскатистым эхо захлопнулась за его спиной. Он побрел вниз. На улице уже смеркалось. Он заранее испросил разрешения остановиться на эти три дня у Нифы, его давней знакомой. В городе ее, правда, не оказалось, но она смогла передать ему ключи от своей пустой квартиры. Это было на руку: остаться и давить своим присутствием на Ури, как и ночевать где-нибудь в отеле или хостеле, ему совсем не улыбалось. Всю дорогу фотография жгла Леви карман. Он ведь так и не успел ее рассмотреть, лишь выхватил два лица, прежде чем принять ее от Ури. Внутри постепенно нарастало какое-то неспокойное чувство, словно ему предстояло вскрыть чужое письмо с чересчур личными откровениями. Он хотел и не хотел смотреть на эту фотографию одновременно.

Зайдя в квартиру, он скинул ботинки и двинулся в гостиную. Половицы под его ногами неслаженно заскрипели. Леви не стал включать свет, большими шагами подошел к окну. Темнота казалась более подходящей декорацией для разоблачения чужих тайн, запрятанных в портмоне. В руках мелькнула фотография. Леви наклонил ее так, чтобы свет с улицы, который еще не рассеялся в подступающей ночи, упал на нее. На маленькой, величиной с ладонь фотокарточке был запечатлен он и еще молодой Кенни, что с какой-то затаенной гордостью держал племянника за плечо. Леви совершенно не помнил этой фотографии. Судя по всему, ему тут лет пять-шесть. На заднем фоне можно было различить кусочек колеса обозрения, так что, скорее всего, это было снято на ярмарке «Гамбургер-Дом», что проходила раз в три месяца. Мальчик с пугающей серьезностью во взгляде и его дядя, что высоко вздернул подбородок... Вот кого хранил Кенни в кошельке. Возможно, он просто когда-то засунул туда фотографию и потом забыл, а может, наоборот, всегда помнил о ней. В груди клокотала необъяснимая злоба, раскаленной лавой поднималась к самому горлу, наливала тело. Леви со всей силы швырнул фотографию в противоположный угол комнаты.

— Сукин ты сын, — одними губами сказал он и прислонился лбом к прохладному оконному стеклу.

На улице почти полностью стемнело. Фонари, выстроившиеся вдоль дороги, разом зажглись. Однажды он так же ждал Кенни с работы. Ему тогда было около девяти лет. Стояла зима, и в Гамбурге впервые лег снег. Более того, он шел весь день. Леви с пристальным вниманием наблюдал, как снежинки кружились в свете уличного фонаря. Это зрелище его несказанно завораживало. Часы показывали девять вечера, однако его одолело такое нестерпимое желание выйти на улицу, подставить лицо морозному ветру, ощутить, как скрипит под ногами снег, что он оделся и пошел вниз. Он любил зиму: она дарила какое-то необъятное чувство уюта. Леви обосновался во дворе и лепил снежки, после чего бесцельно кидал их в темноту.

— Эй, а ты какого черта не дома? — послышалось шипение Кенни за спиной.

— Просто, — безразлично ответил Леви, собирая вокруг себя снег для очередного снежка.

— Давай, пошли. А то примерзнешь задницей к земле, будешь тут торчать, — сквозь зубы сказал Кенни и стремительно двинулся в сторону подъезда.

Не успел дядя ступить и десятка шагов, как в спину врезался твердый, как лед, снежок.

— Какого хера? — оторопело выкрикнул Кенни и быстро обернулся. Леви смотрел на него с предельно серьезным выражением лица. — Поиграть захотелось?

Еще секунду Кенни просто стоял столбом, смеряя племянника сердитым взглядом, после чего в мгновение ока склонился над небольшим сугробом, сгребая широкой рукой горсть снега. Дядин снежок прилетел Леви прямо в правое ухо. Он никак не ожидал атаки, не думал, что Кенни отреагирует на это ребячество.

— Сейчас папочка покажет тебе, сосунку, как надо бить. — В Леви один за другим полетели снежки, так что в какой-то момент он, устав уворачиваться, опустился на землю и отчего-то засмеялся. — Чего ты ржешь? — Кенни обошел его и от души насыпал колючего снега за шиворот. Глаза слезились, из носа текло, руки превратились в ледышки, а Леви никак не мог успокоиться. На душе стало нестерпимо радостно. — Идем, коротышка, — раздался над ухом голос Кенни. Дядя вздернул его кверху за капюшон. — Нужно тебя высушить, а то ты как мокрая крыса.

В тот вечер они даже вместе пили чай.

Оглушительный вой сирены вырвал Леви из водоворота давних, смутных воспоминаний. Под окнами проехала машина скорой помощи. Надо полагать, кто-то, как и Кенни несколько дней назад, находился при смерти. Леви вздохнул. Нашел бы он слова, чтобы попрощаться с дядей, знай он заранее о его смерти?

Посмел бы кинуть ему в лицо упреки и обвинения в халатности и безразличии? Смог бы вообще сказать хоть что-нибудь? Присутствие Кенни всегда делало его немым, но, может, теперь им удастся поговорить. Хоть это получится до смешного односторонний разговор. С твердой решимостью завтра же пойти еще раз на кладбище, Леви отошел от окна. В глубине комнаты монотонно завибрировал телефон, после чего заиграла противная музыка. Кому еще что от него надо?

— Да? — устало ответил он в трубку. Номер телефона на дисплее был ему незнаком.

— Привет, это Эрвин Смит.

Сердце пропустило удар. Несмотря на то, что они обменялись номерами, он не ожидал больше услышать голос своего ночного попутчика. Даже если бы Леви захотел позвонить сам, номера Эрвина у него не было. Знакомства, завязанные ночью, обычно прекращались с наступлением утра. Эрвин Смит, к счастью, не знал этого негласного правила.

— А, да, привет. Не думал, что ты позвонишь.

— Я и… — на другом конце провода послышался гул машин. Очевидно, Эрвин был на улице. — Я и не собирался. Просто никак не могу найти церковь Святого Петра, с которой, ты сказал, открывается красивый вид на Альстер.

— Она в самом центре. Недалеко от городской ратуши. Трудно было вбить геолокацию?

— Не подумал, — лукаво отозвался Эрвин. — А она может быть сейчас закрыта?

Леви взглянул на наручные часы, и его тут же осенило, что уже восемь вечера. Значит, закрыта не только церковь, но и все магазины.

— Ты что, идиот? Разумеется, она закрыта. — Звонок Эрвина злил и казался бессмысленным. Он что, решил, что Леви ходячая карта или путеводитель?

— Что ж, — задумчиво произнесли в трубке. — Получается, я в центре города без каких-либо планов. Разреши попросить тебя все-таки провести мне индивидуальную экскурсию. С меня кружка пива в твоем любимом баре.

Леви молчал, после чего усмехнулся. Эрвин что, специально сначала пускал ему пыль в глаза, чтобы в итоге вытащить на вечерний променад?

— Или, может, пиво ты тоже не пьешь?

— Пью. Где ты?

— У закрытой церкви.

— Тебе придется подождать полчаса. От Нордштедта неблизко ехать, знаешь ли.

— Не проблема. До встречи, Леви.

Он положил трубку и опустился на кровать. Изнутри распирала необъяснимая, глупая радость. В душе поселилась надежда, что этот дурацкий звонок и неумелый подкат Эрвина — начало какой-то новой истории. Леви переодел рубашку, почистил зубы и надел башмаки. Однако, прежде чем закрыть за собой входную дверь, он вернулся в гостиную. Фотография валялась около ножки шкафа. Он аккуратно поднял ее и положил в собственное портмоне.

За кредитные карточки.

Словно хорошее, втайне любимое воспоминание.