Брусничный глинтвейн (гет)

Остановились они на постоялом дворе близ небольшого городка Лоунтен. Хозяйка двора была женщиной крайне чистоплотной — всё внутри сияло чистотой, медная посуда была начищена до блеска, а скатерти и простыни едва не хрустели при прикосновении. Роскоши не было — деревянная кровать с набитым соломой матрасом, одной подушкой, сшитой из лоскутов, да тонким шерстяным одеялом, самые дешёвые гобелены с не слишком затейливыми орнаментами, лоскутный прикроватный коврик, простая скамья рядом с маленьким окошком, несколько гвоздиков около двери, на которые можно было повесить верхнюю одежду, и крошечный столик около стены с гобеленом, на котором было вышито большое, но крайне уродливое дерево. Еда здесь была простой, но горячей и вкусной, в каждой спальне имелись кувшин с водой и тазик для умывания, что стояли как раз на том крошечном столике. Деифилия понравилось это место сразу, как только они здесь оказались — в таверне, что располагалась в центральном из пяти зданий постоялого двора, тогда как жилые комнаты для гостей располагались в двух боковых. Даже удивительно, что они здесь оказались. За двенадцать лет знакомства с Танатосом и его компанией они редко останавливались в чистых и уютных комнатах — всё больше по разным заброшенным лесным сторожкам, разрушенным за время Великого Затмения деревням и старым перевалочным пунктам, которыми уже давно никто не пользовался, а в городах редко задерживались надолго (кажется Толидо и его подружку из ордена искали, и Танатос не решался лишний раз показываться там, где кто-либо сможет о нём рассказать. А в заброшенных старых зданиях не нужно было платить за ночлег, — говорил Толидо, и большинство ребят с ним легко соглашалось. Лишних денег у них не водилось. И даже если даже в тех местах было чисто и сухо — до Биорига им было далеко. И до постоялого двора рядом с Лоунтеном — тоже. Условия здесь были очень близки к тем, в которых Деифилия Ярвинен провела своё детство — чисто, сухо и довольно просто. В Биориге тоже не было особой роскоши, хотя, впрочем, обстановка была гораздо богаче той, в которой девушка очутилась теперь.

Лоунгтеном звался красивый старинный город с кучей трёхэтажных, выкрашенных в белый или жёлтый, зданий с причудливыми смотровыми башенками, арочными галереями, по которым когда-то давно, ещё до Великого Затмения, прогуливались дамы в шикарных платьях из разноцветного шёлка — дядя Вигге когда-то давно показывал племяннице иллюстрацию в книге. Правда там, был изображён не Лоунгтен, а некогда располагавшийся неподалёку Зеингтен, когда-то дивный и прекрасный, но теперь уже давно заброшенный и разрушенный.

Платил за всё, разумеется, Драхомир — кто ещё выложил бы сотню золотых (у Хелен едва зубы не скрипели от жадности, когда она увидела такие деньги) за двое суток пребывания на постоялом дворе, если неподалёку был захудалый домишко, хозяин которого пустил бы их на ночлег за бутылку украденного где-нибудь сидра — так что Брижит, хозяйка двора, поместила их в самые лучшие комнаты — куда более просторные и светлые, нежели остальные, накормила сытным ужином и пообещала наутро предоставить в каждую комнату по крынке молока, краюхе ячменного хлеба и паре сваренных вкрутую яиц. Их братии редко удавалось поесть так хорошо, так что после ужина всё ворчание в сторону Драхомира утихло — впрочем, и ворчала-то только Хелен, остальным было совершенно всё равно, сколько Мир платит из своего кармана.

Деифилии нравилось лежать вот так — на отдельной кровати, пусть не собственной и не в Биориге. Здесь было тепло, сухо и уютно. Ярвинен даже скинула с себя давно грязную верхнюю дорожную одежду, стирка которой обошлась Драхомиру в пол дюжины серебряных монет. Теперь она лежала на кровати в светло-голубой льняной камизе с вышивкой по ярвиненской традиции да лавандового цвета котарди, тоже с вышивкой, только и вовсе особенной. Эта была праздничная одежда, которую Деифилия надевала крайне редко — впервые, если признаться. Да и куда её было надевать? Штаны или юбки были гораздо удобнее, когда приходилось преодолевать большие расстояния или разбираться с теми, кого разозлил Танатос, или на кого напал Асбьёрн, а камиза и котарди были вышиты ещё тётей Вигдис ей, Деифилии, на будущую свадьбу, и являлись одними из немногих вещей, которые ей удалось взять с собой в день падения Биорига. По правде говоря, Деифилия Ярвинен не верила, что когда-нибудь выйдет замуж, но испортить единственное доказательство того, что жизнь в Биориге ей не приснилась, что вся эта сказка существовало на самом деле, было выше её сил.

Деифилия уже расчесала свои длинные тёмные волосы, которые являлись, пожалуй, предметом её особой гордости ещё лет с восьми, когда волосы Деи стали длиннее, чем у большинства её сестёр и кузин — оставалось только снова заплести их в косы, только вот желания не было никакого. Разве не имела она права хотя бы наедине с самой собой побыть с распущенными волосами? Это позволяли себе даже самые безупречные леди, которых Деифилия Ярвинен только знала. Почему же она не могла позволить это себе?..

В комнате было неожиданно тихо. И очень спокойно — за окном красным расцветал закат, неожиданно красивый, хотя когда-то давно Ярвинен страшно боялась солнца и всего, что с ним связано. Теперь всё стало несколько иначе. Сильно иначе, если говорить честно. Деифилия знала, что большая часть их компании веселилась на первом этаже таверны, впрочем, её это касалось мало — шумные пиры и пляски она никогда не любила. Она лишь надеялась, что хозяйка не вышвырнет их всех на улицу за неподобающее поведение. И что Драхомиру не придётся доплачивать Брижит ещё сотню золотых, чтобы покрыть весь принесённый постоялому двору ущерб. Впрочем, Йохан обещал Ярвинен, что присмотрит за Танатосом, Бьёрном и Лилит — за самыми буйными и неконтролируемыми их товарищами. Уже одно это немного успокаивало. Йохану вполне можно было доверять, но, пожалуй, едва ли он смог бы справиться хоть с одним из этой буйной троицы, если бы те не захотели ему подчиняться.

Деифилия услышала тихий стук, а потом дверь едва слышно заскрипела, и в спальню вошёл Драхомир Фольмар с глиняной кружкой в исцарапанных руках. Царапины, впрочем, уже заживали, хотя в тот момент, когда Мир давал деньги Брижит, его руки были ещё совершенно чистыми. Должно быть, той ласковой серой кошке Брижит, что минут пять мурлыкала на руках у ландграфини, Мир не понравился. Фольмар был без привычных своих плаща и шарфа и казался каким-то чересчур воодушевлённым. Пугающе воодушевлённым, сказала бы Ярвинен.

— Что ты здесь забыл? — Деифилия постаралась произнести это как можно холоднее, но вышло отчего-то почти ласково.

Драхомир улыбнулся, уловив эти ласковые нотки, и подошёл к самой кровати, осторожно присел — кровать под ним заскрипела — и пододвинулся, прижимая к груди глиняную кружку, очевидно, боясь расплескать содержимое. И правильно, подумала Ярвинен. Не хватало ещё, чтобы он пролил что-то на её свадебное платье — тогда Деифилия сама вцепилась бы ему в светлые кудри, а ещё расцарапала бы лицо и руки.

И поступила бы совсем не так, как следовало бы ландграфине, девушке из древнего и знаменитого рода и истинной леди во всех смыслах этого слова, что только пристали семье охотников, услужливо напомнило подсознание голосом покойной тёти Вигдис. Впрочем, Драхомир был осторожен и не пролил ни капли странного напитка, благодаря чему не Дее не пришлось проверять на практике, ведёт ли она себя так, как следует девушке из её семьи, за что Ярвинен была бесконечно благодарна демону.

От Фольмара пахло огнём, кровью и хлебом — и все запахи так давно впитались в него, что не смывались, стали частью его самого, — а от напитка в глиняной кружке — пряностями. Ярвинен сама тоже улыбнулась и уселась на кровати поудобнее, подложив ноги под себя. Рядом с Миром было хорошо. Не тогда, когда ревность вспыхивала у него в груди, когда он начинал крушить всё вокруг себя и земля рядом с ним окроплялась кровью того, кто посмел проявить к Деифилии какие-либо знаки внимания. Не тогда, когда он нервничал, беспокоился или чувствовал себя виноватым. Хорошо с ним было тогда, когда Драхомир Фольмар оставался спокойным, когда огонь его сердца больше напоминал укрощённое пламя камина, а не пылающий пожаром лес.

А ещё от Мира пахло сигаретами. Что, впрочем, не удивительно — он много курил ещё до того, как они познакомились, и бросать, кажется, не собирался. Его, видимо, всё вполне устраивало, и он не был Асбьёрном, которому Дея, всё-таки, являлась старшей сестрой и которого могла отчитать. На Бьёрна, впрочем, все её проповеди и наставления нисколько не действовали. Он предпочитал слушать Танатоса, Драхомира или какого-то своего нового друга, которого Ярвинен не знала. Да и тех — только в какое-то особое настроение, которое Деифилии было никак не поймать.

— Брусничный глинтвейн, — Мир протянул ей кружку. — Местная разновидность этого напитка. Я знаю, как ты любишь бруснику, так что, решил принести — возможно, тебе понравится.

Напиток был горячим, вкусно пах, а ещё в кружке плавали долька лимона, бадьян и корица. Деифилия осторожно поднесла кружку к губам и немного отпила. Сладкий пряный напиток обжигал, а ещё чувствовался вкус брусничного вина, которого Ярвинен не пила, наверное, с прошлой весны, когда Танатос умудрился стащить пару бутылок с какого-то хутора. Дея поблагодарила Мира за принесённый напиток, про себя подумав, что брусничный глинтвейн вполне стоил того, что Фольмар увидел её в свадебном платье и с распущенными косами. Да и вряд ли тот в достаточной мере знал ярвиненские традиции. Астарны редко уделяли внимание чьим-либо обычаям, кроме своих собственных.

Демон заулыбался ещё сильнее, засиял, словно начищенный пятак, казалось — едва не подскочил на кровати от радости. Он определённо был похож в этот момент на огромного мурлычущего от удовольствия кота. Хотя, пожалуй, волку Мира, Магну, едва ли понравилось бы такое сравнение.

Деифилия отпила ещё глинтвейна и подумала, что, наверное, стоило бы проследить за Асбьёрном — брат в последнее время и вовсе перестал кого-либо слушать, и иногда просил чаще бывать у Вирджилисской цитадели. Ярвинен не знала, что он там забыл, но заметила, что это определённо не пошло ему на пользу. Он стал ещё более нервным, замкнутым и неуправляемым, хотя на Драхомира поглядывал — изредка и когда тот этого не видел — с изрядной долей уважения и странного понимания, которое Деифилии совершенно не нравилось. У её младшего братца и без того доставало странностей.

Деифилии показалось, что в комнате стало ещё теплее — впрочем, тут было и так довольно тепло, и сейчас стало практически жарко. Должно быть, от горячего вина — от него всегда становилось теплее, Дее стоило это учитывать, когда она приняла такой своеобразный подарок от демона. Впрочем, оно того вполне стоило. Ярвинен, наконец, допила глинтвейн и отдала кружку обратно Миру в руки — прикроватного столика или хотя бы табурета, на который можно было бы поставить грязную посуду, в комнате не было. Деифилия снова опустилась на подушку — так было удобнее. К тому же, теперь она ничего не держала в руках, а возможности поваляться в кровати у неё не было довольно давно.

Демон продолжил смотреть на Деифилию, правда теперь в его голубых глазах появилась какая-то обречённость, чего ландграфиня не могла не заметить. Ей почему-то захотелось рассмеяться, хотя она понимала, что смешного в этом мало. Должно быть, сильно она нравилась Фольмару, раз он терпел и её раздражительность, и её холодность, и эти внезапные порывы вдруг расхохотаться из-за чего-то совершенно не смешного. Драхомир же не произносил больше ни слова с тех пор, как протянул ей кружку с глинтвейном. Просто сидел на её кровати и молчал. И царапал ногтями свои руки, оставляя тонкие красные полосы.

— А брусничного пирога там не было? — поинтересовалась Ярвинен, надеясь хоть так прервать это повисшее молчание, которое, по правде говоря, становилось не слишком приятным. Да и это раздражающее расцарапывание тоже.

Деифилию в последнее время вообще много чего раздражало. И пение Танатоса, к слову, всегда очень громкое и фальшивое, и изменившееся поведение Асбьёрна (впрочем, недостаточно сильно, чтобы кто-либо ещё из их шумной братии это заметил), и сопение Хелен во сне, когда им приходилось ночевать в одной спальне, и пришёптывания Уенделла в моменты душевного волнения, всегда совпадавшие со спорными ситуациями, в которые чаще всего вляпывались Тан, Бьёрн и Мир, и надменность Саргона, выскочки из семьи, которую ландграфиня ненавидела всем сердцем, и ужасно многое в Фольмаре, что даже перечислить было бы трудно, который, впрочем, в отличие от остальных, пожалуй, догадывался о том, что Дея на него за что-то сердится, но вряд ли мог понять, за что именно.

Драхомир сразу заметно оживился — Ярвинен не успела даже договорить. Царапать свои руки, во всяком случае, перестал в одно мгновение. Деифилия увидела, как царапины сами собой, без применения каких-либо заклинаний, на глазах затягиваются и становятся совсем светлыми, и подумала, что у демонов, пожалуй, заживление ран происходит куда быстрее.

— Был, — кивнул Фольмар, тут же вскакивая с кровати ландграфини. — То есть — есть. Я сейчас принесу!

Мир бросился за пирогом так быстро, что Ярвинен едва опомниться успела, как он уже оказался у дверей — в голову Деи вдруг пришла мысль, что сам Драхомир бруснику и всё, что с ней связано, не любит, что пирог с ней вряд ли разделит и что осилить целый она никак не сможет, уж точно не после сытного ужина расторопной и хозяйственной Брижит.

И, пожалуй, Деифилии очень повезло, что он умудрился в спешке зацепиться рукавом за один из гвоздей, прибитых в стену рядом с дверью — он вполне мог избежать такого стечения обстоятельств, если бы хоть немного внимания обратил на подобную мелочь. Демон тут же выругался — каким-то очередным астарнским ругательством, от которого хотелось закрыть уши руками, и дёрнул руку, пытаясь избавиться от гвоздя, что раздался треск разрываемой ткани. Белая рубашка — даже странно, что они таковыми оставались, учитывая то, сколько их шайке приходилось проходить пешком с совсем небольшим запасом воды, что не тратилась на стирку или что-либо, кроме питья — порвалась. Ландграфиня едва не зашипела, таким неприятным показался ей этот звук. А Мир даже внимания не обратил на дырку на рукаве и уже успел толкнуть дверь, чтобы та открылась.

— Стой! — окликнула его Ярвинен. — Я одна весь пирог не съем, так что принеси такой ягодный пирог, который сам тоже будешь.

Драхомир Фольмар остановился на секунду, повернулся, да так, что теперь дырку на рукаве его рубашки ландграфине стало видно гораздо лучше, внимательно посмотрел на Деифилию, на мгновение о чём-то серьёзно задумался, словно вспоминая нечто важное, и, наконец, кивнул.

— Принесу малиновый, — пообещал он, и тут же скрылся за дверью — были слышны только его быстрые шаги.

Мысль о том, что было бы неплохо зашить Миру рубашку, пришла в голову Деи с некоторым опозданием — кричать вслед было теперь просто бесполезно. Демон её просто не услышит.