Выйти замуж за мага! (гет)

До девятнадцати лет жизнь Петунии Эванс текла своим обычным, очень нормальным и правильным чередом. И нормальность, и правильность этой спокойной, не тревожимой ни страстями, ни сомнениями жизни не мог нарушить даже тот выбивающийся из общей колеи факт, что её младшая сестра была ведьмой. Да, ведьмой, самой настоящей рыжей ведьмой, умеющей колдовать и летать на метле и выпускающейся в этом году из не менее настоящей — и такой же ненормальной — школы для волшебников.

Разумеется, Петуния не завидовала. Ни чуточки — ни сейчас, ни в далеком-далеком детстве. Только написала письмо директору этой самой школы и даже отправила его в Хогвартс с совой, как обычно поступают настоящие волшебники. А потом почти месяц проплакала, получив отказ.

Она уже давно смирилась с тем отказом, навсегда распрощалась с мечтой колдовать вместе с младшей сестрой и перестала плакать.

Теперь Петунию Эванс окружала исключительно спокойная и правильная жизнь, и девушка уже мысленно готовилась ко дню, когда сможет написать напротив своего имени фамилию «Дурсль».

В восемнадцать лет Петуния уехала из Коукворта, чтобы поступить на курсы печати в Лондоне. Она удивительно быстро нашла работу в офисе, где и встретила одного чрезвычайно скептичного и упрямого младшего администратора Вернона Дурсля, который (и это самое главное!) не имел абсолютно никакого отношения к миру магии. У него была идеально правильная машина и стремление делать самые обычные вещи. К двум месяцам их общего знакомства он уже пригласил её на несколько скучных (нормальных, совершенно нормальных и не вызывающих никакого душевного волнения) свиданий. Он не говорил о себе ничего необычного и высказывал совершенно предсказуемые идеи о мире, а Петуния мечтала (не мечтала, скорее, просто следовала своему же плану на будущее) о том, когда он наденет кольцо ей на палец. Тогда ее будет ждать семейная жизнь, вдали от родного дома, семьи, сестры и… вдали от друзей сестры — тоже. Тогда Петуния будет в безопасности от предметов, ведущих себя странно. Например от чайника, в шутку заколдованного Лили, который теперь насвистывал мелодии из черно-белых музыкальных фильмов, когда мимо него кто-нибудь проходил. Вдали от долгих бесед о вещах, которые сама Петуния не могла понять, таких как «квиддич» или «трансфигурация».

— Туни! — по старой детской привычке позвала сестру Лили, отворяя дверь в уже почти бывшую комнату Петунии. — Спускайся, к нам гости приехали.

— Твои друзья из той странной школы?

— Из Хогвартса, да, — кивнула Лили, не возражая против определения Школы чародейства и волшебства «странной». В конце концов, она действительно была именно такой: странной и чудаковатой, но при этом еще и безумно интересной, веселой… родной, ведь за годы обучения Хогвартс стал для очень многих учеников вторым домом, иногда даже более любимым, чем первый.

— Твой парень тоже приехал?

— Я же говорила тебе, помнишь? Джеймс с друзьями приехали к нам на уик-энд. Родители не возражают.

— И… — Петуния запнулась и невольно покраснела. Это единственное, что не давало ее сердцу окончательно впасть в блаженную апатию. Контролировать чувства Петуния пока еще не умела. — Они приехали той же компанией, что и в прошлом году?

— Ага. Джеймс, Сириус, — сердце совершенно предательски пропустило один удар, — Ремус и Питер.

— Ясно. Я… скоро буду.

— Отлично! — Лили просияла. — Поможешь нам с мамой на стол накрывать.

— Да… Да, конечно, — мысли Петунии были уже далеко отсюда, они замерли в одном похожем солнечном летнем дне, когда Лили впервые пригласила в дом школьных друзей и познакомила с семьей своего молодого человека, настояв, чтобы и Петуния вернулась на это время из Лондона. Лучше бы не возвращалась. Потому что стоило ей только заглянуть в серые глаза тогда ещё незнакомого мальчишки (мага! Да еще и младше неё на целых полтора года!) — и всё, полный провал, крушение бережно выстраиваемого целый год спокойного, обычного, нормального мира.

Не то чтобы это была любовь с первого взгляда… Нет, конечно, нет. И любовью Петуния это даже в мыслях не назвала бы. Но — как бы то ни было — Сириус Блэк слишком крепко засел в её мыслях после той встречи годичного срока давности.

«Если я… Если?»

И, разумеется, Петуния совсем не волновалась, спускаясь в этот вечер вместе с сестрой в гостиную. Не волновалась, сухо — с едва сдерживаемым порывом — кивая гостям с заученной, набившей изрядную оскомину фразой:

— Добро пожаловать. Рада… рада снова видеть вас.

В конце голос у неё немного сорвался, а Джеймс с друзьями удивлённо переглянулись. Видимо, они ожидали прежней холодности и презрения, но все же… Оставаться холодной и дальше Петуния просто не могла, да и прежней уже давно не была.

«Ну же, возьми себя в руки! Это всего лишь приветствие. Всего лишь… приветствие…»

А за прошедший год Сириус стал ещё красивее, засиял ещё ярче, как звезда, в честь которой был назван. И Петуния — почти против воли — подумала о том, что это имя ему очень подходит.

Не звезда — просто человек, маг, лучший друг парня её сестры — был таким же ярким, как и его тезка в ночном небе. И от этого почему-то щемило в груди. Почти до... боли, и Петуния знала, что к тому же Вернону Дурслю, например, у нее никогда не будет таких же чувств: ни болезненно-обреченной пустоты в душе, ни сердца, что замирает от волнения при одном только взгляде и… С Верноном этого всего, совершенно точно, не будет. А от Сириуса Петуния сходила с ума, хотя с момента, как она его снова увидела, прошла всего пара минут.

«Как же пережить этот уик-энд? Как же пережить его и не… не влюбиться окончательно?»

Сейчас это представлялось ей миссией абсолютно невозможной.

— Давайте ужинать? — предложила Лили, разбивая звонким голосом неловкое молчание, повисшее над гостиной. Петуния молча проглотила ещё одну заготовленную заранее фразу: «Ужин подан, прошу к столу». В конце концов, соблюдения безупречного этикета от неё здесь никто не требовал. Да и эти гости — гости Лили, и с ними Петунии вовсе не обязательно было лицемерить, притворяясь радушной хозяйкой, хорошей сестрой или милой и веселой сверстницей, которая могла бы стать их другом.

Петуния такой не была, и, по большему счёту, это всё её касалось до прискорбного мало. Её это вообще никак не касалось! И Петуния не была уверена, что хотела бы что-то изменить.

Ужин прошёл в оживлённой беседе родителей с гостями, в которую то и дело встревала со своими замечаниями, шутками и пояснениями Лили. Атмосфера за столом царила весёлая и непринужденная, только Петуния молчала весь вечер, при первой подходящей возможности исчезнув за дверью своей комнаты всё такой же немногословной и равнодушной к происходящему тенью. Казалось, её отсутствия даже и не заметил никто.

Упав на кровать, Петуния уставилась на потолок, будто не видя его, а блаженная, такая желанная тишина в комнате нарушалась доносящимися с нижнего этажа голосами, иногда сменяющимися взрывами слишком бурного веселья. Петуния закрыла глаза.

«Надоело. Хорошо, что меня с ними нет».

Послезавтра должен был приехать Вернон, и она ждала этого, как своего личного спасения от… от чего-то, что появилось в этот вечер вместе с приездом гостей и что могло бы — грозило — изменить её слишком сильно.

«Что я здесь делаю?.. Стоило просто остаться в Лондоне, все эти поездки домой ни к чему хорошему не приводят», — подумала Петуния перед тем, как уснуть.

Проснулась она через несколько часов. За окном было темно, будто глубокой ночью, а в доме царила непривычная тишина. «Все спят?»

Пару минут Петуния тщетно прислушивалась, силясь определить, действительно ли все гости и хозяева дома уже легли спать. Случайно встретиться с кем-либо по дороге в ванную или на кухню девушке совсем не хотелось, но тишина не нарушалась ни разговорами, ни смехом, ни неясными шорохами в коридорах, как часто бывает, если в доме живет ведьма, и Петуния решила рискнуть. За ужином она ничего толком не съела, и теперь желудок настойчиво напоминал ей об этом очень неприличным бурчанием — будто лягушку под платьем прятала. Поэтому Петуния встала с кровати, открыла дверь, прошла коридор и тихо, почти неслышно спустилась вниз по лестнице на первый этаж — а оттуда сразу на кухню, быстрым шагом миновав гостиную. И нерешительно замерла в дверном проеме, потому что кухня не была пуста: за столом, гораздо меньшим, чем стол в столовой, сидела Лили, осторожно держа в руках дымящуюся кружку с кофе, горький аромат которого наполнил тесную и полутемную комнату.

— Это ты, Петуния? — щурясь, спросила Лили и поставила кружку на стол.

Петуния поморщилась, мимоходом отметив, что Лили снова не взяла подставку под чашки и на лакированной поверхности стола теперь наверняка останется след — коричневое полукружье от кружки, по краям которой сейчас стекала пара капель кофе. Аккуратной Лили никогда не была, и во времена, когда они ещё жили вместе, Петунию это страшно раздражало. Теперь от былого раздражения осталось всего несколько капель, к тому же… Петуния уже давно здесь не живёт.

— Я думала, ты спишь.

— Сама-то чего кофе на ночь пьёшь? Вредно же.

— Ну, — Лили заговорщически понизила голос, шепнув: — Если хочешь, в турке осталось немного. Как раз на ещё одну чашку хватит.

Петуния собиралась было возмутиться и отчитать сестру, но вместо этого прошла мимо неё к плите и, потянувшись, достала из верхнего ящика свою любимую чашку. Кофе, и правда, хватило на вторую порцию.

— Где все? — присев рядом с Лили и поставив чашку на деревянную подставку, спросила Петуния.

— Вот не можешь ты без этих ужасных подставок, да? — шутливо заметила Лили, и старшая Эванс неожиданно спокойно кивнула:

— Да.

— Родители уже спят, а ребята захотели пройтись перед сном.

— А ты почему с ними не пошла?

— Хах! Ночные прогулки — это не моё, Туни.

— Сейчас ночь?

— Полночь близится, — самым загадочным тоном прошептала Лили и драматично закатила глаза, явно кого-то изображая. Кто именно был образцом для этой импровизированной пародии, Петуния не знала, но получилось все равно очень смешно, и девушка спрятала тихий смешок за изящной фарфоровой чашкой.

— Вот всегда ты так, Туни, — с неодобрением покачала головой Лили. — Если смешно, надо смеяться, если хочется улыбаться — улыбайся! А ты постоянно — с самого детства — себя сдерживаешь! Будто бы мир рухнет от того, что ты позволишь себе быть хотя бы немного искренней.

— Не вижу в этом ничего плохого, — помолчав, по-прежнему очень спокойно возразила Петуния и отпила из чашки ещё один маленький глоток кофе.

— Но так же совсем не чувствуется радость! — со свойственной ей порывистостью и горячностью воскликнула Лили, тут же прикрыв рот рукой, когда Петуния шикнула на неё: «Тише ты, родителей разбудишь». — Прости.

— Все нормально.

— Слушай, а этот… хм… Вернон, ты его любишь?

— Мама тебе и про Вернона рассказала? — с недовольством поджала и без того тонкие губы Петуния.

— Ага. Я, кстати, тогда обиделась, что не от тебя о нём узнала, — укоризненно заметила Лили, и Петуния отвела взгляд в сторону.

— Да тут и рассказывать особо нечего…

— Так ты его любишь?

— Наверное, — уклончиво ответила Петуния.

«Наверное, нет».

— Правда? — Лили недоверчиво посмотрела на сестру, и Туни вздохнула:

— Правда.

«Правда?..»

Иногда Петуния думала о том, что с Верноном Дурслем ей спокойно именно потому, что сам он не вызывал у неё никаких чувств. С ним было просто, ровно и спокойно — и, в общем-то, эти слова были всего лишь подходящими синонимами к «равнодушию».

— Знаешь, мне показалось, что ты сегодня была оживлённее, чем обычно, — начала издалека Лили. Она размешивала в кружке остатки сахара — Лили, в отличие от сестры, всегда любила сладкое, — и ложечка звонко ударялась о керамические стенки.

Петуния на мгновение замерла, а затем незаметно перевела дыхание.

— Вот как?

— Ага, ты казалась очень радостной, когда с ребятами здоровалась.

— Радостной? — Петуния готова была услышать, что она была странной, смущающейся, волнующейся, неприязненной, но… радостной? Разве она тогда радовалась хотя бы чуть-чуть?

— Поэтому я подумала, что ты… — продолжила Лили и оборвала себя на полуслове, неловко рассмеявшись.

«Может, это…»

— Что?

— Может быть, ты была рада видеть кого-то… особенного?

«Особенного? Так вот, как это называется…»

— Скорее всего, — Петуния сделала короткую паузу и как-то неопределённо посмотрела на сестру, — Вернон сделает мне предложение на этих выходных, — продолжила она, чуть повысив голос, словно пытаясь заглушить звук бешено бьющегося о грудную клетку сердца. При мысли о том, что она — в самом деле — могла встретить кого-то «особенного», кровь приливала к щекам и мысли путались. Петуния даже на мгновение порадовалась, что Вернон для неё никогда не был таким же особенным и желанным, как… как…

— У вас, я смотрю, всё заранее спланировано, да? Никаких потрясений? Никаких сомнений, страстей, разочарований?

— Что хорошего в разочарованиях?

— Не дают соскучиться, — пожала плечами Лили так, будто эта простая истина была всем в мире известна и странно, что одна только Туни об этом не подозревала.

— Я и так не скучаю, — несколько раздраженно фыркнула Петуния. Лили сейчас откровенно смеялась, однако в зеленых глазах не было ни смешинки.

— Неужели? И ты… счастлива?

— Я в порядке.

— В порядке — это не то же самое, что счастье, Туни.

Петуния промолчала, возражать смысла не было.

— Ту-ни.

— Ну, чего ты хочешь от меня услышать, Лили? Говори уже прямо!

— Кто твой особенный человек?

— Я не…

— Кто он, Туни?

— Не…

— Сириус? — прозорливо спросила Лили, и Петуния поняла, что она вовсе не угадывала.

— Ты знала?

— Мы же сёстры. Конечно, я знала.

— И как… давно?

— Давно? — Лили удивлённо посмотрела на сестру, словно собиралась спросить: «Так это уже давно длится?», но вместо этого сказала: — Сегодня за ужином мне показалось, что ты вела себя странно. А мама сказала, что ты не хотела приезжать на эти выходные, но приехала, когда узнала о гостях.

— Понятно.

Понятным ничего не было.

— Так что ты теперь собираешься делать, а, Туни?

— Ничего.

— Ничего? А я думала, ты…

— Что?

— Ну, не знаю. Попробуешь влюбить его в себя!

— Это глупо!

— Глупо думать, что с Верноном ты будешь счастлива.

— Ты его даже не знаешь, Лили!

— Зато я знаю тебя.

Петуния смотрела на сестру и видела, что та настроена решительно. Петуния ее категорически не понимала, но все же… Эта огненная решимость потихоньку разжигала огонь и в ее собственном, замкнутом на несколько замков сердце.

— Но он же младше меня! — в отчаянии выпалила Петуния последний аргумент «против», и Лили утешительно провела рукой по её светлым волосам.

— Всего на полгода, Туни. Не такая уж и большая разница.

— Пол… Полгода? — переспросила Петуния. Она думала, что разница между ними была куда больше. — Вы же на одном курсе учились.

— Учились, но он старше меня, Туни.

— Он маг! — ни с того ни с сего добавила Петуния в полной растерянности.

— Зато крутой маг, и он одним из лучших сдал ЖАБА в этом году, — Лили напротив была донельзя собранной и решительной.

— Жаба? — Петуния совсем не культурно шмыгнула носом и посмотрела на сестру. — Сдал жабу?

— Итоговый экзамен на последнем году обучения, — рассмеялась Лили, видя озадаченность на лице сестры. — Ты не знаешь? Я же вам с родителями об этом писала.

— А, да. — Петуния замолчала и отвела взгляд в сторону.

Это определенно был не самый удачный момент, чтобы признаться, что она уже много лет не читала приходящие от сестры письма, а родители старались не говорить при ней ни о чем связанном с магией.

«Кажется, я их не выбрасывала… Нужно будет почитать, что Лил мне писала все это время».

— А как ты сдала?

— Отлично!

— Поздравляю. Рада за тебя.

— А я хочу быть рада за тебя, Туни! Поэтому… Давай мы всё же попытаемся завоевать для тебя сердце Сириуса Блэка? Пусть ты и считаешь это пустой тратой времени и сил.

На душе Петунии стало неожиданно тепло от новой улыбки Лили.

— Да… Думаю, можно попробовать.

«В конце концов, терять мне особо даже нечего».

Пить кофе посреди ночи было неправильно и вредно, но… здорово. И правда, здорово! Словно это — их с Лили тайна, секрет, известный только двоим, как когда-то в детстве, до того дня, когда Лили — её маленькая огненная лилия — получила то злополучное письмо с изумрудными чернилами, надолго рассорившее сестер.

Сейчас казалось, что утерянное давным-давно доверие и чувство родства понемногу восстанавливается после долгих лет молчания и отчуждения. Однако они уже выросли и изменились настолько, что вряд ли когда-нибудь снова смогли бы стать друг для друга самыми близкими людьми. А ещё, кажется, Петуния впервые по-настоящему об этом жалела.

Петуния допила кофе и настолько сильно задумалась о безумном плане Лили, что даже поставила чашку мимо деревянной подставки

— Ой-ой, — хихикнула Лили. — На столе же теперь круги от кофе останутся!

— А? — Петуния перевела взгляд с темнеющего за окном сада на пустую чашку в своих руках. «И когда я?..»

— Да шучу я, шучу! Сама эти подставки на дух не переношу!

В прихожей послышались голоса вернувшихся парней, и Петуния, как покрывало, сбросив с себя вязкое оцепенение, встала из-за стола.

— Пожалуй… Пожалуй, я тоже немного подышу воздухом перед сном, — пояснила она в ответ на недоуменный взгляд Лили и успела выскочить в сад через заднюю дверь до того, как на кухне стало не протолкнуться от большого скопления народа.

«И что со мной не так? Сегодня я только глупости и совершаю».

Петунии действительно необходимо было остыть, и она не представляла, что бы могло ей в этом помочь лучше, чем ночной воздух, легким ознобом проходящий по коже. Чуть позже до Петунии дошло, что озноб — это не совсем нормально, и стоило бы захватить из дома куртку, но… Тогда пришлось бы вернуться обратно, а возвращаться ей сейчас совершенно не хотелось.

— Прохладно здесь, не правда ли? — от звука этого голоса озноб только усилился, и Петуния вздрогнула. Посреди тропинки стоял Сириус Блэк.

— Не думала, что летом может быть так холодно, — взяв себя в руки, сквозь зубы процедила Петуния, и Сириус неожиданно усмехнулся, очень задорно и ребячливо:

— Тогда почему не вернёшься домой?

«И правда».

Поскольку Сириус был здесь, у Петунии не оставалось никаких причин и дальше мёрзнуть на улице.

Из-за того, что Сириус стоял сейчас здесь, у Петунии не было никаких причин возвращаться обратно.

— А сам-то? — грубее, чем рассчитывала, ответила Петуния. — Разве тебе не холодно?

— Так я же маг! — хохотнул Блэк. — И я был бы абсолютно безнадёжным магом, если бы позволил себе замерзнуть.

— Колдуешь, значит? — с легкой завистью уточнила Петуния, мысленно в сотый раз пожалев, что не надела в этот день ничего теплее обыкновенного летнего платьица, которое сейчас ее совсем не грело.

«Да, стоило бы уже вернуться домой, но…»

— Скорее, просто пользуюсь своим положением дипломированного волшебника.

— Вот как? — Петуния хотела сказать еще что-то, но… В тёмных глазах Блэка отражалась луна, а чёрные волосы серебрились от ее света, почти сияли… Сириус казался сейчас очень ярким и в то же время совершенно недостижимым. Он был далеко от Петунии, при этом оставаясь настолько пугающе близко, что слова застревали в горле несказанными, непроизнесенными, не прозвучавшими и не услышанными.

Петуния подумала, что вряд ли Сириус её сейчас услышал бы, даже если бы она во весь голос — на весь мир — закричала, что любит его.

«Люблю?»

Петуния заворожено любовалась трепещущим отражением луны в чужих глазах, тем, как серебро вплетается в чёрные пряди, и понимала: да, любит. Всегда любила, точнее… Всегда ждала именно его, чтобы однажды в самом деле влюбиться. Пусть ей и поздно уже думать о подобной романтической чепухе.

Встряхнувшись, Петуния скупо улыбнулась и повернулась к юноше спиной, прогоняя из мыслей туман наваждения:

— Я возвращаюсь домой.

— Я тебя провожу, — так же отстраненно и сухо бросил Блэк, явно думая не о ней. Его мысли — его сердце — было сейчас где-то далеко отсюда, в незнакомом Петунии мире, с событиями, людьми, бедами и радостями, о которых та совсем ничего не знала.

В этот момент девушка остро ощутила, что они слишком разные. И магия — лишь один из многих кирпичиков, из которых долгие годы строилась эта стена недопонимания. «Непреодолимо. Нереально».

Оставшийся путь до крыльца молодые люди проделали в молчании. Петуния шла, смотря себе под ноги и боясь обернуться, чтобы не встретиться взглядом с идущим за ней Сириусом. Она могла бы рассказать Блэку о том, что в детстве они с Лили часто, играя и дурачась, бегали по этой тропинке, что сами помогали отцу класть плитку на дорожки в саду и чувствовали себя от этого ужасно гордо. Или что когда-то давным-давно было время, когда она весь этот сад, каждый куст, цветок и камешек у тропинки знала наизусть и могла найти даже с завязанными глазами. Но после переезда в Лондон многое — чересчур многое — забылось, стёрлось из памяти, а родной дом с садом теперь казались ей почти чужими, и сама она здесь — такой же чужой, лишней. Уезжая отсюда, Петуния верила, что не будет ни скучать, ни сожалеть. Но теперь это чувство ненужности и чуждости мучило её и вызывало в душе неясные сомнения. Петуния могла бы сказать, что в последний раз чувствовала нечто похожее в день, когда вместе с родителями провожала Лили на вокзал Кинг-Кросс в её первый учебный год в Хогвартсе.

Но она шла молча, до самого дома не проронив ни слова. В конце концов, Сириус Блэк вряд ли бы обрадовался, услышав хотя бы часть всех этих сентиментальных — глупых — историй. Но в ночь, когда с неба светит такая красивая серебряная луна, хочется быть немного глупой и сентиментальной.

— Спасибо, что проводил, — у дверей Петуния обернулась, напоследок снова взглянув на Сириуса. Он казался всё таким же далёким и нереальным и таким красивым, что дух захватывало от одного только взгляда на него.

— Доброй ночи, Петуния.

— Доброй ночи.

Уже возвращаясь в свою комнату, Петуния увидела слабый луч света, пробивающийся сквозь узкую щель под дверью в комнате Лили.

— Лили, — тихо постучала Петуния, сама не до конца понимая, почему просто не пошла спать, как собиралась изначально. Впрочем, день — точнее, ночь — сегодня такой была, что приходилось отказываться от всех первоначальных планов. — Ты не спишь?

— Входи, Туни, — послышался из-за двери тихий, чуть надтреснутый голос Лили, и Петуния вошла в комнату, осторожно прикрыв за собой дверь.

Вся кровать Лили была усыпана белыми бумажными конвертами и детскими фотоальбомами, а сама Лили сидела на единственном свободном от старых воспоминаний клочке кровати и плакала, прикрывая рот рукой и то и дело вытирая влажные от слёз глаза.

— Что случилось, Лили?

— Просто… — всхлипнула Лили и выпалила то, что у неё уже давно лежало на сердце: — Я уже так устала, Туни! Вся эта война, Хогвартс, экзамены, и я так боюсь за всех вас, что ни о чем другом думать не получается… Я же была просто ребенком, так радовалась, когда письмо из школы получила, думала, новая жизнь начнется, совсем как в сказке! А оказалось… Жуткая сказка.

— Война? — ухватилась Петуния за главную мысль и присела на край кровати.

В руках сестры было её первое письмо из Хогвартса — спустя месяц после начала учёбы. Петуния его помнила почти дословно, и в детстве много-много раз перечитывала, как наяву представляя себе жизнь в шотландском замке, потолок в Большом Зале, полный звёзд, мантии и волшебные палочки, котлы с зельями, страшные подземелья… В детстве эти фантазии помогали заглушить тоску по сестре, а после на смену им пришли страх и зависть.

В любом случае, Петуния не помнила, чтобы Лили когда-либо что-то говорила или писала о войне. Конечно, не то чтобы Петуния хорошо помнила все её письма.

* * *

Петуния села на кровать и задумалась. Через окно в комнате была видна луна, а сама комната казалась такой знакомой и привычно родной, что поверить в рассказанную Лили историю было сложно. Практически невероятно, но для кого-то и младшая сестра-ведьма — веский повод обратиться к психиатру. Так что она верила, пусть и с трудом.

— Значит, война?

«Война…»

В голове не укладывалось, что где-то — очень близко — сейчас идёт затяжная война, где маги сражаются с магами. Борются за свои идеалы, идут к своим целям, встают на защиту своих близких. И умирают, умирают, умирают… Умирают и убивают. А совсем рядом, буквально бок о бок с ними, живут обычные люди — магглы — и знать ничего не знают ни о войне, ни о смертях совсем ещё детей, которым было слишком рано уходить — вот так, в едва знакомом им мире, за чужие идеи и взгляды…

Это было страшно.

— Так вы не просто на выходные приехали? — спросила Петуния, когда Лили закончила свою историю, и Лили, грустно улыбнувшись, сказала то, отчего в горле Туни застыл молчаливый крик ужаса:

— Да, ты права, Туни. Как всегда, права. Я боялась, что с тобой и родителями что-то случится из-за меня, и поэтому… поэтому… Я попросила ребят помочь мне наложить на наш дом защитные чары. Чтобы уберечь вас и чтобы я сразу узнала, если кто-то попытается вам навредить.

— Родители знают?

— Нет, не хочу их волновать.

— А что ты будешь делать потом, когда этот уик-энд закончится?

— Посвящу свою жизнь борьбе с Тем-кого-нельзя-называть и служению Ордену Феникса.

— Говоришь, как настоящий солдат, Лили.

— Я и есть солдат, Туни. Мы все — солдаты.

— Это звучит жутко, знаешь ли. И ты будешь, как солдат… Встанешь в первые ряды сражающихся?

— Ты слишком хорошо меня знаешь, Туни.

— Да, слишком, и поэтому… Береги себя, Лил.

— Я берегу вас.

— Тогда тебя пусть бережёт Джеймс! Он любит тебя, это сразу заметно.

— Ха-ха! А ты романтичная, Туни! И я его люблю, очень-очень.

Петуния закрыла глаза, вспоминая, как потом Лили смеялась и шутила, абсолютно по-девчачьи болтала, словно только что не говорила о том, что уже — в свои семнадцать! — готова сражаться и готова умирать. Петуния её совершенно не понимала.

Война Волшебников длилась уже очень давно и началась задолго до поступления Лили в Хогвартс. Петуния не могла представить, каково ей было, обыкновенной одиннадцатилетней девочке, мечтавшей о волшебстве, сказочном мире, получить… всё это. Лили сказала, что сейчас, лучше понимая происходящее, она даже рада, что её Туни не приняли в школу магии — так, по крайней мере, она могла держаться на расстоянии от всего этого кошмара. И у Петунии не находилось слов, чтобы оспорить право на свою собственную детскую мечту.

Война длилась всё время, пока Джеймс, Сириус, Лили и остальные учились в Хогвартсе. А она даже ничего не подозревала! Лили возвращалась домой на каникулах, улыбалась, как всегда, смеялась, с восторгом рассказывала про уроки, преподавателей, школьных друзей и… Петуния вообще ничего не знала, она и подумать-то не могла, что в своих рассказах сестра замалчивала целую войну. Это сложно осознать. «Как они переживали это, как могли спокойно учиться и приезжать домой, когда вокруг шла самая настоящая война?»

Они были всего лишь детьми, но им приходилось расти, взрослеть, узнавая из новостей в этих своих волшебных журналах и газетах или из волшебного радио о людях и семьях, убитых или пропавших без вести?

А каково было магглорождённым, обыкновенным мальчишкам и девчонкам, как Лили? Они открывали в себе магический дар и радовались — очень по-детски и всем сердцем — тому, что оказались особенными, что поедут учиться в тайную школу магии, и там их уж точно не посчитают странными чудиками, не будут избегать. И им там обязательно будут рады! Они приезжали в Хогвартс, полные надежд и мечтаний, грезящие о чудесах, приключениях и верных друзьях; приезжали только затем, чтобы узнать, что какой-то сумасшедший и очень сильный — слишком опасный — маг желает им смерти просто из-за каких-то предрассудков о чистоте крови. Так глупо и нелепо! Так… страшно. Петуния не знала, сколько времени понадобилось Лили, чтобы осознать это. Когда она начала выписывать «Ежедневный Пророк», чтобы читать его в школе и на летних каникулах? С опаской прятала газетные вырезки, где говорилось о новых пугающих деяниях Тёмного Лорда, приглядывала за своей семьей — за ними, чёрт возьми! — врала им в лицо в надежде уберечь и уверяла, что всё хорошо, всё в порядке, хотя сама в это давно перестала верить? 

Прощаясь на вокзале Кингс-Кросс, родители, наверное, крепко обнимали своих детей перед тем, как те садились на поезд в далекую школу, место, которое считалось одним-единственным убежищем от Того-кого-нельзя-называть. Родители Лили и Петунии тоже всегда провожали дочь в Хогвартс со слезами на глазах, переживали и волновались за неё, но… не так. Не так, как если бы знали, насколько опасен для их маленькой бесценной Лили магический мир. А сколько было учеников, которые возвращались домой и обнаруживали исчезновение родственников и натянуто-сочувственные улыбки знакомых? Петуния слишком ясно представляла, как Лили засыпала на мокрой от слёз подушке, каждую ночь боясь получить весть, что над её родным домом висит в небе ужасный зелёный знак, знак смерти. Сердце сжималось и в глазах начинало предательски щипать, когда она думала обо всём, через что пришлось пройти её младшей сестре. «Если бы я только знала… если бы была рядом…»

Петуния снова, как когда-то в детстве, всей душой ненавидела магический мир, но теперь причина была другой. «Бедная, моя бедная Лили, сестрёнка». И в этот раз к ненависти примешивались страх, жалость и чувство вины за то, что не была рядом с сестрой, не поддержала, не поняла, не услышала того, что попросту не было сказано.

Засыпая в эту ночь, Петуния думала о том, что ей всей жизни не хватит, чтобы искупить свою вину перед сестрой. И ещё — совсем немного — о том, что теперь становилось чуть-чуть понятнее, почему Сириус Блэк выглядел таким печальным и одиноко-далеким при их встречи в саду. В конце концов, Лили была не единственной, кто привык сражаться исключительно в первых рядах.

* * *

В субботнее утро Сириус проснулся задолго до того, как все остальные обитатели дома стали готовиться к началу нового дня. Джеймс развалился в форме «звезды» на соседней кровати, скинув одеяло куда-то на пол и пуская слюни на подушку. Сквозь его неразборчивое бормотание то и дело проскальзывало вполне явное имя Лили, а значит, вряд ли ему сейчас снились кошмары. По крайней мере, выглядел Джеймс во сне настолько счастливым и умиротворенным, что Сириус невольно позавидовал другу: к нему самому в последнее время приходили сны, далёкие от радостных. Война давила, и нервы казались натянутыми струнами, готовыми окончательно лопнуть от каждой новой заметки в газетах, в которых писали об очередной — уже далеко не первой и не последней — метке Тёмного Лорда над домами магов. Не только полукровок и… грязнокровок,— чистокровные семьи теперь тоже не чувствовали себя в безопасности. Это понятие для всего магического мира стало чем-то слишком призрачным и невозможным, чем-то, о чём можно было только мечтать. Сириус знал, что ощущение отсутствия безопасности не менее сильно давило и на всех Мародеров, и на Лили, и на их школьных друзей, но… Сириус уже давно потерял возможность нормально спать и видеть сны, а Джеймсу каждую ночь снилась Лили, и эта рыжая девчонка была его спасением от всех известных им ужасов войны. У Сириуса такой опоры не было, и его мучили кошмары — во сне и наяву.

Одевшись, Бродяга вышел, стараясь не разбудить друга. В соседней гостевой комнате, где спали Лунатик и Хвост, тоже было тихо. Что сейчас снилось Ремусу и Питеру, Сириус не знал. Вряд ли что-то хорошее.

Весь дом окутала сонная предрассветная тишина, и Сириусу казалось, что он и сам сейчас спит. Просто идёт по сонному дому, сонно передвигает ноги и с каждым шагом понемногу приближается к царству сновидений, где нет места ни его обычным кошмарам, ни страхам. И казалось каким-то очень правильным то, что это место находилось в саду Эвансов. Будто и не могло быть иначе. Зелёный и таинственно родной, скрытый от посторонних глаз кронами раскидистых деревьев и кустами, сад был настоящим воплощением мечты о пригородной жизни. Вдали от столицы и войны, вдали от смертей, бесконечных сражений и сводок новостей в газетах, от которых мороз бежал по коже и страх — звериный ужас — сковывал мысли... Время для ягод и плодов пока ещё не пришло, но, наверное, этот год будет урожайным.

— Хотел бы я вернуться сюда, когда созреют яблоки, — поглощенный собственными мыслями, Сириус не заметил, как сказал это вслух. К далёкой от снов реальности его вернул тихий девичий голос, который юноша не сразу узнал:

— Тогда возвращайся.

— Что?

— Возвращайся, когда придёт время собирать яблоки, — повторила Петуния и посмотрела на него как-то очень по-особенному.

И тут Сириусу вдруг стало понятно и её волнение при вчерашнем приветствии, и то, почему она молчала за ужином, а после гуляла в саду в одном только легком воздушном платьице. Сейчас оголенные плечи Петунии скрывала шерстяная шаль, и девушка зябко ежилась от утреннего морозного воздуха, ещё не успевшего согреться лучами летнего солнца.

— Это у нас уже привычка такая, случайно встречаться в саду? — вместо приветствия хохотнул Блэк, и Петуния отвела взгляд в сторону:

— Похоже, что так.

— Забавно.

Петуния в ответ улыбнулась, лишь слегка приподняв уголки губ. Отчего-то эта улыбка показалась Сириусу даже милой, а не надменной и скупой, как при их первой встрече. Возможно, дело было в том, что оба они успели измениться за минувший год. Или, может быть, в том, что предшествовало этой улыбке — встреча в холодном саду и не прозвучавшее обещание их новой встречи. А ещё Сириус подумал, что, наверное, не зря говорят, будто влюбленность красит людей.

Петуния была влюблена в него слишком явно, и это даже такой «дуб» в отношениях, как Сохатый, заметил бы, не то, что сам Сириус, который признания в любви от учениц Хогвартса мог бы складывать в мешки и сжигать в каминах — их бы хватило на то, чтобы обогреть всю школу магии без применения какой-либо магии. В общем, в делах сердечных Сириус вполне заслужено считал себя профи, гуру и прочим, и прочим… Только в том, что касалось сестры Лили, всё это куда-то испарялись. Будто он о любви знал ещё меньше, чем она сама.

— Ты рано проснулся сегодня, — чтобы как-то поддержать беседу, сказала Петуния. — Все в доме ещё спят.

— Но ты уже бодрствуешь, — заметил Сириус, отвлеченно разглядывая такую же раннюю бабочку за плечом девушки. А потом перевёл взгляд на неё и наконец-то заметил серые круги под глазами, лишь слегка скрытые слоем светлой пудры.

— Да, — замявшись, ответила Петуния и отвернулась, наверное, тоже подумав о следах своего недосыпа на лице. — Я сегодня плохо спала.

— Ясно.

— Лили рассказала про во… обо всём, — выпалила Петуния так быстро, будто боялась, что пройдет еще мгновение — и всё, она передумает, не скажет. Или наоборот, думая об этом почти всё время, она просто сказала первое, что пришло в голову.

— О…

«Лили рассказала ей? Я думал, она не хотела говорить об этом своей семье».

— Ты поэтому так рано встал? Накладываешь чары?

— В саду? Да нет… — Сириус пожал плечами и усмехнулся. — Просто решил встретить здесь рассвет. Так ты поэтому плохо спала? Из-за слов Лили?

Над верхушками яблонь как раз начало светать, и Петуния ничего не ответила, молча встречая вместе с ним рассвет в саду. Небо постепенно светлело, будто разрезанное на полосы, и сложно было представить, что где-то под этим небом сейчас идёт война.

Петуния стояла совсем рядом, по-прежнему отвернувшись, и Сириус не видел выражения её лица. Только почему-то жаждал увидеть, будто бы это было чем-то действительно важным.

Не было.

И Бродяга сейчас сам себя отказывался понимать.

— Петуния, знаешь, я… — Если чувства есть, глупо их замалчивать. И ещё глупее оставлять без внимания чувства другого человека, пусть даже тот о них и не говорил никогда.

Но до того, как Сириус успел что-то сказать, открылась задняя дверь дома, ведущая в сад, и из-за неё высунулась взлохмаченная кудрявая голова. Внимательно оглядела их цепким подслеповатым взглядом, и крикнула, не выходя во двор:

— Бродяга, Петуния, вас все ждут. Идите завтракать!

«Может, и хорошо, что я не успел ничего сказать», — малодушно подумал Сириус, подходя к дому и вежливо — слишком вежливо — пропуская вперёд замешкавшуюся было Петунию.

В конце концов, кто он такой, чтобы вмешиваться в чужие чувства?

После завтрака Джеймс со смехом навалился другу на спину, отчего Сириус покачнулся, на пару секунд потеряв равновесие.

— Какой Мерлин тебя покусал, Сохатый?!

— Да тише ты, Бродяга. Пойдём пройдемся, — легкомысленно предложил Джеймс, всё ещё усмехаясь, а потом, понизив голос, как-то даже чересчур серьёзно добавил: — Разговор есть.

Сириусу оставалось только согласиться: когда у Джеймса было такое лицо, спорить с ним ставало совершенно бесполезно. Ясно было, что друг собирается подбить его на очередную авантюру, а Сириус скучал с момента аппарации в этот невзрачный городок, поэтому рад был за нее ухватиться. При условии, конечно, что скучать ему больше не придется, как и на стену лезть от какой-то совсем непонятной, поселившейся в сердце незадолго до завтрака тоски.

— Ну и, о чём ты хотел поговорить? — спросил Бродяга, когда они вышли из дому и направились в сторону городского центра. Если Джеймс надеялся найти там хоть какое-нибудь развлечение, то он крепко просчитался: тот был таким же скучным и безжизненным, как и окраины. Глядя на однообразные, будто под копирку созданные, двухэтажные дома, Сириус подумал, что им всем, наверное, не стоило париться и приезжать сюда, чтобы наложить на дом Лили защитные заклинания — Пожиратели сошли бы с ума, только переступив границы этого затхлого местечка, не говоря уже о том, что найти нужный дом среди сотен его серых клонов не так уж и просто. Сам Сириус, по крайней мере, уже был близок к тому, чтобы завыть не хуже Лунатика во время полнолуния.

Желание взвыть и побиться головой о первую попавшуюся стену только усилилось после «абсолютно ненавязчивого» и фирменно-тактичного вопроса Сохатого:

— Ну так что ты думаешь о Петунии?

И как-то сразу стало понятно, почему в эту прогулку Джеймс позвал только его. По официальной версии Ремус с Питером остались в доме, собираясь уже сегодня доделать зелье, которое Люпин нашёл в одной из своих заумных книг, и которое, по уверениям этих самый книг, могло защитить дом и живущих в нем не хуже, а то и лучше любых чар.

— Она хорошая, — нейтрально отозвался Сириус, не понимая, для чего вообще отвечает на этот явно провокационный вопрос. Но раз отвечает, значит, и сам хочет об этом поговорить?

Сириус помотал головой. «Нет, чушь какая…»

— И всё? — продолжал допытываться Джеймс, пока Сириус прислушивался к себе, силясь отыскать хотя бы крупицу желания продолжать этот заведомо обреченный на провал разговор. Не получалось.

— И всё.

«Что я о ней думаю? Хм…»

Сириус о ней думал, пожалуй, даже слишком много и слишком многое, но выделить что-то одно — самое-самое важное — не хватало то ли сил, то ли решимости.

В первую очередь, он был удивлён уже тем, что эта светловолосая девчонка вообще проникла в его мысли. Раньше, еще учась в Хогвартсе и слушая рассказы Лили о доме и семье, Сириус представлял Петунию на редкость неприятной девушкой: злобной, завистливой, эгоистичной, грубой… Не такой, с которой будет приятно встречать рассвет в яблоневом саду. Точно не такой.

Во время их знакомства, Сириус почти и не смотрел на Петунию, но когда доводилось, почему-то с трудом отводил от неё взгляд. Тогда его первое впечатление можно было описать одной фразой: «Ничего так». Но истории Лили всё ещё были свежи в памяти и не позволяли увидеть кого-то, кто… Не позволяли увидеть ту, рядом с которой Сириус хотел бы встретить рассвет — один единственный или один из многих.

Теперь же образ Петунии в лучах апельсиново-лимонного восходящего солнца отпечатался на внутренней стороне век, и Сириус видел её каждый раз, когда закрывал глаза. И совершенно не понимал, почему, почему, Моргана побери и её, и его самого, и всё это излишне чувственное утро, он продолжает её видеть и думать о ней. Не то чтобы это была любовь с первого взгляда или ещё какая подобная пакость, но всё же… Возможно, Сириус был бы рад увидеть её своим другом хотя бы другом.

— Она же в тебя влюбилась, разве нет?

— Это так заметно?

— Да не особо… Мне вообще-то Лили сказала!

— Ясно.

Год назад Сириус не стал бы переживать из-за чьих-то безответных чувств. А вздумай Петуния тогда признаться ему — он бы сразу отверг её. Вряд ли даже запомнил свои собственные — наверняка, жестокие — слова. Но теперь при мысли, что девушка всё ещё может решиться рассказать о своих переживаниях, Сириус уже вовсе не был уверен, что этот отказ дастся ему настолько же легко, как и гипотетический прошлогодний.

— Почему ты не хочешь хотя бы попробовать увидеть в ней девушку, Бродяга?

Потому что он уже видел. И это — чуть-чуть, совсем незначительно — сводило его с ума.

Но вслух о таком не говорят, пусть даже и лучшему другу.

— Она сестра Лили, и это как-то… неправильно, — помолчав, сказал Сириус. Эти слова казались уже более объективно-адекватными, но все равно какими-то неправильными и очень далёкими от истины. Настолько же далёкими, как этот скучный серый город был далёк от величественного и волшебного, полного загадок и приключений Хогвартса.

— То есть, дело только в этом? — За годы дружбы Сириус научился видеть, когда Джеймс врал, увиливал от ответа, хитрил или пытался сменить тему разговора. В большинстве случаев это случалось потому, что хитрить и лгать Джеймс не умел категорически, и в тот же покер ему играть никто не доверил бы.

Как оказалось, за долгие годы дружбы и совместной учёбы Сохатый узнал Бродягу не менее хорошо. А лжецом Сириус был гораздо более опытным и талантливым — семейное наследие Блэков, не иначе.

Ни один мускул не дрогнул на лице, когда он услышал вопрос Джеймса. Но и лгать — другу, самому себе — юный Блэк уже не мог, поэтому он обронил веское, тихое:

— Нет.

— Тогда…

— Это не касается ни тебя, ни Лили, — резко перебил друга Сириус и ушёл прочь, чеканя шаг, оставив за спиной недоумевающего Джеймса и недодуманную, не сформированную до конца мысль. Только спустя несколько минут Сохатый нагнал его по пути в дом Эвансов, а та мысль-озарение так и осталась где-то позади, затерявшись в пыльном маленьком городе.

«Если дело не в этом, то… в чём?»

Кажется, ответа он и сам пока не знал.

Пока Сириус с Джеймсом ещё не вернулись в дом, Петуния с Лили, предавшись детским воспоминаниям, решили вместе приготовить пирог к дообеденному чаепитию.

— Думаешь, это хорошая идея? — с сомнением протянула Петуния, глядя на расплывшееся в озорной улыбке лицо сестры.

— Ну да. А в чём проблемы?

— Я… — Петуния замялась и отвела взгляд в сторону. — Я давно не готовила. В Лондоне на это совершенно не было времени, а потом…

— Я тоже давно не готовила, — ободряюще сказала Лили и сжала руку сестры в своей. — Только зелья на уроках варила. И рождественское печенье на каникулах.

— Не густо.

— Всё лучше, чем ничего!

По-прежнему хихикая и чуть ли не потирая от предвкушения руки, Лили присела на корточки и достала из нижнего ящика на кухне мешок муки. Вздохнув с твердой уверенностью, что их затея заранее обречена на провал, Петуния вытащила из холодильника два яйца и бутылку молока, локтем закрыв дверцу и чудом удержав в руках норовившие выскользнуть на пол продукты.

— И какой пирог будем делать? — спросила Туни, по-прежнему недоверчиво и без особой уверенности.

— Может, шарлотку? — предложила Лили, по примеру сестры тоже заглянув в холодильник.

— Для шарлотки у нас недостаточно яблок, — покачала головой Петуния. Внезапно ей очень захотелось съесть шарлотку, запивая вкусным крепким чаем и любуясь семейным садом.

Сад у Петунии теперь почему-то крепко ассоциировался только с Сириусом. Как и яблоки.

— Тогда… — Лили показательно задумалась, и Туни поняла, что ответ у сестры уже давным-давно готов. — Остаётся только ягодный пирог.

— Ягодный? — переспросила Петуния. Ягод в холодильнике не наблюдалось.

— Ягодный пирог! — радостно подтвердила Лили.

— Но у нас нет ягод.

— В саду соберем.

— А там они разве есть?

— Их время уже пришло, — Лили неопределенно махнула рукой и достала из верхнего ящика средних размеров кастрюлю.

— Да ты оптимистка, однако.

— Ну же, идём собирать ягоды, Туни!

Тяжело вздохнув и снова покачав головой, Петуния впервые подумала о том, что при помощи магии сделать это было бы гораздо проще и быстрее. Впрочем, собирать ягоды вместе с сестрой, обыскивая в их поисках целый сад и ничуть не заботясь о вымазанных в красном соке руках и лицах, было здорово.

Ей показалось, что она снова становится не Петунией, а просто Туни — чумазой девчонкой, обожающей сад и собственную младшую сестренку. Та Туни умела от души веселиться, и её сердце было открыто всему миру: новым знаниям, приключениям и чувствам. Сердце же самой Петунии за годы ненависти, злобы, зависти и лицемерия превратилось в лёд и вечную мерзлоту. Но, если так, то Сириус тогда — возможно — появился в её жизни специально для того, чтобы стать её личным глобальным потеплением.

Туни не хотела больше лицемерить и врать.

Туни хотела быть честной.

— Лили, слушай… А какие девушки Блэку нравятся?

— Хм… — Лили ненадолго задумалась, а через пару мгновений рассмеялась: — Понятия не имею, честно говоря.

— О.

— Он, знаешь ли, в Хогвартсе к себе никого, кроме Мародеров и меня не подпускал.

— Ты же говорила, в него половина школы была влюблена, — напомнила сестре Туни, и Лили снова беспечно рассмеялась, махнув рукой.

— А кто такие эти… мародеры, кстати?

— Это длинная история, — Лили придвинулась поближе к сестре и заговорщически понизила голос, словно собираясь поведать какую-то великую тайну. — Хочешь услышать?

Петуния покосилась на уже почти полную кастрюлю. Ягод в саду оказалось вполне достаточно для того, чтобы приготовить пирог. Так что можно было немного отвлечься и послушать эту великую тайну. Тем более, Лили всегда была хорошим рассказчиком.

— Да, — Петуния кивнула и навострила уши.

Когда пирог наконец то поставили в заранее разогретую духовку, а кухню — отмыли от белых разводов теста, Петуния вышла в сад. День сегодня был на удивление хорошим: солнце приятно согревало, не норовя обжечь, легкий ветерок остужал разгоряченную от готовки кожу, а зеленая листва радовала глаз и успокаивала. Сейчас Туни уже даже не понимала, как всерьёз могла хотеть навсегда покинуть это место и остаться в Лондоне — сером и чужом, к которому — Петуния чувствовала — она не сможет привыкнуть ни за год, ни за пять, ни за десять тысяч лет. Её дом был тут и будто бы наполнял сердце девушки чем-то, отсутствия чего она не замечала, пока снова не вернулась сюда.

Петуния прошлась по саду, и дорожка привела её обратно к дому и деревянным качелям, подвешенным на ветке огромной яблони металлическими цепями. Эти качели им с Лили в детстве смастерил папа, и они с сестрой часто ссорились из-за того, кто из них будет качаться первой. А потом папа сажал их вдвоём — близко-близко друг к другу — и качал одновременно, приговаривая, что это — не то, из-за чего должны ссориться две любящие друг друга сестрёнки.

Покачав головой, Туни подумала, что становится чересчур сентиментальной в последнее время, и присела на качели, легонько раскачиваясь. Они были уже очень старыми и страшно скрипели, отчего казалось: вот-вот оборвутся под весом уже совсем не маленькой девушки. Но не падали, не обрывались и Петуния, не сдерживаясь, смеялась громко и звонко, как в детстве.

— Скучаешь? — Сириус стоял, прислонившись спиной к шершавой коре дерева, на котором висели качели.

Он смотрел на Туни, не отводя взгляд, так пристально, что девушка невольно вспомнила, как перед завтраком он собирался сказать ей что-то, уже даже открыл было рот, но промолчал. Петуния тогда тоже вроде хотела ему о чем-то рассказать и тоже не сделала этого, оставив на месте слов не обретшие форму мысли.

И, кажется, это действительно становилось привычкой или традицией — встречаться наедине, вот так, не сговариваясь, в саду и молчать о чём-то важном. Или совсем неважном.

Традиции для Петунии всегда были всем.

— Похоже, что я скучаю? — в ответ спросила Петуния и остановила своё парение скольжением ноги по земле. Вместе с этим остановилось и что-то важное внутри неё.

— Похоже, что ты от души веселишься.

— Так и есть.

Протянув руку вперед, Сириус ухватился за проржавевшую цепь и начал медленно, так, будто это было для них самым обычным занятием, заново раскачивать качели. Потом, словно опомнившись, спросил:

— Ты же не против?

Всё-таки они не были ни лучшими, ни даже просто хорошими друзьями и между ними не принято было вот так вот запросто качаться на качелях.

— Нет, не против, — Петуния невесомо мотнула головой.

Сейчас ей казалось, что для счастья большего и не нужно. Один лишь этот сад, качели и Сириус, раскачивающий её так легко и обыденно, будто всегда только этим и занимался. Туни очень хотелось, чтобы этот миг никогда не заканчивался.

— Хочешь, я покажу тебе магию? — неожиданно предложил Сириус и неловко почесал нос свободной рукой, скрывая за кулаком мальчишечью, слишком глупую и озорную ухмылку. Туни вдруг поняла, что Блэк пытается так флиртовать с ней, и это как-то совсем не вязалось с образом красавчика-ловеласа и разбивателя девичьих сердец, каким его представляла Петуния по рассказам сестры. Хотя и сама Петуния, никогда не снимающая при посторонних маску Снежной — Ледяной — Королевы, каждый раз в присутствии Сириуса краснела, смущалась, теряла слова и ощущала, как в голове от смятения путаются все мысли и чувства. В общем, друг с другом они оба вели себя совсем не так, как с остальными, и Петуния не была уверена, признак это глупости или особенности.

Петуния задумалась. Если бы кто-то другой еще несколько дней назад предложил ей посмотреть, как он колдует, Петуния наверняка отказалась бы.

Но сейчас Сириус снова стал для неё исключением. Приятным.

— Да, хочу.

Достав из кармана волшебную палочку, Сириус неразборчиво пробормотал какие-то слова. Видимо, заклинание. А Туни внезапно поняла, что он носит её с собой постоянно вполне обоснованно, каждую минуту ожидая нападения, готовый тут же отразить любое вражеское заклятие. Петунии на пару мгновений стало страшно, и в спину подуло морозное дыхание смерти. Однако это ощущение прошло, когда из палочки Сириуса вырвалась наружу и взлетела в воздух сотня гигантских бабочек, сотканных из чистого света и магии. Их золотые тонкие крылья сверкали на солнце и казались крылышками ярких птиц. Впрочем, они были совершенно необыкновенными, и у Туни перехватило дыхание от восторга и внезапно открывшейся ей красоты.

— Это… Это волшебно! — воскликнула Петуния и тут же, смутившись своей порывистости, прикрыла рот ладошкой. — Ой.

Сириус расхохотался, увидев её смущение:

— Ну, это же волшебство.

— Нет, это и вправду прекрасно! — восторг накрывал Туни с головой, и она всё никак не могла отойти от ощущения легкости и красоты окружающего мира, открывающегося ей, когда рядом появлялся молодой Блэк. А огромные бабочки порхали прямо перед ней, сверкали в солнечных лучах, и казалось, что они не летят — плывут, словно небо вдруг стало для них самым настоящим морем.

Сириус не смотрел на бабочек, он никак не мог отвести взгляд от Петунии. Её лицо — впервые на его памяти — светилось искренним восторгом и любопытством, и Сириус поймал себя на мысли, что хотел бы когда-нибудь еще раз увидеть этот блеск в глазах. И вообще — ещё много-много выражений и эмоций такой непонятной и далёкой Петунии Эванс, которых до него никто и никогда не видел. Ради этого он готов был сотворить хоть тысячу тысяч бабочек и придумать не менее красивые и впечатляющие заклинания — не для себя, как раньше, не для того чтобы покрасоваться перед девчонками или позабавить Лили. Для неё. Это было странно, непонятно и непривычно, но чертовски приятно.

Из кухни повалил густой белесый дым, отчего бабочки пропали из виду. Петуния, мысленно чертыхнувшись, со всех ног побежала на кухню, надеясь, что их с Лили пирог пока ещё можно спасти.

— Ты чего?

— Пирог, — на бегу выдохнула Туни и, ворвавшись на кухню, первым же делом открыла духовку. Глаза слезились от дыма и было трудно дышать, но Сириус стоял рядом, и Петуния не смела плакать при нём.

Когда дым немного развеялся, девушка склонилась над пирогом и с облегчением обнаружила, что корж пригорел не слишком сильно, пусть и стал… суховатым. Но эту беду можно было без труда исправить сочным ягодным кремом, который сейчас охлаждался в холодильнике.

— Кажется, мы спасли твой пирог, — с улыбкой заметил Сириус, и Туни на это ответила:

— Мы его с Лили готовили.

— Не знал, что она умеет готовить.

— Да я и сама… не слишком-то хорошо готовлю, — призналась Петуния и была уверена, что её лицо стало красным-красным. «Как неловко», — огорченно подумала она, но это чувство быстро сошло на нет, когда Сириус сказал:

— По-моему, выглядит очень даже аппетитно, — и шутливо причмокнул губами.

Петуния рассмеялась. И если до этого её щеки хоть как-то сохраняли свою привычную надменную бледность, то теперь алели в полную силу, как собранные в середине сентября садовые яблоки.

А Сириус подумал, что смущенная Петуния выглядит неожиданно мило и трогательно. И — возможно — это её выражение он тоже видит первым.

— Ты похожа на тех бабочек, Петуния, — Сириус говорил так тихо, что Туни с трудом расслышала слова.

— Что? — она обернулась и посмотрела на Блэка, но тот, кажется, был полностью поглощен кружившими в воздухе воплощениями чистой магии и совсем на неё не смотрел.

Петуния могла бы ответить, что если она похожа на бабочек, то сам Сириус — такая же чистая золотая магия, как эти бабочки. Могла бы, но промолчала, как молчал теперь и Блэк — сейчас не время было для подобных признаний. Впрочем, ей отчего-то очень хотелось верить, что оно когда-нибуть настанет.

А если нет, то Петуния однажды точно задохнется этими не прозвучавшими словами.

Пирог спасли, но на кухне по-прежнему было нечем дышать от заполнившего воздух дыма, и Петуния несмело предложила вернуться обратно в сад, на что Сириус кивнул. В молчании они дошли до тех же качелей на старой яблоне. Петуния снова села на них, Сириус так же взялся за цепь, не замечая, что на руке остался тонкий рыжий след от ржавчины.

Они молчали, пока Сириус раскачивал Петунию, молчали, когда с ее ноги слетела туфелька и он пошёл за ней в кусты малины. Но когда Сириус вернулся обратно, весь мокрый от не успевшей высохнуть росы и с до крови ободранными о колючие ветки руками, молчать и дальше Туни уже не могла.

— Знаешь, я… Я сбежала! — на одном дыхании выпалила она и не стала останавливать саму себя, позволяя воспроизвести вслух всё то, что лежало на сердце. «Я слабая, глупая, я только бегу от своих проблем, от самой себя и…»

— Сбежала? — переспросил Сириус. — Куда?

— В Лондон.

— Зачем?

— Из-за… — Петуния собиралась сказать, что причина была в Лили, в том, что сестра умела колдовать, а Туни ей постоянно завидовала, что родители всегда любили Лили больше, и Петуния покривила бы душой, если бы сказала, что не понимает их… Всё то, что Петуния повторяла себе по тысячи раз на дню на протяжении многих лет. Всё то, в чём Туни убеждала саму себя и чему действительно верила долгое время. Только это — самообман, неправда. Это — только частица, незначительная крупица правды, тогда как сама правда всегда была… всегда… — Хах! Ты же видел этот город, — наконец сказала Петуния и поняла: вот она, та самая правда. — Разве можно хотеть остаться тут навсегда? А в Лондоне все пути открыты. Я… Я в самом деле люблю родителей и этот дом, люблю Лили… Но когда я приехала в Лондон, я впервые почувствовала себя по-настоящему свободной. От всего свободной. Я хотела повзрослеть, стать самостоятельной, счастливой, всего добиться собственными силами и построить правильную, идеальную жизнь. Как у всех. Без магии, войн и прочего сумасшествия. А потом просто приехала сюда и… Понимаешь, до меня только сейчас дошло, что всё это было бегством и страшной трусостью, — «Я боялась магии, боялась Лили, боялась, что у меня никогда не будет той самой, нормальной жизни». — Прости! — Петуния соскочила с качелей и как-то затравленно, болезненно открыто посмотрела на Сириуса. Он молча слушал её и, кажется, понимал даже лучше, чем она понимала себя в этот момент. А ещё отчего-то казалось, что именно так всё и должно быть, именно так — правильно. — Я просто… просто… Не знаю, что на меня нашло.

Она думала, что Сириус сейчас скажет что-нибудь вроде «Да ничего страшного! С каждым бывает», а потом развернется и уйдет в дом, есть приготовленный ей и Лили пирог. Но вместо этого Блэк улыбнулся самыми уголками губ, очень грустно и очень понимающе. И сказал:

— Я тоже сбежал. Из дома, давно уже. С тех пор живу у родителей Джеймса.

— Почему ты сбежал?

— По той же причине, что ты. Было страшно, и я хотел стать наконец свободным.

— А не был?

— В моей семье никто не был свободным.

— И теперь ты стал?

— Можно и так сказать. Тебе Лили уже рассказывала про войну, да?

— Да.

— Ну так вот: вся моя семья в этой войне — за «плохих». А я… пытаюсь быть «хорошим», не таким, как они. Как думаешь, получается? — Сириус посмотрел на Петунию так, словно её ответ в самом деле был важен. Словно он до этого момента и сам не был до конца уверен, хороший он человек или не очень. Но если он сам этого не знал, то откуда было знать Туни?

Но Петуния кивнула, почти не раздумывая:

— Да, получается! Ты же пришёл сюда, чтобы помочь Лили защитить нас.

— Думаешь? — неуверенно протянул Сириус, и Петуния решительно сказала:

— Уверена!

То ли движимый желанием возразить, то ли тоже проникнувшись этой атмосферой не случавшегося прежде откровения, Сириус заговорил. Быстро и прерывисто, глотая слова и забывая дышать, не менее эмоционально и честно, чем сама Петуния. Говорил, говорил и говорил… обо всём. О родственниках, о том, как ему тошно от собственной «чистокровности», о том, как ненавидит весь этот лицемерный аристократизм... Сириус рассказал Петунии про то, что никогда не оправдывал — и всегда боялся оправдать — семейные надежды. Про то, как в одиннадцать лет поступил на Гриффиндор и какой тогда поднялся скандал. Как подружился с Джеймсом и остальными. Как сбежал из дома и как мать грозилась выжечь его имя с семейного гобелена.

— Это для неё — высшая мера наказания. И знаешь, моё имя не первое, которое оттуда убрали.

Насколько поняла Петуния, ближе Лили и Мародеров у Сириуса теперь никого не было. И думать об этом: вдумываться, представлять и осознавать — было страшно.

Пару раз вскользь прозвучало название «Орден Феникса», но когда Туни обратила на это внимание, Сириус сказал, что ей об этом знать опасно.

— Мало ли что… — неопределенно произнес он, и этого хватило, чтобы Петуния больше не задавала вопросов, представив, каким может быть это «мало ли что», если досюда докатится магическая война. Тогда, и правда, лучше не знать ничего лишнего.

Петуния снова подумала, что все это далеко от нее. В ее аккуратно выстроенном мирке не было — не должно было быть — места для войн, сражений и смертельной опасности, которая может нагрянуть каждый миг.

Зато в её мирке было место для планов на будущее, для ничего не значащих отношений и замужества — правильного, обычного и не идеального, но такого же, как у всех. До этого уик-энда Петуния верила, что счастье в этих планах — пункт вовсе не обязательный. А теперь — что так как она планировала, уже быть просто не может и не должно.

Туни всё-таки хотела стать по-настоящему счастливой. Пусть и не с тем человеком.

А Лондон с лондонской жизнью, и правда, был слишком далеко, чтобы ему придавать хоть какое-то значение.

Сейчас.

Она вздохнула и прикусила губу.

— У меня в Лондоне есть жених… — выпалила вдруг и тут же поправилась, словно признавалась в чем-то постыдном. —  Ну-у… то есть почти жених. Вернон. Он приедет завтра и, скорее всего, попросит моей руки.

— А как же сердце? Его он просить не будет? — с усмешкой спросил Сириус, и Туни тоже улыбнулась — совсем не весело. И покачала головой, на миг запнувшись, будто бы даже не зная, что ответить:

— С этим… С этим сложнее.

Петуния же решила быть честной.

Петуния решила не лгать себе.

С тем, чтобы отдать кому-то — кому-то не тому — сердце, было непросто.

— Вот как?.. — Сириус вскинул вверх брови, внимательно посмотрел на девушку и резко кивнул: — Понятно.

— Да.

«Понятно, всё понятно».

— Вернон завтра приедет.

— Ты уже говорила.

— Знаю.

— И ты его ждёшь?

— Нет, не жду.

Но это не отменяло того факта, что завтра Вернон все равно приедет к ней, сюда, и попросит у отца её руки — точно так же, как это делают тысячи молодых людей, когда собираются жениться. Обычно. Просто. Правильно. И… скучно.

— Надеюсь, ты с ним будешь счастлива, — в голосе Сириуса звучала то ли насмешка, то ли неверие в собственные слова.

— Не… Да.

«Если бы я сказала, что люблю тебя?»

Петуния знала, что счастлива с Верноном не будет. Возможно, она теперь уже не будет по-настоящему счастлива ни с кем, если этот кто-то — не Сириус Блэк. А с ним… С ним в её ровную, размеренную и совершенно безопасную жизнь пришла бы магия. И война.

Туни не была уверена, что смогла бы с этим справиться. Но если бы рядом в самом деле был Сириус, то… то…

Вряд ли.

Пусть и хотелось верить, что их встречи в саду, разговоры по душам и открытые сердца были одинаково важны для них обоих. Потому что Туни уже начинало казаться, что без них она теперь не сможет, не выдержит давления обычной — слишком обычной и продуманно правильной — жизни.

Без Сириуса… С кем она могла бы встречать рассветы в саду и мечтать о том, чтобы осенью вместе собирать яблоки?

Помолчав, Сириус сказал:

— Мы с тобой оба глупые, да, Туни? — И как-то очень горько расхохотался, после чего закрыл глаза, прислонившись к перилам на крыльце. А Петуния неторопливо раскачивалась на качелях, смотрела на него и думала о том, что, если поцелует его сейчас, навсегда испортит этот миг несвойственной им обоим откровенности и почти невозможной близости.

Поэтому Петуния не поцеловала Сириуса, только легко качнула головой, недоуменно обронив:

— Туни?

— Я слышал, Лили тебя так зовет. Ты против?

— Да нет… просто непривычно немного.

«Туни», произнесенное Блэком, звучало просто волшебно.

Сегодня Петунии снова захотелось сбежать. Еще до приезда Вернона и предложения, от которого будет слишком неприлично отказываться. Сбежать — навстречу своему невозможному, неправильному, но единственно желанному счастью. Пусть это и значило бы, что ей придется пройти рука об руку с любимым человеком всю магическую войну.

Это Петуния тоже не сказала.

И не сбежала.

Только подошла к ведущей на кухню двери и, ухватившись за металлическую ручку, обернулась к Сириусу:

— Время чая.

«Ты… соберешь вместе со мной яблоки этой осенью?»

То, что было между ними, еще не превратилось в любовь, но в их яблоневом саду уже проклевывались первые ростки дружбы и доверия. Благодаря Сириусу жизнь Петунии впервые заиграла яркими красками, и Туни больше не хотела возвращаться к той прошлой — скучной и серой.

Все проходило слишком быстро — и нестерпимо медленно. Петунии казалось, что они бежали наперегонки и в то же время делали пока только первые шаги по направлению друг к другу. Но и этого было уже достаточно для… для счастья.

После чаепития (пирог, и правда, получился вкусным, и Лили хитро подмигнула Петунии, мол «Я же говорила, что у нас получится отличный ягодный пирог!») под разными предлогами Сириус и Туни снова вернулись в сад. Обоим казалось, что их утренний разговор еще не закончен и требует продолжения.

И продолжение последовало — безсловное, но такое же по-детски искреннее — оно угадывалось в шелесте листвы, стрекотание цикад, в едва слышном биении двух сердец, что вдруг стали такими близкими.

Сердца хотели говорить. В этот раз — о любви.

— Я не знал о тебе до прошлого лета, — улыбался Сириус. — И не думал — до этого.

— Ха-ха-ха! — смеялась в ответ Петуния и уже без всяких сомнений отвечала: — А я тогда влюбилась в тебя с первого же взгляда!

— Вот как?

— Ага. Я видела тебя… мельком… когда мы с семьей впервые провожали Лили на вокзал перед началом учебного года. Ты мимо меня с чемоданом прошел, когда на поезд садился, а я тогда еще подумала, что ты очень… очень красивый.

Удивительно, что она это до сих пор помнила, но… Разве она могла забыть?

Когда Петуния впервые встретила Сириуса — давным-давно, семь лет назад, — то сразу поняла, что прежней её жизнь уже не станет. И счастье — детское, искреннее — осталось тогда где-то возле сероглазого мальчишки с очень грустным и красивым лицом.

— Эх, а я тебя тогда даже не заметил.

— Это и не удивительно: вокзал, школа магии… Я бы тогда ничего вокруг не замечала.

С того дня Петуния стала всерьёз мечтать о том, чтобы попасть в школу магии и… может быть… снова встретиться с тем невероятным мальчишкой.

В Хогвартс она так и не попала, но с мальчишкой — теперь уже молодым человеком, встретилась снова, много лет спустя.

— Я и не замечал, поссорился накануне с отцом и до самого Распределения только об этом и думал.

Тот день не запомнился Сириусу ничем хорошим. Зато он не поступил на Слизерин. А спустя еще несколько месяцев наконец поверил, что Сириус Блэк может быть настоящим, истинным гриффиндорцем.

— Жаль, что тот день не стал для тебя самым счастливым. Лили так радовалась…

Лили прыгала от восторга, постоянно боялась опоздать на поезд и очень долго искала в компании Северуса вход на несуществующую для магглов платформу. Петуния тогда даже понадеялась, что все это — чья-то глупая шутка, и нужной платформы не существует вовсе.

Платформа девять и три четверти всё же нашлась — и Лили с Северусом уехали в Хогвартс. А вместе с ними за закрытыми дверями поезда скрылся и мальчик с серыми глазами.

— Лили всегда находит поводы для радости, — согласился Сириус, и Петуния хмыкнула:

— Но разве для счастья нужны поводы? По крайней мере, я раньше думала, что счастье — это... это... — и Туни замолчала, не договорив.

— Хех, говоришь совсем как она, — заметил Сириус, и Петуния, почему-то вдруг смутившись, пробормотала:

— Не удивляйся так, мы же сестры.

— Я об этом никогда не забывал.

Казалось, они готовы были говорить дни напролет — и все равно не наговорились бы. Сириус рассказывал про Хогвартс и Гриффиндор, Петуния — о своём переезде в Лондон и о том, как её встретила столица.

— Честно говоря, я была страшно напугана. Город показался мне таким большим, а я там была совсем чужая, у меня там ни одного близкого человека не было…

— Понимаю, в первое время в Хогвартсе я тоже чувствовал себя не в своей тарелке. И всё казалось, что Шляпа ошиблась и отправила меня не на тот факультет…

— Но я все равно была счастлива!

— Да, я тоже.

Они без умолку проговорили несколько часов и даже пропустили обед, спрятавшись в садовых кустах, когда Лили пришла звать их к столу. Они всё говорили, говорили, говорили и никак не могли наговориться.

— В детстве я мечтала стать художницей, а Лили — писательницей.

— Уверен, твои картины будут прекрасны!

— Ну… Вряд ли эти мечты когда-нибудь сбудутся. У меня уже есть неплохая работа, жених, планы на будущее. И бросить всё это ради минутной слабости, ради детской мечты было бы…

— Странно, да? — со смехом подхватил Сириус.

— Верно.

— Безумно?

— Однозначно.

— И замечательно?

— Конечно! — рассмеялась Петуния. — Но знаешь, я ведь с детства ничего не рисовала, поэтому…

— А нарисуй меня?

— Что?

— Нарисуй меня! Что скажешь?

— Уверен? Может получится просто ужасно, — засомневалась Петуния.

— Все равно, — помотал головой Сириус. — Это наверняка будет интересным опытом!

— Меня удивляет твоя уверенность, — себе под нос пробормотала Туни, и Сириус самодовольно улыбнулся. — Тогда обязательно нарисую! — Петуния верила в эту его уверенность и тоже заражалась ею.

Им казалось, будто их беседа длится не пару часов, а уже много-много лет — и больше всего они боялись, что этот разговор однажды закончится.

— Знаешь, я не против, что мы пропустили обед, но… — В животе Туни заурчало, отчего девушка покраснела, а Сириус виновато отвел взгляд в сторону.

— Может… ну… это… Пойдём в город чего-нибудь перекусим? — неожиданно замялся он, будто никогда до этого не приглашал ни одну девушку на свидание.

— Хорошая идея, — согласилась Петуния и улыбнулась, неловко принимая чужую руку и поднимаясь на ноги. — А обычные, не волшебные, деньги у тебя есть?

— Обижаешь! — воскликнул Сириус и скорчил такую смешную физиономию, что сразу стало понятно: денег нет, но магию и очаровательную улыбку ещё никто не отменял. Кажется, Петуния готова была с этим мириться.

Ее платье уже давно было влажным от росы, а подол юбки — весь в земле, но Туни не обращала на это никакого внимания, гордо идя по центральной улице рука об руку с Сириусом. И если это не было свиданием, то… это определённо было самым романтичным не-свиданием в её жизни.

Они бродили по городу, покупали сэндвичи и ели их на ходу, смеясь, что похоже, будто они идут на матч.

— Бейсбол!

— Квиддич, Туни!

— А это что?

— А что такое этот твой бей-бол?

— О, ты не знаешь? Тогда слушай! Бейсбол — не бей-бол, такой игры вообще нет, — это очень известная среди обычных людей игра. Наверное, даже весёлая. По крайней мере, папа ее любит, так что…

Петуния с жаром описывала бейсбольные правила и замахивалась недоеденным сэндвичем в руке, представляя, что он — бита, готовая отбить летящий навстречу мяч. Сириус слушал её, смеялся и рассказывал про квиддич, и в его голосе слышалось неподдельное восхищение. В это время мысли Петунии плавились и улетали куда-то далеко.

— На метлах, ты серьезно? — не поверила Туни, решив, что Сириус просто шутит.

«Летать! На метлах! Возможно ли?»

— Ну да, каждый уважающий себя маг умеет летать на метле!

— И ты тоже?

— Разумеется!

— И Лили?

— И она тоже, хотя зельеварение и теория ей даются лучше полетов.

— Не удивляюсь даже.

— Эх, ты не представляешь, какое это неповторимое чувство — лететь и не касаться земли… — мечтательно сказал Сириус, уставившись в небо и крепче сжимая руку Туни в своей. — Когда-нибудь я обязательно полечу вместе с тобой! Чего улыбаешься?

— Ну, я ведь… Я тебе верю, — и Петуния действительно верила.

То, что она с детства боялась высоты, не играло сейчас никакой роли. Вместе с Сириусом — не страшно. Даже летать и касаться рукой облаков, в этом Петуния была уверена.

Они вернулись домой только вечером, к ужину, и никто их ни о чём не спрашивал. Только Лили улыбалась проницательно и многозначительно. Впрочем, Петуния и не собиралась скрывать своего внезапного счастья — она хотела поделиться им с целым миром, всем-всем рассказать о том, как она теперь счастлива, но…

На следующее утро приехал Вернон Дурсль — Петуния просто забыла сказать ему, что приезжать уже совсем не обязательно. А теперь говорить что-либо стало поздно.

* * *

Вернон Дурсль, в целом, был неплохим человеком. В меру циничным и жадным, в меру азартным и инфантильным, в меру добрым и трогательным. Для Петунии он не являлся совершенством или тем идеалом, о котором мечтают девочки, представляя себе образ прекрасного принца. Он был обычным и простым, как дуб (почему-то именно это сравнение настойчиво лезло Туни в голову, заставляя против воли улыбнуться) и далеким от всего ненормального. Самый традиционный молодой человек в самом традиционным смысле этого слова.

Петуния не была влюблена в него, но ей казалось, что с Верноном можно будет создать такую же — нормальную и традиционную — жизнь. А теперь...

Вот уже два дня Туни чувствовала себя так, будто бы вот-вот с головой пустится в омут дурманящиего и желанно-манящего безумства. Но в полной мере осознала это только с приездом Вернона в дом Эвансов. Вот так посмотрела — и поняла, что совсем не хочет для себя такого будущего. Будто бы увидела всё новыми глазами.

На его фоне Сириус выглядел именно тем безумством, в которое она готовилась — мечтала — окунуться с головой. И пропасть, как в самом глубоком и затерянном океане.

— Петуния.

— Вернон.

Ни пылких объятий вместо приветствия, ни заверений во взаимной радости от долгожданной встречи, которую, по большому счёту, никто и не ждал даже.

Ни-че-го.

Но так было честнее. И Петуния с неожиданной ясностью вдруг поняла, что они всегда были друг для друга почти чужими и ближе не станут.

Невыносимо было смотреть на хмурящегося Сириуса, на кусающую губу Лили, на родителей, встретивших и принявших нового гостя так радушно, будто все выходные только его и ждали. Туни чувствовала, как весь ее привычный мир и образ жизни трещит по швам, оборачивается всего лишь картинкой, тщательно выстроенной и выверенной, но не радующей ни глаз, ни душу.

Когда к обеду всех позвали за стол, Петуния первым делом отметила, что мама накрыла стол своей любимой праздничной скатертью и украсила тарелки красивыми пестрыми салфетками с изображением… бабочек. Туни украдкой бросила взгляд на сидевшего на другом конце стола Сириуса, но ему, кажется, и дела не было ни до бабочек, ни до того, как все кругом расстарались ради приезда её жениха.

«Если бы я не вышла замуж за Вернона, то… Это было бы нормально, не слишком странно?»

Вернон восседал за столом с таким напыщенным и высокомерным видом, что Петунии становилось ясно: ему одинаково безразличны и этот дом, и праздничная скатерть, и кружевные салфетки с вышивкой-бабочкой, и… и… И, если уж на то пошло, сама Петуния. Для него было важно то, что он приехал в эту глушь из столицы, и он явно считал это благородным поступком или даже подвигом, которым можно гордиться, который заслуживает уважения. А ещё так поступают все, значит, поступает и Вернон — как заведено, как положено. Петуния с некоторой долей ужаса подумала о том, что когда-то — ещё совсем недавно — она и сама была такой. Но она изменилась — буквально за один уик-энд. «Хорошо, что я вернулась домой…»

Всё казалось чересчур натянутым и нарочитым, прилизанным и почти образцовым, как тщательно отредактированная сцена для спектакля. И Петуния вдруг поняла, что всё это, и правда, не более, чем спектакль, в котором у каждого есть своя, по репликам расписанная и наизусть зазубренная роль: светские, чрезвычайно вежливые и безразличные — безличные — разговоры за столом, следование этикету, будто они всё ещё живут в прошлом веке. А потом Вернон натужно кашлянет, вытрет о бабочек на салфетке свои жирные пальцы и замасленный рот и очень вежливо попросит у «мистера Эванса» руки его «прелестной дочери» — так, будто не женится собирается, а подбирает себе подходящую машину в автосалоне. Повезёт, если ещё и торговаться не начнёт.

От этого было тошно, и Туни поняла, что меньше всего на свете хочет быть свидетелем этой сцены. Хотя раньше только о ней и грезила, воображая её ужасно романтичной и трогательной. Теперь же даже в воображении она была просто ужасна — и напрочь лишена каких-либо чувств. «И вот это… Разве это то, чего я хочу? То, о чём мечтала?»

Нет, не то.

Не о том.

Вернон сидел за столом, гордый, как распушивший хвост павлин, и глядел на всех так, будто они ему не ровня, будто соперников у него вообще нет. Петуния снова покосилась на Сириуса. «Вот бы сейчас встать из-за стола и вернуться обратно в сад, к яблоням, качелям… месту, где мы были только вдвоём».

Возвращаться уже было поздно, да и на улице в преддверии приближающейся осени зарядил такой ливень, что вряд ли утихнет хотя бы к ночи.

Засмотревшись в залитое дождевыми каплями окно столовой, Петуния как-то пропустила момент, когда атмосфера за столом резко переменилась. Вот только что все мило-монотонно-натянуто беседовали друг с другом, а тут вдруг над столом повисла давящая, как грозовая туча, тишина. Даже привычный звон серебристых ножей и вилок словно застыл, затаился, испугавшись, что гроза прольется и в доме.

Так и случилось. У этой грозы были огненно-рыжие волосы и слишком большое и доброе сердце. А ещё совершенно безрассудная храбрость. Вспоминая потом случившееся, Петуния понимала, что Лили не могла не вмешаться, пусть и не вполне осознанно, когда один «надутый индюк» смеялся и смешивал с грязью её друзей. Вернон их высмеивал не специально, казалось, он просто не мог по другому. Он самоутверждался за счет всех вокруг: у этого очкарика очки сломаны и пиджак в заплатках отвратительного коричневого цвета, тот длинноволосый — бомж, точно бомж! — со слишком неряшливым видом, наверняка на улице живёт… или ещё что. Третий — студент, вечно голодный и вечно бедный, во как на еду набросился! Четвертый, и вовсе, ни рыба ни мясо, только глазками моргает — зырк-зырк — по-крысиному так, противно. И зубы у него кривые. Как можно жить так в современном мире? Хотя Петуния, кажется, говорила, что они из Шотландии приехали, а все шотландцы… н-да…

Глаза Лили гневно сверкнули.

Вернон ещё что-то говорил, упиваясь собственной находчивостью и остроумием, когда вилки, ложки и ножи, прежде неподвижные, вдруг застучали друг об дружку. Тарелки, будто НЛО, поднялись вверх.

Над столом повисла та самая, отвлекшая Петунию от раздумий тишина.

Вернон ничегошеньки не знал ни о магии, ни о магическом мире, а Петуния с самого начала решила не говорить ему ни о чем… таком. И теперь, когда над столом зловеще затрепыхались никем не удерживаемые вилки с ножами, а тарелки недвусмысленно закружились, Петуния лишь немного отстраненно подумала о том, как бы лучше потом объяснить случившееся. Ясно ведь, что Лили, по натуре своей вспыльчивая и порывистая, не собиралась сидеть тихо. Так еще в детстве было: стоило ей из-за чего-то разозлиться или расстроиться, как по дому начинала летать и носиться кухонная утварь и прочие мелкие предметы. Сейчас же тарелки всего лишь взмыли вверх на пару дюймов — сущие пустяки по сравнению с кошмаром, который Туни наблюдала всё своё детство. «Хоть свою «неконтролируемую магию» Лили научилась контролировать не в пример лучше».

Вернон тупо уставился на тарелки и вилки, открывая и закрывая рот, как выброшенная из воды на берег рыба. Побледнел, и на квадратных скулах очень ярко выступили красные пятна. В его маленьких, поросячьих глазках всего на мгновение промелькнуло непонимание, быстро сменившееся затравленной злобой. Петуния поняла, что сейчас его «прорвет» — и никакие объяснения тут не помогут: Вернон ненавидел, когда что-то шло не так, как ему хотелось. Летающие тарелки посреди обеда, когда он собирался сделать старшей из сестер Эванс предложение, как раз были этим «не так».

— Играть со мной вздумали? — процедил он сквозь сжатые зубы. — Да вы… Да я… — Вернон оглядел столовую, подбирая слова, которые наиболее точно отразили бы весь его гнев и замешательство и наконец выдохнул, как пощечину: — Психи! Ненормальные! — и ещё зачем-то, видимо, сам не понимая, зачем, добавил: — Абсурд!

Он ещё много чего говорил, брызжа слюной и тыча поочередно указательным пальцем во всех сидящих за столом, пока по виноватому взгляду Лили безошибочно не определил главную виновницу всех этих… странностей. Игр. Но не успел он и слова сказать против Лили, а кто-то из молодых волшебников среагировать, как Петуния резко и внушительно поднялась из-за стола.

— Вон, — раздался её ледяной голос, как контрастным душем окатив всех присутствующих. Петуния этого не видела, Петуния смотрела прямо на съежившегося под её взглядом Вернона и дрожала от плохо скрываемой ярости. Её собственный палец бескомпромиссно указывал на входную дверь. — Прочь из моего дома, Вернон Дурсль. Никто не смеет так обращаться с моей семьей.

Петуния смотрела на этого человека сейчас и не понимала, почему когда-то так сильно хотела выйти за него замуж. Сейчас Вернон не вызывал у неё даже тени былой симпатии.

— Вот и оставайся с этими ненормальными, Петуния! — выкрикнул он, побагровев от злости, и испугано выскочил за дверь, бросив напоследок презрительное: — Ты ничем не лучше их. Сама такая же!

— Да как ты… — начала было Лили, вставая из-за стола, но за ним уже закрылась дверь. Петуния бессильно опустилась на стул, спрятав лицо в ладонях, и Лили тут же кинулась к ней, обнимая и бормоча что-то утешительное, пока Туни давилась с трудом сдерживаемыми рыданиями. — Всё хорошо, Туни, всё хорошо. Ну же, поплачь сестрёнка, поплачь.

И Петуния заплакала — горько и как-то безнадежно.

Сириус фонарным столбом стоял в стороне и не знал, что делать. Больше всего сейчас хотелось догнать Вернона и превратить его в жабу или совсем по-магловски набить морду за то, что заставил Петунию — его Туни! — плакать, но… Он нужен был здесь, и вымещение злобы ничем не помогло бы ни ему самому, ни плачущей в объятиях Лили Петунии. Сириуса убивало это ощущение собственного бессилия.

— Видишь, Бродяга, — Джеймс подошёл к Сириусу и хлопнул его по плечу, ободрительно улыбнувшись. — Она не железная, и у неё тоже есть сердце.

— Вижу, — пробормотал Сириус и мрачно подумал, что совсем не представляет, что ему с этим сердцем делать.

А Петуния по-прежнему сидела за празднично накрытым столом и, спрятав голову на груди Лили, тихо плакала, отчего её плечи едва заметно подрагивали.

Помолвка была однозначно расторгнута.

Предложение руки и сердца отвергнуто, и Сириус знал, что в ушах Петунии до сих пор слышатся злые прощальные слова Вернона: «Ты такая же ненормальная, как все они!».

Ненормальная!

Для Петунии, всю сознательную жизнь старавшейся быть идеально нормальной и обычной, это стало ударом по самому больному месту. И вряд ли её теперь утешил бы Сириус со словами, вроде «Да, ненормальная. Ну так давай будем ненормальными вместе!», а ничего другого он ей предложить попросту не мог.

«Будем ненормальными вместе, Туни?»

Петуния собрала вещи как-то очень беспорядочно-неправильно и пугающе быстро. Бросилась мимо Сириуса к лестнице на второй этаж, и Бродяга лишь мельком увидел ее покрасневшие глаза и дорожки слёз на впалых щеках. Потом громко хлопнула дверь и через несколько минут, не достаточных для того, чтобы он успел собраться с мыслями и хоть что-то ей сказать, уже спустилась обратно, волоча по ступенькам чемодан.

— Уходишь? — Лили немного испуганно посмотрела на сестру, и Туни коротко кивнула:

— Да-а… У меня поезд в три, так что…

— Лучше не опаздывать, — договорила за неё Лили, попытавшись сделать это как можно более естественно и обыденно. Не получилось, и все это почувствовали.

Никто ничего больше не сказал.

Петуния обняла родителей и Лили, вполне мило попрощалась с гостями сестры, робко улыбнулась Сириусу, отчего-то не желая встречаться с ним взглядом.

— Ну… Прощай, Сириус. Была рада познакомиться с тобой.

— Я провожу тебя до вокзала, — Блэк не собирался этого говорить, в какой-то степени даже боялся, что она ему сейчас откажет и он выставит себя полнейшим идиотом в глазах друзей, но… Лучше быть идиотом так, чем чувствовать себя полнейшим неудачником, отпустив Туни сейчас и позволив ей уехать до того, как он скажет ей, что… Что? Сириус и сам пока не до конца понимал, но чувствовал, что обязан сказать хоть что-то. И сказать до того, как она уедет снова — окончательно — из его жизни.

— Спасибо, — тихо поблагодарила Петуния, когда Сириус принял из ее рук чемодан.

Они шли по яблоневому саду, не задерживаясь и совсем ни о чем не жалея. Они прошли мимо деревьев, кустов и старых качелей. Они вышли за калитку, и та с горьким скрипом закрылась за их спинами, будто вздыхая вместо них: вот и всё, вот и всё, вот и всё.

— Вот и всё, — повторил за ней Сириус, а затем и Петуния прошептала мелодично-хлипко:

— Вот и всё.

— Возвращаешься обратно в Лондон?

 — А ты — в самую гущу военных действий?

— Типа того.

— Да.

Больше всего на свете им обоим сейчас хотелось остаться в яблоневом саду, еще раз открыть друг другу сердца и взлететь на качелях — до самого неба. Но им уже пора было возвращаться к тем жизням и тем проблемам, надеждам, стремлениям и мечтам, что были у них до минувшего уик-энда и что теперь казались очень… некстати, очень лишними и…

Пора было возвращаться.

Всю дорогу до вокзала Петуния молчала, нервно теребя в руках край теплой кофты, а Сириус нёс её слишком легкий чемодан и думал о том, что хотел бы напоследок — хотя бы раз — прокатить её на своём мотоцикле. А ещё подобрать те самые, очень нужные и необходимые слова.

Слова никак не подбирались, а мотоцикл остался в Косом переулке.

Петуния уезжала в Лондон. И не то чтобы им было так уж не по пути…

— Ты меня до самого Лондона провожать собираешься? — пошутила Туни, когда Сириус следом за ней зашёл в вагон поезда.

— А ты бы этого хотела?

— А ты бы поехал?

— Да, — кивнул Сириус.

— Да, — кивнула Петуния.

Но Сириус не поехал, только поставил чемодан на верхнюю полку, надёжно закрепив его ремнями и обернулся к Петунии, только вот мысли все ускользали, будто капли утреннего дождя. И сейчас казалось, что Туни ускользает точно так же, а он не может даже нормально попрощаться с ней. Даже... Но что он должен сделать, чтобы не биться потом головой об стену и не называть себя последним идиотом?

Петуния возвращалась в Лондон. Сириус упускал её.

Снова.

Глупо.

Безнадёжно.

…Навсегда?

Сириус не знал.

— Знаешь, этот Вернон… он… был не прав, — с трудом произнёс Бродяга.

— Не прав? — переспросила Петуния. Она выглядела одинокой и слишком усталой. И ей в самом деле хотелось куда-то уехать, взять перерыв, отдохнуть от всех одновременно свалившихся на неё событий.

Сириус её понимал: он сам чувствовал себя, как выжатый лимон, который с каждым новым словом только сильнее сжимают в кулаке. Он продолжал говорить — через силу, с трудом… и всё не то.

— Свадьбы, похоже, не будет? — натянуто рассмеялся Блэк, и тонкие губы Петунии сложились в ответную наигранную улыбку:

— Похоже, что нет.

— Жалеешь?

— Ничуть. Ха-ха! Хорошо, что я ещё не начала писать приглашения или готовить белое свадебное платье.

— Тебе бы пошло белое. — «Тебе бы пошло быть невестой».

— Думаешь? — с сомнением протянула Туни.

— Ага, я уже видел тебя в белом платье. Ты была очень красивой!

Видел. В саду, окруженную сумерками и стрекотанием цикад, раскрасневшуюся и взволнованную. Петуния тогда была действительно великолепной.

— Спасибо.

— Я буду скучать по тебе, — всё вышло как-то нелепо, рвано и Сириус вдруг понял: да, будет. Скучать и жалеть о том, что так и не рассказал ей о чувствах, в которых он даже самому себе не спешил признаваться. Не спешил, да и некуда — опоздал уже — ко всем важным признаниям и словам.

Что-либо говорить теперь было поздно.

Сириус едва коснулся губами руки Петунии, услышал, как она резко, прерывисто вздохнула... А тогда развернулся и вышел: по перрону уже проносился пронзительный гудок, оповещающий о скором отбытии. Вышел и ещё долго провожал взглядом исчезающий из виду пассажирский поезд, увозящий с собой одного очень дорогого — бесценного — для Сириуса человека.

Вот так просто и обыкновенно Петуния покинула его и вернулась в Лондон.

* * *

До восемнадцати лет жизнь Сириуса Блэка была не то чтобы совсем простой, но вполне понятной: закончить Хогвартс, вступить в Орден Феникса и все силы вкладывать в борьбу с Тёмным Лордом. О будущем он не думал — даже просто представить мир без Пожирателей смерти и Того-Кого-Нельзя-Называть было сложно. Это было бы… слишком похоже на сказку, на приятную и очень счастливую сказку, что накрывает пушистым покрывалом бьющийся в агонии разум.

У Сириуса были Джеймс с Лили, Ремус, Хвост. Вместе с ними он привык делить свои радостные моменты и поддерживать их во времена горестей. Он был рядом с Джеймсом, когда умерли его родители и до сих пор старался забыть тот единственный раз, когда он видел слёзы Сохатого — и плакал сам, его же слезами.

Сириус, как и все Мародеры, был рядом с Лунатиком во время каждого его полнолуния и знал, что Ремус бесконечно благодарен им за это. Он в самом деле боялся оставаться один при полной луне, но еще больше боялся ранить и обречь на проклятую жизнь кого-то из своих друзей. Поэтому Сириус пытался быть сильным и защитить, помочь всем, чтобы никому не пришлось страдать.

Сириус был рядом, когда над Питером смеялись старшеклассники, и потом с особым удовольствием ломал им носы и оставлял фиолетовые синяки на их челюстях. Чтобы они навсегда запомнили, что никому нельзя обижать его, Сириуса Блэка, друзей.

Он был рядом с Лили, когда она плакала после ссоры с Нюниусом, и не раз слушал её рассказы о семье, детстве и будущем… В отличие от него, планы на будущее у Лили были.

Сириус всегда был рядом, готовый и поддержать в нужную минуту, и повеселиться в дружеской компании, но… он не был уверен, что застанет окончание войны, что сумеет её пережить. И не составлял вообще никаких планов, отмахиваясь: «Там видно будет».

А потом Сириус приехал в дом семьи Эвансов и встретил Петунию, которую заочно невзлюбил после рассказов Лили. Но там, скрытые ото всего мира и спрятавшиеся в саду с неспелыми яблоками, они открыли друг друга с новой стороны — и впустили друг друга в свои сердца.

До Сириуса слишком долго доходило, что девушка, с которой он провёл один-единственный уик-энд, и есть та единственная причина, почему он наверняка должен выжить. Выжить, несмотря ни на что, и никогда не сдаваться. Кажется, такая простая мысль… Но Сириус в полной мере осознал ее правдивость только тогда, когда раненый в очередном сражении, вернулся не в штаб Ордена Феникса, а, закрывая курткой кровоточащую рану в боку, стучался в самую обыкновенную бежевую дверь самой обыкновенной квартиры на окраине Лондона. И жила в этой квартире, в общем-то, самая обыкновенная девушка, которая за одни выходные стала для него самой необыкновенной и очень-очень нужной.

— Сириус? — глаза Петунии были широко распахнуты, когда она открыла дверь и увидела на пороге Сириуса Блэка. В последний раз они встречались почти полгода назад, и теперь…

«Сириус? Но… Как?!»

Туни не знала, как он её нашёл, почему пришёл сюда именно сейчас. Она много чего не знала и не понимала, но все эти мысли вылетели из головы, когда Петуния увидела рубашку Сириуса, пропитанную чем-то алым.

«Кровь?»

— Здравствуй, Туни! — Бродяга болезненно улыбнулся и без приглашения ввалился в чужую квартиру.

— Добро пожаловать… — механически пробормотала девушка, осторожно выглядывая в коридор, будто бы боясь, что вслед за Сириусом к ней придут и те, кто его ранил. Плотно закрыв за ним дверь, она повесила цепочку на щеколду. И — для надёжности — заперла квартиру ещё и на замок.

Квартира Петунии была крошечной по сравнению с домом семьи Блэков или даже домиком Эвансов — на ум приходило только «миниатюрной», — но очень светлой и уютной. Ничего лишнего: несколько со вкусом подобранных картин на стенах, полки с аккуратно расставленными книгами — ни статуэток, ни игрушек, ни прочей свойственной девушкам «приятной и милой мелочевки». На маленькой кухне — серый стол с двумя стульями, закрытые кухонные ящики, обрамленные узорчатой плиткой, и плита с духовкой.

Сириус рухнул на коричневый диван в гостиной и мимоходом, перед тем, как потерять сознание, подумал о том, что хорошо, что диван такой тёмный — следы крови на нём будут несильно заметны.

Проснулся он поздним утром — солнце уже вовсю светило сквозь щели между занавесками, расчертив комнату ярко-желтыми полосами. Возле него на полу, положив голову на диван, спала Петуния. Даже во сне она была очень бледной и взволнованной, настороженно вздрагивала от каждого шороха. Сириус осторожно сел, опираясь на здоровый бок, и машинально коснулся рукой раны, но ощутил под пальцами лишь тугую ткань повязки.

— Я её промыла спиртом и перевязала, — подняв голову, Петуния посмотрела на Сириуса заспанными глазами. — Большего сделать не смогла, прости.

— Я тебя разбудил? — покаянно спросил Сириус.

— Нет, я не спала, просто…

— Ты со мной тут всю ночь сидела?

— Хотела отвезти тебя в больницу, но решила, что здесь будет безопаснее. Я спала ночью.

— Врёшь, — тихо рассмеялся Сириус и тут же согнулся от боли, глотая воздух.

— Осторожнее! — взвизгнула Туни, тут же бросившись к нему.

— Всё… всё хорошо.

— Да сам ты врёшь! — в сердцах бросила Туни, и её напряженные плечи бессильно опустились. — Кто тебя так?

— Пожиратели… Заклинание немного задело.

— И это — немного?!

— Поверь, бывает гораздо хуже.

Петуния верила и больше не спрашивала, только глядела на Сириуса по-прежнему обеспокоенно и очень устало.

— Я боялась, что ты…

— Со мной всё в порядке, Туни, — прервал её Сириус и теперь раненный, уставший и запачкавший своей кровью диван в чужой гостиной, наконец-то решился. — А знаешь… Я думал о тебе. Все эти полгода думал.

— Я тоже думала о тебе, — медленно и удивлённо ответила Петуния, а Сириус покачал головой:

— Нет, не так. Не в том смысле. Я… Как бы это сказать?.. Всё это время я думал только о тебе, Туни. И мне тебя безумно не хватало.

— Что ты… — начала было Петуния, но замолчала. Было в его глазах сейчас нечто такое, что сметало подчистую все сомнения.

«Это… Да?»

— Я люблю тебя, Туни, — Бродяга сказал это как-то слишком просто и искренне, дёрнув уголками губ в намёке на улыбку и немного прикрыв глаза от слабости. Ему вдруг очень захотелось обнять девушку, но от резкого движения рана вновь открылась и он боялся запачкать Петунию кровью.

Но это — пустяки. Сириус был, и правда, в полном порядке. По крайней мере, теперь, когда Петуния неловко подалась ему навстречу и тихо, немного растерянно шепнула:

— Сириус, я… Я тоже тебя люблю.

Наверное, не стоило бы теперь спешить, но в магическом мире бушевала многолетняя война, и он каждый раз, сражаясь, думал о том, что может не вернуться. Однако Сириус хотел возвращаться — снова и снова возвращаться к единственной девушке, ради которой, он был уверен, стоило выживать.

Поэтому, помолчав, Сириус спросил:

— Ты выйдешь за меня, Туни?

— Да, — не смотря на безсонную ночь, глаза Петунии сияли.

Возможно, они оба слишком торопились. Возможно, они совершали одну большую и непоправимую глупость. Но они были молоды, и теперь уже оба находились в эпицентре войны.

Да и… Юности свойственно ошибаться.

Впрочем, можно ли назвать ошибкой то, что совершается по любви?

Сириус не хотел упускать ни одного дня из жизни. И все дни — всю свою жизнь — хотел разделить со своей Туни.

Сейчас он был совершенно счастлив, и это счастье не могло омрачить ничто вокруг. Хотя бок, конечно, до сих пор болел, Сириус эту боль почти не чувствовал.

* * *

Месяц спустя в штате Ордена Феникса Сириус передал Лили приглашение на свадьбу, написанное Петунией. Она писала его долго, тщательно, и в какой-то момент вся мусорная корзина на кухне была завалена скомканными бумажными письмами, неудавшимися и по сто раз переписанными. Когда Сириус это увидел, ему даже стало немного совестно, что Сохатого шафером он назначил мимоходом, возвращаясь с очередного задания Дамблдора, а остальных Мародеров позвал на собственную свадьбу, выпивая тем же вечером в магловском пабе. Петуния подошла к делу не в пример серьезнее и официальнее.

Она писала:

«Дорогая Лили!

Как ты? Надеюсь, у тебя в этом вашем Ордене всё хорошо, и ты не слишком сильно рискуешь, оставаясь там.

У меня всё замечательно. Мы с Сириусом решили пожениться! Даже странно, что из всех ваших однокурсников он первым свяжет себя узами брака. Когда я впервые увидела его, то подумала, что такой, как он, совершенно точно не создан для семейной жизни, но… Мы женимся! Женимся, представляешь? До сих пор в голове не укладывается.

Прости, что не сказала тебе обо всем сразу. Родители уже знают. Кстати, они о тебе беспокоятся, говорят, ты давно их не навещала. Напиши им, когда будет такая возможность.

Так вот, о свадьбе. Сириус уже попросил Джеймса быть свидетелем, и тот дал согласие (не обижайся на него — это я попросила ничего не рассказывать, чтобы сделать тебе сюрприз). А ты, Лили, согласишься стать моей подружкой невесты? Ближе тебя у меня никого нет, и я была бы счастлива, если бы ты была рядом со мной в этот волнительный день и поддержала меня.

С любовью,

Целую,

Петуния Эванс.

P.S. На днях Сириус катал меня на своём мотоцикле. Представляешь? Я — и на мотоцикле! И он… он летал! Никогда не думала, что однажды взаправду буду летать на мотоцикле. Или что выйду замуж за мага.

Настоящее безумие, правда?

Но я… Я так счастлива этому безумию, что словами не передать.

P.P.S. Береги себя, Лили! Не делай глупостей, ты мне ещё на свадьбе нужна.

P.P.P.S. И напиши родителям. Не забудь».