Ограниченное благо (гет)

Талоны и очереди приучают людей к порядку. По крайней мере, так считает Тоня, которая придерживается правил, писаных и неписаных, послушно следует за линиями на указателях и никогда не перешагивает предупредительную линию у края платформы.

Одиночество пробирает до костей, сотрясает случайными ударами чужих локтей под ребра в транспорте.

Чей-то пушистый воротник лезет в лицо, мешает дышать. Попытки Тони отвернуться в другую сторону ни к чему не приводят. От женщины справа несет слишком приторными духами, дамочка слева чихает и будто бы нарочито громко шмыгает носом.

Тоня кривит лицо и старается отвлечься. Дорога до работы занимает слишком много времени и не приносит с собой ничего, кроме отдавленных ног, оторванных пуговиц и парочки не самых приятных историй.

Вот и Тонина станция.

— Извините! Разрешите! Дайте пройти!

Автобус выплевывает Тоню напротив перекосившейся остановки на краю города. Двадцать минут пешком — и она на месте. Тоня оставляет свое черное пальто на вешалке в шкафчике и надевает синий рабочий халат.

Впереди четыре бесконечных рабочих часа до обеденного перерыва. А перед глазами одно и то же: мелькающая туда-сюда иголка, дрожащая катушка с нитками и швы, которые Тоня куда-то ведет, словно собака-поводырь. Пальцы давно запомнили все однотипные механические действия, а внутри будто срабатывает секундомер, когда нужно изменять направление движения очередной строчки.

Тоня щелкает ножницами аккуратно, стараясь не испортить свой труд. Соседка справа рвет нитки одним уверенным движением. Обычно это было так. Но сегодня что-то у нее не выходит: нитки путаются, рвутся не там, где нужно, режут пальцы до крови. Тоня косится на нее и незаметно наблюдает. Соседка смотрит на багровые капли, медленно капающие на ткань, будто бы не понимая, что это такое. Потом всхлипывает и закрывает лицо руками. Её плечи неровно подрагивают. Тоня думает, что надо что-то сказать или сделать, но понятия не имеет, что же.

— Эй, — говорит она, неуверенно протягивая руку к трясущемуся плечу.

Соседка резко вскидывает голову, громко шмыгает носом. В ее глазах читается что-то бесконечно грустное и не поддающееся Тониному пониманию. Девушка отворачивается, утирает нос запястьем и пытается сбежать. Резко вскочив с места, она роняет на пол вспарыватель.

Тоня одергивает руку. Она болит будто от ожога. Взгляд на короткие пальцы дает понять, что кожа с огнем никак не могла соприкоснуться. Ей остается только вздохнуть и поднять соседкин вспарыватель с пола.

— Тоня! — окликает ее кто-то.

— Да?

Из-за машинки на нее глядят два зеленых глаза с искоркой.

— Не принимай на свой счет. Она вчера потеряла где-то свои талоны. Все. А она их несколько лет копила!

— А где потеряла?

— Она не сказала, наверное. Мне самой этой рассказали сегодня утром в раздевалке.

— Вот оно что…

Тоня не знает, чем закончить этот диалог, поэтому просто улыбается приятельнице и отворачивается. Воздух не желает входить в легкие, как только когда Тоня представляет, что бы стало с ней, потеряй она все свои талоны. Иголка снует туда-сюда, выдавая равномерный ритм, и постепенно дыхание приходит в норму.

Перерыв на обед Тоня всегда старается провести в компании подружек, хотя искать с ними встреч где-то помимо работы она и не пытается. Пока они трещат о чем-то своем, Тоня с легкой улыбкой на губах молча ковыряет вилкой в содержимом своего пластикового контейнера.

— Да, она правда все талоны потеряла. Собралась уже почти идти его забирать, пару месяцев оставалось, чтобы остаток накопить. Дома боялась оставлять все талоны, видишь ли.

— Поплатилась.

— И не говори!

— Тоня, а ты собираешь на них?

— Нет.

Только это и оставалось сказать Тоне. Ложь сама собой слетала с губ, Тоня уже и не задумывалась о том, что вранье, как правило, не несет ничего хорошего тому, кто им пользуется.

— И правильно! Ничего хорошего они собой не представляют!

— Да-да!

— Именно так!

Тоня понимает, что участие в подобных диалогах ничего приятного ей не несёт, но от этой дозы социализации никуда не деться. Совсем удаляться от общества никак нельзя, иначе будут косо смотреть и еще больше обсуждать за спиной. От подобных пересудов и так никуда не денешься. Зачем же накалять ситуацию?

Во второй половине смены Тонина соседка не появилась. Начальница бригады забрала все ее инструменты и недоделанное шитье и поручила доработать кому-то другому.

Тоня не знает, как реагировать на побег соседки. Приятельница сзади только фыркает каждый раз, когда Тоня останавливается и смотрит на пустующее место. От постоянных мысленных примерок на себя чужих страданий время для Тони летит незаметно.

Пальто послушно дожидается хозяйкиного появления на вешалке в шкафчике. Натруженные пальцы болят, поэтому пуговицы в петельки проскальзывают крайне медленно.

— Эй, Тоня!

— Да?

Перед ней, скрестив руки на груди, стояла начальница.

— Что ты сегодня видела? Что происходило с твоей соседкой?

— Она… Она не смогла оторвать нитку, порезала руку и расплакалась.

— Мне кажется, ты что-то не то вспоминаешь. Подумай еще раз.

— Эм… Ей стало плохо, и она ушла.

— Теплее. Почему ей стало плохо, ты знаешь?

— Нет. Даже догадок нет.

— В яблочко. Иди.

Тоня провожает взглядом удаляющийся силуэт начальницы, застегивает последнюю пуговицу и понимает, что почти опоздала на автобус. Теперь перед глазами мелькает неровная дорожка до остановки, а в висках бешено стучит кровь.

Синий бок автобуса скрывается вдали, как только Тоня вспрыгивает на бордюр у края дороги. Теперь единственный выход — идти по тропинке через пролесок и дворы малоэтажек на окраине, чтобы сесть на другой автобус. Легкие с шумом высвобождают остатки воздуха, а ноги сами ведут девушку туда, куда идти надо, но совсем не хочется.

По сторонам лучше не смотреть, иначе станет совсем страшно — собак и пауков никто не отменял. Тоня изучает дорогу под ногами, чтобы случайно не сделать шаг не туда, не оступиться, не встать во что-то отвратительное.

— Э!

Одинокий дерзкий выкрик в такой глухомани будто бы пригвоздил Тоню к земле.

— Стоять.

Из кустов вырисовывается фигура. Ее высокий рост заставляет Тоню непроизвольно отшатнуться назад.

— Стоять, говорю, — повторяет фигура тонким писклявым голосом. В руке у нее что-то опасно поблескивает. Тоне не верится, что у такой здоровенной девицы такой тонкий голосок, поэтому она не сразу и понимает всю неприятность ситуации.

— Стою.

— Вот и умница. Талоны есть?

— Немного. Зарплату задерживают, — отвечает Тоня и выуживает из кармана три оставшиеся талона.

— Давай сюда! — вопит фигура и выхватывает у Тони злосчастные бумажки. — А теперь иди отсюда.

Лишние вопросы не в Тонином стиле. И снова мелькает дорожка и кровь в висках. Только в этот раз бежит Тоня без разбору. Главное — быстрее скрыться из виду этой загадочной фигуры.

Силы на исходе, поэтому передышка организму просто необходима. Тоня решает, что лучше испачкаться, чем быть продырявленной, поэтому шагает прочь с тропинки, в тень большого дерева. Пару минут она стоит, согнувшись, упершись изо всех сил в колени, чтобы не упасть.

Постепенно картинка перед глазами перестает прыгать из стороны в сторону, а грохот из висков пропадает.

Теперь можно идти. Но тут Тоня боковым зрением примечает что-то у края тропинки. Чтобы что-то рассмотреть в сумерках приходится поднести находку почти к самому носу.

Это оказывается небольшая сумочка. Тоня дергает собачку на узкой молнии. Талоны! Да и сколько! Прозрение приходит не сразу. Это же потеря соседки! И что теперь делать?

Отправиться домой. На ум приходит только такое решение. Тоня всей душой верит в то, что первая мысль — самая лучшая, поэтому запихивает найденную сумочку за пазуху и возвращается на тропинку.

Огромные окна автобусов — это стекла картин мира, которые каждый из нас пишет на свой манер.

На дороге образовалась пробка. Тишину полупустого транспорта прерывают лишь редкие громкие мяукания, доносящиеся из корзины какой-то пожилой дамы.

— Тише, тише! — Пытается она угомонить животное, неловко пряча глаза, чтобы не встретиться взглядом с кем-то из недовольных попутчиков.

На следующей остановке заходит девушка, на ходу закрывающая зонт с нарисованным на нем милым енотом. Вся вода при этом оказывается на Тониных ботинках.

— Ой, простите, — начинает верещать девушка.

— Ничего, — отвечает Тоня, а сама морщит нос и продолжает смотреть на то, как две женщины, из-за аварии которых образовался затор на дороге, продолжают выяснять отношения. Девушка-инспектор даже не пытается вмешаться, просто заполняет бумаги на планшете, стоя рядом. Здорово им, должно быть, стоять вот так вот под дождем. Да уж, когда буквы на бумаге будут расплываться от воды, инспектор придет в полный восторг. Но Тоня уже этого не увидит. Автобус мчится дальше, пуская волны по темным и холодным лужам.

Всю ночь сомнения терзали Тоню. Простыни казались колючими и какими-то неродными. Будто кто-то прокрался в Тонину комнату, пока она была на работе, и заменил их.

Как только в ее черепной коробке возникала мысль о том, чтобы оставить талоны себе, совесть просыпалась и восставала. Тоня была бы рада принять такие праведнические установки, но с каждой минутой все больше и больше утверждалась в мысли, что святости в ней не наберется даже минимального количества.

Мысль о том, что если бы Тоня не отдала талоны, и была бы убита на той тропинке, то сейчас не пришлось бы мучиться, постоянно находилась на задворках сознания, но никак не желала выходить на свет. Ибо выйди она, Тоня схлопотала бы только очередную порцию ненависти к себе. А этого добра у нее и так предостаточно. Вот же бестолочь!

Под утро мысли собираются в огромную кучу, в запутанную сеть, в отвратительный ворох презрения, надежд и нерешительности. На работу Тоне приходится не выходить, а выползать.

Повесив пальто на вешалку, Тоня громко хлопает дверцей шкафчика. Удар металла по металлу не возымел желаемого будоражащего эффекта. Тоня удрученно вздыхает.

Сбоку кто-то шумно хлюпает носом. Тоня замирает, потому что ей казалось, что она одна в комнате. Неловко обернувшись через плечо, она замечает свою соседку, которая пытается снять куртку, но ее руки будто бы отказали, и у нее ничего не выходит.

— Давай помогу, — говорит Тоня. Она забирает из дрожащих рук девушки одежду, набрасывает на плечики и убирает в шкаф.

Соседка стоит не шелохнется.

— Знаешь, — начинает Тоня, — мне нужно тебе кое-что сказать.

Соседка вскидывает голову, кудряшки, заброшенные за уши, шаловливо высвобождаются и падают ей на лицо. Тоня собирается с силами и набирает полную грудь воздуха. И тут в комнату входит начальница.

— Что ты тут делаешь? Я же сказала, что пока что тебе не стоит приходить на работу.

— Я…

— Одевайся и уходи. Толку от тебя никакого. А ты, — говорит она, взглянув на Тоню с недовольством, — живо за работу!

Не добавив больше ни слова, начальница развернулась на каблуках и вышла из комнаты, не придержав тяжелую дверь.

— Ты что-то хотела сказать, — говорит соседка, утерев нос запястьем.

— Держись. Все будет хорошо, — с улыбкой говорит Тоня, а у самой сердце начинает колотиться с чудовищной частотой. Не теряя больше ни секунды, она выходит из комнаты следом за начальницей. Она еще не знает, что через пару дней соседку найдут в ее квартире, болтающей пятками над опрокинутой табуреткой. Её последний самостоятельный полет достигнет своей цели.

После работы Тоня отправляется в центр города. Она несколько раз пересаживается с одного автобуса на другой, прежде чем попадает в место назначения. Теперь перед ней череда бумаг, которые необходимо заполнить, разнести по кабинетам, собрать подписи и печати, а потом сдать их вместе с талонами.

Тоня мечется между кабинетами так же беспорядочно, как бегают мысли в ее голове. То она безумно радуется, что нашла талоны, то ужасно сожалеет о том, что так и не призналась соседке в своей находке.

С одной стороны, не каждая женщина может похвастаться тем, что смогла накопить достаточно талонов, чтобы забрать мужчину из Центра генетического воспроизводства населения. В голове Тони мелькают воспоминания о том, как она росла с остальными девочками, как их выпустили в огромный мир, выделив каждой комнату как у всех живущих и работающих женщин, как они обещали друг другу встречаться каждые выходные и как никто не сдержал этого обещания. Воспоминания о рассказах о войне, в которой погибло почти все мужское население, после которой окружающий мир был испорчен настолько, что женщины больше не могли самостоятельно рожать детей и для этого понадобились все научные достижения. Подобные мысли мурашками пробегают по Тониному затылку, из-за чего ее плечи непроизвольно вздрагивают.

С другой стороны, это все-таки не ее талоны. Соседка заслуживает иметь мужчину дома, наверное. Тоня была не уверена. Мужчина — это большая ответственность. Его надо кормить, за ним надо убирать. Возможно, устроить на работу или иногда выводить в город погулять. Или научить его делать все самостоятельно. Тоня помнит по чьим-то путаным рассказам, что мужчины выходят из того Центра, где они живут, совершенно неподготовленными к реальному миру. Их адаптация — женское дело. Да и вообще, все — это женское дело. Уголки губ непроизвольно опускаются, Тоня трет глаза, но продолжает свой путь между кабинетами.

Все бумаги на руках, и Тоне остается зайти только в один кабинет, где она сдаст все талоны, соседки и свои накопленные, и ей выдадут мужчину. Глубокий вдох. Глубокий выдох. Три отрывистых удара — и дверь открывается.

Домой они едут на такси. Мужчина оказался совсем не таким, как представляла себе Тоня. Он всю дорогу сидит и крутит в руках ремешок от дорожной сумки с вещами, которые им выдают по выбытию из Центра. Тоня всю дорогу делает вид, что смотрит в окно, но сама косится на своего спутника. Ее завораживают его зеленые глаза, которые он очень мило щурит, если о чем-то задумается, и привычка поправлять челку, так и норовящую упасть на лицо.

Мужчина никак не вписывается в те стандарты, которые уже успела придумать для него Тоня. Он не особо высокий, не может похвастаться горой мышц, силой и ловкостью. Но это несоответствие никак не отменит того факта, что он как был, так и остается мужчиной, попавшим в единоличное распоряжение Тони.

— Ты тут живешь? — безэмоционально спрашивает он, рассматривая Тонину комнатушку.

— Да.

— Мило.

Молчание.

— Где можно оставить вещи?

— Шкаф вот тут.

— Спасибо.

Молчание.

— И что я должен делать?

— А что ты умеешь?

— Смотря что ты хочешь, — он снова поправляет челку.

— Я не знаю, — честно признается Тоня, вскидывая подбородок.

— Я могу, — начинает мужчина, потянув за ремень штанов, чтобы выдернуть его.

— Нет, — вдруг почему-то испугалась Тоня, хотя сама уже много раз ходила в дома развлечений, куда некоторые женщины отправляли своих подопечных работать. Но сейчас что-то было неправильно, что-то было не так.

— А что тогда?

— Ну, — Тоню одолели раздумья. Ответ пришел в один момент. — Наведи порядок в шкафу, раз ты хочешь разложить там свои вещи.

— По какому принципу разложить вещи?

— Эээ… Давай я тебе помогу, и разберемся в процессе.

— Ты уверена? Возможно, тебе стоит отдохнуть…

— Завтра выходной, так что успею.

Мужчина кивает и идет к шкафу. Тоню передергивает, вся нелепость ситуации резким подзатыльником обрушается на ее голову.

— А что теперь?

— Давай приготовим поесть.

— Поесть? Я не умею. Нас кормили уже готовым.

— Давай я помогу. Тут, конечно, мало места, ведь всего плита и столик, но нам хватит.

— Спасибо. Слушай, я хочу отлить. Почему унитаз и душевая кабинка отделяются от остальной комнаты только такой хрупкой перегородкой? Тебя это не смущает? А как же уединение?

— У всех так. Экономия места. Когда ты живешь один, тебе как-то все равно.

— Но сейчас ты уже не одна.

— Сделай одолжение, просто иди. Не буду я смотреть. Не переживай.

— А я и не переживаю.

Мужчина отходит, а Тоня начинает доставать продукты из маленького холодильника. Ощущение неправильности никуда не уходит, неприятным холодком расположившись в груди.

Ужин выходит вполне сносным, если не брать в расчет то, что мужчина умудрился порезать пальцы и залить всю морковь, которую он нарезал, кровью.

Теперь он, неловко ухватившись пострадавшими пальцами за ложку, уплетает за обе щеки какие-то остатки на тарелке. Тоня моет посуду. Низко и плотно, словно туман, в комнате висит тишина.

Мужчина приносит свои приборы и тарелку, стоит и ждет рядышком, пока Тоня освободится и возьмет их. Потом он вытирает полотенцем чистую посуду и составляет в шкафчик.

Тоня стоит, упершись ладонями в мойку. Мужчина — у окна, увлеченно наблюдает за чем-то. По крайней мере, так кажется Тоне.

— Темнеет, — сосредоточенно выдает он.

— Я вижу, — отвечает Тоня и начинает теребить указательным пальцем отваливающуюся от стены плитку.

— Где у тебя включается свет?

— Свет я не включаю. Это дорого. Я ложусь спать рано.

— Уже сейчас будешь?

— Да. Мне нужно в душ, — наконец, смогла признаться Тоня. На самом деле, в туалет ей тоже давно уже хочется, но она стесняется. Боится, что никогда не привыкнет.

— Мне постоять еще вот так вот, уставившись в окно?

— Было бы неплохо, — отвечает Тоня, а сама хватает полотенце и резко запрыгивает в душевую кабинку.

В этот раз вода не помогает напряжению и тревогам отступить. Она просто делает тело мокрым, а от этого Тоне ни капельки не легче. Мочевой пузырь приходится облегчить там же, стоя. Тоне мерзко от самой себя, аж передергивает.

— Можно мне тоже в душ? — спрашивает мужчина, когда Тоня возвращается.

— Иди.

— Полотенце у меня есть, не переживай.

— А я и не переживаю, — отвечает Тоня, вздрагивая. Дежавю. Сомнений быть не может.

Мужчина уходит на небольшую перегородку, а Тоня запрыгивает в холодную кровать. Когда она только перестает стучать зубами и начинает согреваться, одеяло с нее стягивают.

— Много места я не займу, — говорит мужчина, устраиваясь на краю.

— Ты со мной будешь спать?

— А где еще?

— Да, действительно, что-то я не подумала об этом.

— На полу спать холодно. А больше мест нет.

— Ладно. Хорошо. Спи. Только мне не трогай.

Тоня отворачивается к стенке, тянет одеяло на себя. Мужчина пытается урвать себе хоть кусочек, пододвигается ближе. Они упираются друг в друга спинами, и только тогда одеяла хватает обоим. Тоню трясет. Она не в своей тарелке. И тут она понимает, что мужчина испытывает то же самое.

Она вздыхает и садится.

— Вставай.

— Зачем?

— Собирайся.

— Зачем?

— Я тебя отпускаю. Ты свободен. Иди, куда хочешь, делай, что хочешь!

— И куда я, по-твоему, могу пойти?

— Не знаю! — срывается крик с губ Тони.

— Тише, не кричи. Соседи могут пожаловаться, наверное.

Мужчина сидит напротив нее на кровати, сгорбившись, и мнет руками край одеяла.

— Я не кричу, — говорит Тоня, а сама всхлипывает. Слезы приходят неожиданно, и просто так уже не уйдут.

— Я что-то сделал не так?

— Нет. Ты… Ты… Ты не должен был мне доставаться! — поток рыданий сотрясает Тоню.

— Но ты накопила талоны и сделала все необходимые документы. Все правильно.

— Это были не мои талоны! Тогда ты должен пойти к моей соседке. Это были ее талоны.

— Она их тебе отдала?

— Она их потеряла, а я нашла!

— И не вернула?

— И не вернула!

Мужчина не находит, что сказать. Тоня утыкается лбом в колени.

— Мне некуда идти, и я ничего не умею. Что я буду делать без тебя?

Тоня поднимает голову и смотрит удивленно. Он сейчас серьезно? Он правда так считает?

— Ты мне нужна, — продолжает мужчина. — А я нужен тебе. Зачем-то же ты меня все-таки забрала.

Тоня молчит, и только моргает часто-часто.

— Иди сюда, ложись, — говорит мужчина, и тянет Тоню за руку. Она поддается и снова ложится в кровать. Он накрывает Тоню одеялом, обнимает одной рукой и прижимает к себе. Тоня хотела было сопротивляться, но ей почему-то становится так тепло и спокойно, что сон приходит сам собой.

А мужчина тем временем лежит и думает обо всех обещаниях, которые были даны ему в Центре. Он столько раз слышал, что за его многодневную работу с подрастающими мальчишками его оставят там навсегда. Столько раз! Ему говорили, что он не станет чьим-то «домашним питомцем», что никто не будет оценивать его в количестве талонов.

Да вот только была ли хоть капля правды в тех словах? Так много было сказано, но теперь он лежит в холодной маленькой комнате и прижимает к себе малознакомую девушку. Он держит ее так крепко, что руки немеют, и начинается тремор. Но мужчина не отпустит. Это он знает точно.