Не свои (джен)

Он не пришел.

Какаши недоуменно смотрел на часы в кабинете. А руки перебирали, считали, раскладывали. Архивная комната — это пыльный, багровый сумрак, бойница под потолком и книги. Семьдесят лет бюрократии в ребрах рассохшихся стеллажей, архивные копии утерянных при нападении Пейна свитков и книг.

Наконец он не выдержал, распахнул дверь и вышел.

Вряд ли миссия, — думал он, вставая у окна коридоре, — да, вряд ли. В Конохе за стеклами охватил все безжалостный майский цвет, буйный, белый и переменчиво-теплый. Он бы сказал, — Какаши хмыкнул на свои мысли. Окно хотелось открыть, жаль, жирно и неаккуратно закрашенная ручка на раме не поддавалась. В щелях задул ветер.

Локтями упав на крохотный подоконник, Какаши закрыл глаза, подперев подбородок руками. Не думая ни про пыль, ни про белую шелуху краски на рукавах, сонливо мечтая о том, чтобы башня хокаге в его жизни осталась только как место раздачи миссий и смены патрульных АНБУ когда-то давно. Тот самый, красный левый угол у двери, где он провел сознательную часть юности.

Как же он не хотел становиться хокаге.

Какаши зевнул. Выпрямился и отряхнул рукава беспокойно и хмуро. Когда он закончил с бумагами, было около двух, и может не стоило ждать так долго. Он оглянулся вокруг, неосознанно ожидая поддержки. Может зайти за ним стоило, как в тот раз, на прошлой неделе, тем утром. Тогда еще дождь был. А потом еще что-то цвело по округе. Он ведь подумал об этом, и почему не зашел? Кохай, кажется, рад был… Он вообще рад был видеться чаще.

Он не скрывал, никогда, ведь Какаши почти что не приходил, пока он находился в больнице. Не мог, хоть и не слышал ни слова упрека за это. Заглядывал, когда было время, махая рукой из дверного проема, брал стул от стены. Говорил не то чтобы много, да и много расскажешь ли. О войне? — нет. О мире? От мира голова уже пухла.

«Это все эти игры с Цунаде…» — говорил он, устало закрыв глаза, и сгорбленно припадал на кровать.

«Я понимаю».

Шорох из-под плотного одеяла. Какаши брал болезненно-теплую руку в свою.

«Вы так устали».

Тензо не злился.

Через пять месяцев после нежданного возвращения, его наконец отпустили. Он вышел из здания, нервно застегивая под горлом ворот светло-бежевого плаща, и Какаши, крепко прижав Тензо к себе за плечи, наконец-то почувствовал облегчение.

— Я, похоже, промерз до костей, — он усмехался, выпутываясь из его рук и жмурясь на теплое майское солнце, ласково гладящее по голове.

— Конечно, — сбивчиво говорил он, отдавая Какаши справку о выписке и чуть расслабляясь, — я здоров только формально. Но теперь мне хотя бы можно вернуться домой. И даже работать. Понемногу.

— А твой..? — Какаши мотнул головой, вспомнив, что на себе не показывают, когда потянулся к левому уху. Тензо робко почесал висок кончиками пальцев.

— Извини.

— Нет-нет, ничего, — он вздрогнул, широко раскрывая глаза, и поднял руки в каком-то утешающем жесте. — Они говорят: не все сразу.

И улыбнулся, поежившись с легкого ветра в неровно выстриженный затылок.

Это было две недели назад.

* * *

Дверь не поддавалась — подергав за ручку, Какаши снова попробовал постучать, разнося гулкий звук по пустой лестничной клетке. И все-таки было заперто изнутри.

— Это я, открой.

Его голос грохнул о стены короткого коридора, затихая где-то снаружи. Какаши прислушался. На перилах нагретого солнцем балкона, чивкая, прыгали воробьи. Он вздохнул и, сунув руку за спину, в подсумок, решил, что выбора нет. На его дне, где-то под книжкой и рабочими свитками, он наконец нащупал и вытащил ключ, вернее его деревянную копию, когда-то давно отломленную у Тензо от пальца. Без разрешения. Какаши виновато закусил нижнюю губу по маской, не решаясь признаться, зачем это сделал. В ту ночь Тензо был сильно пьян.

Как и предполагалось, дубликат протолкнул оставленный в скважине ключ, звонко стукнувший об пол за дверью.

Он не заметил тогда.

Закрыв дверь и не разуваясь, Какаши вошел, смотря на серое, тихое запустение. Многие вещи исчезли: в ящиках — он заглянул в парочку — ничего, даже пыли, вместо света в прихожей только черный плафон и пустой щелчок выключателя. Он хмуро двинулся к запертой спальне, обходя пустоту вместо низенького стола посреди большой комнаты. Да, здесь все было готово. «К побегу», — он отогнал эту мысль, входя.

Если бы он пришел раньше, то знал бы. Например, утром, как и хотел. Но почему-то не сделал. Тензо был тут и, кажется, никуда не собирался бежать; спал, свернувшись, одетым, подобрав к животу босые, похоже, замерзшие ноги. Но стоило сделать шаг в комнату, он буквально за доли секунды очнулся и сел, вынуждая Какаши отпрянуть.

— Свои.

С его руки насмерть сорвался кунай, который Какаши тут же поймал на лету. Тензо непонимающе-сонно посмотрел на него, провел рукою по волосам. Подойдя, Какаши обеспокоено присел рядом:

— Что с тобой? — перехватил тусклый взгляд.

— Что?

Вдруг, болезненно изломив рот, Тензо качнулся, роняя лицо в ладони. Сжимаясь всем телом и выдыхая со сдавленным стоном. Какаши лишь ждал, придерживая его за плечо, и не глядя взялся за край тонкого пододеяльника, когда, подняв голову, Тензо снова посмотрел на него.

— У тебя кровь... — он потянул жестковатую ткань к себе и осторожно приложил Тензо под нос. Несколько раз промокнул, стараясь, чтоб не размазать.

Он уже видел такое. Все от того, что тот слишком резко вскочил. Какаши расстроенно опустил руки. Он знал, что кохай принимал какие-то таблетки от головокружений, но не знал ни названия, ни даже как они выглядят. Как же несправедливо.

Тензо чуть склонил голову, тихо сказав:

— Я проспал. Простите, — он был все еще бледен, — за беспокойство.

Посмотрев, как он притискивает руку под грудь, Какаши, начал снимать перчатки:

— Ты спал так?

Тензо заторможено потянул водолазку пальцами, а потом растерянно себя оглядел.

— Не помню как лег, — наконец проговорил он. — Вчера... паршиво себя чувствовал. Под вечер в смысле.

Придержав его голову, Какаши положил ладонь ему на лоб, потрогал щеки.

— Наверное, у меня фантомные боли, — проговорил Тензо, устало прикрывая глаза.

Какаши покачал головой, склоняя его к себе и трогая спину по водолазкой:

— Я сомневаюсь, Тензо.

Он чуть дергался от прикосновений.

— У меня точно фантомные боли.

В комнату заглянуло блеклое солнце.

— Семпай,...

— Что у тебя точно, — Какаши аккуратно одернул водолазку за край, — так это жар. Ты мокрый насквозь. Ложись.

Он стал расправлять сбитое одеяло.

— Послушай.

— М?

Беспокойно сминая в пальцах жестковатую ткань, Какаши спросил:

— Может тебе вернуться в госпиталь? — он совсем не хотел этого, но чувство тревоги не унималось.

Подавившись коротким кашлем, Тензо, моментально изменившись в лице, нервно от него отмахнулся:

— Я не болею. Просто переутомился должно быть... — он лег на бок, стискивая себя руками и позволяя укрыть. — Мне надо просто чуть-чуть отдохнуть...

И замолчал, сворачиваясь под одеялом.

Не вставая с края кровати, Какаши развернулся спиной, сгорбливаясь со вздохом и упираясь руками в колени. Не обернулся, когда ему вдруг показалось, что кохай потянулся к нему, но потом передумал. Вспомнил зачем-то. Однажды он видел в щели дверного проема, как Тензо пытался встать на ноги. Он не должен был видеть. И слышать не должен был: Тензо упал, едва сделав шаг, и тогда, кажется, они еще оба не знали, как глубоки последствия его травмы.

Какаши сжал пальцами переносицу, жмурясь и чувствуя едкую горечь во рту. Он тогда не вошел. Не посмел, почему-то решив, что Тензо этого ему не простит, хотя, может быть, стоило.

— Два-три дня.

— Что?

— Если, — Какаши, покачав головой, обернулся и посмотрел Тензо в глаза, — если тебе не станет лучше в течение этого срока, понимаешь, что будет? Ты выглядишь больным. Я не бог весть какой врач, но даже я это вижу. Лежи.

Он поднялся и, оглянувшись в невнятных раздумьях, быстрым шагом вышел из комнаты. Встав потемках узкого коридора, Какаши перебил тревожный внутренний голос: «Соберись!» — мысленно приказал он себе, встряхнулся и ударил ладонью по низкому выключателю на стене. В ванной зажегся свет.

Не то чтобы Тензо часто болел раньше, но как и любой шиноби, он деревню без самых элементарных медикаментов не покидал. От оперативников никто не требовал знаний уровня ирьенинов, но отравления и инфекции становились причиной смерти во время длительных миссий едва ли не чаще, чем раны. Какаши, помятуя, что он ничего не нашел по ящикам в прихожей, предположил, что аптечку стоит поискать здесь. Предположил верно.

Он вернулся со стаканом воды в руке и шитым плотным пеналом, в котором как правило носили ампулы и шприцы.

— Вот, выпей, это от температуры, там таблетка. А это я еще у тебя антибиотики нашел, может вколоть на всякий случай? — Тензо снова сидел и держал руку под носом, — Опять идет?

— Немного. Так, остатки, — пробормотал он, смотря на темные разводы на коже, и потянулся за стаканом, но первым делом, подумав, приложил его к переносице. Затем ко лбу. И только потом быстро выпил его содержимое.

— Может мне остаться?

— Нет-нет, не стоит. Я не хочу причинять неудобств. От меня и без этого одни проблемы.

— Вовсе нет, да и мне не сложно, зачем ты так, Тензо?

Тот безразлично пожал плечами и поставил пустой стакан на пол возле кровати.

— Я приду завтра.

— Я буду рад, семпай.

— Мне, — он вздохнул, расчесывая пальцами волосы, — мне правда не сложно, просто…

«Просто что?» — Какаши замолк на полуслове, так и не найдя, что сказать.

— Выздоравливай, хорошо?

Не дожидаясь ответа, он вышел из комнаты и закрыл дверь. В конце концов, вряд ли Тензо хотел слушать какие-то оправдания.

* * *

Он проснулся с ощущением, будто его долго били по голове.

Лег на живот. Костяная скорлупа онемения застыла на лбу, по обе стороны носа, и не сходила. Только давила сильней. Морщась под ней, как под маской, Тензо вытащил руку из-под подушки и потянулся к левому уху. Он помнил, что снял слуховой аппарат, полупроснувшись посреди ночи; просто хотел убедиться.

Разумеется, он не услышал щелчка. Ни звука, только сухое трение пальцев. Да, он надеялся до сих пор. Он привык надеяться на лучшее, — думал Тензо, нащупывая слуховой аппарат в складках простыни и надевая его. Сквозь окно резался белый свет. Жар за ночь не спал, это чувствовалось; сев, Тензо не сдержавшись закашлял.

Он не знал, ни сколько времени было, ни сколько он пробыл во сне. Одинаковая усталость. Все одно, как если бы он проспал всю жизнь, как если бы не ложился и вовсе. Опершись на колени, Тензо поднялся.

Неприятное чувство от вареной отечности тела и мяклости мышц, заглушала потребность прогуляться в санузел, что он и сделал. Ноги держали крепко, хоть и казались чужими, так же, как руки, когда он, уже стоя в ванной, набирал теплую воду в сложенные ладони. Ему нравилось само ощущение от воды, словно нежное, ласковое поглаживание. Из груди снова вырвался кашель, влажный, заставившись опереться на бортик раковины.

Тензо поморщился, скривив рот, и сплюнул:

— Проклятье.

Он снова сунул руки под воду.

Дрожащие.

Разведя себе еще одну таблетку жаропонижающего, Тензо вернулся в спальню и снова лег, забираясь под одеяло. «Хочешь выздороветь — двигайся», — апатично подумал он отчего-то, закрыл глаза и стал прислушиваться: цоканье капель в ванной, какие-то голоса с улицы.

«Двигайся»… Легко сказать.

Когда у тебя травма органов равновесия, это чудо, если ты можешь хотя бы встать на ноги. Он точно не знал, что осталось от его внутреннего уха тогда, но те 5 или 7 процентов слуха, что удалось сохранить, все решили. Да, ему повезло. Он всего лишь полуоглох. Он знал, что будет страдать от головокружений всю жизнь. Новую жизнь без резких движений.

Он правда смирился. По крайней мере его полезность иссякла для всех.