Шрамы солдата Джейн (гет)

Джейн никогда не была хорошей девочкой — она и не старалась ею быть. Отцу — головная боль, матери — напасть. И все потому, что она с завидным упрямством не желала вести себя иначе, кроме как играть с мальчишками в «Войну с черепушками», ставя синяки и ссадины не только себе, но и им, а мечтающие стать медиками, учеными или инженерами девчонки в лучшем случае удостаивались смешков с ее стороны. Наверно, какая-то нелепая ошибка не позволила ей родиться мальчиком. Колония на Мендуаре по определению не являлась гостеприимным местом, но даже здесь ее боевые замашки казались чересчур. Для родителей, друзей — но не для нее самой.

Джейн было три, когда человечество узнало, что не одиноко во Вселенной, и Война Первого контакта показала, что ему могут спокойно отвесить хорошего пинка за то, что сунуло нос туда, куда не следовало. На фоне этого и взглядов отца на то, что любая тварь иной расы — просто тварь, у нее сложилось свое видение мира — искаженное до извращенности. Она грезила стать военным и показать, что Галактика создана для человечества — но родители грубо обрывали ее рассказы о планах на будущее и напоминали, чтобы съела все овощи. Ненавистные пропаренные овощи — корм для неразумных детей.

А ведь она понимала. Понимала, что если не нанести удар первыми — чужаки сделают это сами. И всю жизнь новости о новых нападениях батарианцев на человеческие колонии, конфликты интересов Альянса и Гегемонии, едва не переходящие в войну, учения на случай нападения на их колонию — все подтверждало ее опасения и подогревало ксенофобию. Джейн вела себя по-детски, как того от нее требовали, и игнорировала глухоту других к ее мнению, нутром чувствуя, что баллон с горючим вот-вот взорвется, и все пожалеют о своем бездействии.

Так, в общем-то, и случилось. Но Джейн не представляла, что триумфом ее «правота» таки не обернется.

Вбитые в голову и память учения сломались в тот момент, когда колония заполыхала. Отец сунул ей в руки винтовку и толкнул вперед — а она первые секунды две могла только стоять и хлопать глазами. Но чья-то оплеуха по затылку привела в чувства и вселила злость.

Это было боевым крещением шестнадцатилетней Джейн. Она решительно шла вперед, пользуясь удачей, минуя пули и не замечая ожогов на руках от раскаленного ствола, ярость и решимость убеждали ее в том, что она не устала, что тело не болит, и запах дыма, горелой плоти и омерзительные батарианские морды — не повод для рвоты, а мотив воткнуть им в каждый глаз по булавке. Она видела, как погибают родители и те, кого она знала — и это наполняло ее еще большей яростью.

Ей неимоверно везло — везло до того момента, как рядом прогремел взрыв, отключив закатное солнце…

* * *

Проходя в одной из больниц Альянса курс реабилитации после ран и контузии, Джейн на своей шкуре испытала, каково быть в центре зоны отчуждения. Медицинский персонал замолкал при ее появлении и шептался за спиной. Она не знала, куда деться и что делать, чтобы каждый день не встречать сочувствия, жалости и пренебрежения. Ей не нравилось подобное дерьмо в отношении себя — но, с другой стороны, не могла не осознавать, что иного-то и не заслуживает. Единственная выжившая, около суток провалявшаяся среди арматуры, трупов и их фрагментов, ночами будившая всю больницу своими криками, потому что еженощные кошмары возвращали туда, в эпицентр боя, в средоточие битвы за свободу. Стихия швыряла, уничтожала, перемалывала…

Никогда Джейн не чувствовала себя настолько живой, как в то самое время на грани собственной гибели.

Допрос и разбирательство длились недолго. Следы работорговцев были потеряны из-за того, что сигнал бедствия с Мендуара приняли слишком поздно, да и не было это первым и последним случаем, так что вскоре про Джейн все забыли, сбросив ее на какие-то социальные службы. От которых она элементарно сбежала, прихватив те деньги, которые были выделены на содержание — ей виднее, как поступать с самой собой и куда соваться. Упорство на пятерых и отсутствие чистоплюйства открыли ей дорогу в круг тех, кто промышлял грязными делами на крупные организации, за что получал защиту от их имени.

Но, войдя в этот круг, Джейн потеряла шанс стать нормальным человеком.

Поначалу ей нравилась такая жизнь, когда никто не пытался ей втирать про какие-то законы и нормы, не лез за черту, обозначенную дулом пистолета, но спустя пару лет начала понемногу раздражать эта жизнь с постоянной оглядкой за спину. И в итоге эта самая жизнь ее исторгла сама, наградив расправой и плевком вместо денежной платы за сделанную работу. Ей некуда было идти, кроме как попробовать себя в той самой военной службе, которую она для себя в детстве выбрала.

В Альянсе всегда рады новым рекрутам. Но не все рекруты были рады «мусорной крысе» в своих рядах. Неизвестно, кто и как раскопал про ее прошлое и выдал остальным, но это быстро стало достоянием всех, и каждый считал своим долгом ткнуть ее в это носом. Ей даже вписали в вину гибель колонии родных, предательство в пользу работорговцев, хотя это-то как раз было нелепо. Какой бы дрянью Джейн ни была, свой дом и свою семью она бы не предала. Она сражалась за них, черт возьми! Но кого волновали ее слова… Слова, которые никто не хотел слышать. И вбить правду мешало то, что прежние навыки нужно было осваивать заново. Но даже слабость не была для нее причиной избегать драк.

Отвечая агрессией на нападки других рекрутов, Джейн постоянно попадала в лазарет, а после отрабатывала наряды вне очереди. Ей настойчиво советовали сбавить спесь, не нарываться на конфликт и в силу последствий травм подумать о другой специализации ради блага для собственного здоровья — но безрезультатно.

Джейн хотелось бы быть биотиком — достаточно насмотрелась на азари, силой воли творящих трюки с гравитацией, но, как говорится, «рожей не вышла» — для этого надо было облучаться еще на стадии зародыша. Да и, тем более, имплант мог в любой момент подвести или вовсе угробить, а вот собственные тело и навыки обращения с оружием оставались куда более надежными способами надрать чужие задницы. Поэтому Джейн каждую свободную минуту тренировалась в одиночку и с преподавателями, не щадя сросшихся костей и хирургически восстановленных мышц, со стрельбища ее было и вовсе не выгнать до самого отбоя. Со стороны могло показаться, что она упорно хотела себя доконать, столь одержимо занимаясь. Получившие полноценную месть и добавку в процентах рекруты стали обходить ее по широкой дуге, прививая этот порядок и новичкам, преподаватели поощряли такое старание, но явно тоже считали ее чокнутой. Сама же Джейн плюнула на всех и на то, что человек — существо, вообще-то, социальное. Она уверилась, что для неплохой жизни ей хватит и самой себя.

Тем более, что служба в войсках Альянса позволила, наконец, надирать задницы тем, кому она надрать их давным-давно мечтала. Облавы на батарианских бандитов были ее любимыми заданиями, и она ни перед чем не останавливалась, чтобы их не просто уничтожить — растоптать. Торфан так и вовсе стал событием, сделавшим ее знаменитой. И тем, что заставило задуматься о собственных мотивах. Каждый раз, видя четырехглазую тварь с оружием, Джейн подсознательно возвращалась к Мендуару — и теряла голову, отдаваясь жажде крови. Ей пришлось приложить усилия, чтобы научиться не выпячивать это и не проложить себе дорогу к мозгоправу. Накладно было давить мстительные смешки и желание проделать штыком дырки на месте каждого глаза у трупов, но уж лучше это, чем больница — и снова жалость, шепотки за спиной. Гадость и мерзость.

Репутация «торфанского мясника» отнюдь не стала плюсом в копилку ее популярности в общем и благожелательности к ней солдат Альянса — в частности. Джейн повышали в звании, но люди без энтузиазма шли под ее начало, не желая назавтра получить приказ — и отправиться на Родину в закрытом гробу. Ситуацию сумел смягчить только капитан Дэвид Андерсон.

Андерсон был жестким, но до зубной боли справедливым человеком. И тем, кто заставил Джейн взять свою бешеную натуру на короткий поводок, если не хотелось получить на орехи. До Андерсона тех, кто имел неосторожность вывести ее из себя, ждали физические травмы, с Андерсоном — икота и бледность от парочки слов и усмешки, похожей на оскал. Он заставил себя уважать не только из соображений субординации и подтолкнул к переосмыслению самой себя и собственного поведения. Но Джейн не видела смысла меняться в лучшую сторону в угоду кому-то левому тогда, когда ее все устраивало.

Тем более что ее, а не кого-то другого, захотели сделать Спектром. Тем, кто имеет право игнорировать законы и правила, плюнуть на бюрократию и мораль ради выполнения поставленной задачи… Да, Джейн была совсем не против такой перспективы для себя. Она честно постаралась показать себя с лучшей стороны на Иден Прайм. Вот только если бы этот напыщенный олух Найлус не повернулся спиной к предателю и не получил пулю в затылок, если бы этот проклятый маяк не сломался к чертям собачьим… и если бы у Совета оказались мозги вместо дерьма! Джейн хотела бы многое им высказать, выплескивая свое негодование, но попасть под стражу не хотелось больше. Притом, существовали иные пути утереть им нос, кроме как лезть на рожон.

Вот только исполнение задуманного требовало искать помощи у инопланетян. И свое к ним отношение пришлось запихать куда поглубже и не кривить гримасу при разговоре. Особенно с первым, Гаррусом Вакарианом. Таким же турианцем, как и Сарен. И уж слишком велик был его энтузиазм разоблачить того и отдать в руки правосудию. Джейн согласилась взять Гарруса в команду только для того, чтобы не выпускать из поля зрения. Как и Рекса — ведь кроганы опасны и непредсказуемы… впрочем, конкретно из этого вышла полезная боевая единица. Но нервно поглядывать за спину ее заставлял именно Гаррус — сколько бы тот ни доказывал свою верность и ни рассыпался в благодарностях, подозрительности Джейн это не умаляло. Скрывающая свое лицо под мутным стеклом шлема кварианка на инженерной палубе ее напрягала меньше, чем турианец, в силу особенностей своего вида бедный на мимику. У Тали было Паломничество, требовавшее поисков чего-то ценного — в составе команды корабля это куда проще, а вот его мотивы оставались слишком туманными.

Наверно, именно эта подозрительность стала первым «крючком», зацепившим глубже положенного.