Слушаю и повинуюсь (джен)

El sueño de la razón produce monstruos.

Сон разума рождает чудовищ.

Испанская пословица

Ты сказал, что я должен ждать…

Жёлтое небо нарезано на ломтики.

Двигатель работает с перебоями, и каждый раз, когда он затихает, сердце пропускает удар. Ветер свистит весело в сотне мелких дыр — обшивка как решето.

Дэнни кашляет, красные капельки разлетаются с его губ. Повезло мелкому, первое задание, и в такой переплёт попасть… Сержант подбадривающе сжимает его плечо, что-то бормочет, не могу разобрать. В ответ — дрожащая улыбка.

Держись, мелкий, подлатают тебя, ещё повоюем.

Внизу тибериум. Без защитных костюмов там делать нечего, дрянь зелёная вмиг сожрёт. Я верю… верю, что когда-нибудь кристалл спасёт нас всех. Ну… по крайней мере, тех, кого не успеет прикончить. Но до этого "когда-нибудь" ещё дожить надо…

В ушах — прерывающийся рокот двигателя. И ты держись, немного осталось, держись, прорвёмся.

Наверно, я сказал это вслух, они смотрят на меня, все смотрят. Так, словно труп заговорил. Да я и есть труп. Надо было им меня там бросить, успели бы удрать, а теперь…

Сержант сказал, приказ из штаба. Доставить назад живым. И кому я там так понадобился? Не той ли парочке штатских, что уже неделю по базе шныряет?

Дитмар, прикрывая ладонями губы, шепчет молитву, сбивается, начинает сначала, путает слова. Чего стыдиться, нам всем страшно. В бою не то что бояться — даже думать времени нет, а вот так болтаться между небом и землёй в ржавой консервной банке…

Тишина бьёт по ушам, словно мелкими иголками проходится по хребту.

Да чтоб тебя!..

Пожалуйста, не сейчас. Не хочу умереть так. Бесполезно и глупо. Остался бы — глядишь, настрелял бы ещё пяток-другой этих болванов с птичками, прежде чем кони двинуть…

Запускайся, чёртова железяка! Запускайся, кому говорю!..

Не нужно было возвращаться за мной, братья. Вы и смерть мою с собой забрали, теперь все ей достанемся.

Был бы внизу конвой какой или даже танк… Грохнуться бы на него, хоть не зазря подохнем!..

Запускайся же…

Прости меня, дурака, ты не банка, ты самый замечательный транспортный вертолёт, в каком я когда-либо летал… Клянусь, я расцелую каждую лопасть твоего винта, и пусть надо мной вся рота ржёт потом.

Ладно, и шасси расцелую!

Ну надо же… запускается…

Запускается! Громче, уверенней. Стрекочет так, что зубы стучат в унисон. Бултыхнуло нас неслабо, но ничего, выровнялись. Авось долетим…

Долетим, подлечимся, а потом вернёмся и наваляем этим недоноскам, называющим себя миротворцами!..

А пока я просто лежу, смотрю в потолок и слушаю, как винт рубит в лапшу холодный воздух. С перебитыми ногами и железкой в пузе что ещё остаётся? Только это. И ещё думать, кто там на базе так печётся о моей шкуре.

Вертолёт вздрагивает, словно напоминая о моём обещании.

Не беспокойся. Обещал — сделаю. Как на ноги встать смогу. Да хоть бы и на карачках — приползу, чего уж.

Под ладонью грязный пол десантного отсека. Осторожно, незаметно, едва двигая рукой, глажу его. Двигатель урчит громко и ровно, словно довольная кошка.

…что моё время ещё не пришло…

С потолка осыпается белая труха. По лестнице волной катится топот множества ног. Опять обстрел. Стены мелко дрожат, а я уже нет. Деваться некуда, до подвала мне уж точно не добраться. Зато можно до окна. Тороплюсь, коляска стукается о мебель, но вот я здесь — жду и молюсь. Молюсь о шальной пуле, об осколке снаряда — что угодно, лишь бы дало иллюзию случайности. Что уберегло бы родителей от чувства вины. Этот мир не для слабых, здесь каждый должен сам за себя отвечать. Никто не может вытащить другого из трясины, а если попытается — пропадёт и сам. Сильные выживают, слабые дохнут. Закон природы, о котором нам напомнил тибериум.

Я — слабая. Я не должна быть. Не должна тянуть за собой родителей.

Отец, вкалывающий от зари до полуночи на двух работах… Еле живая от усталости мать, вынужденная тратить бесценные минуты отдыха на уход за мной… Чем я могу им помочь, если собственное тело предало? Абсолютно здоровое тело, из-за крохотной генетической ошибки вот уже восемнадцать лет бесполезно лежащее в инвалидной коляске. Я отнимаю у них всё — время, силы, здоровье, и ничего не могу дать взамен. Да они ничего и не требуют, но от этого только хуже.

Дом напротив как-то странно охает и проседает, оплывает с одного угла. Навстречу серому потоку раскрошенного бетона тянутся весёлые огненные ладошки.

Смотрю как зачарованная, и щелчок замка проходит мимо сознания, как и звон разбитого стекла секунду спустя. Что-то чёрное с воем пролетает мимо, обдавая жарким ветром, и падает под стол, откатывается в сторону двери. Мамин крик тонет в грохоте взрыва, а я лечу на пол мешком дряблой, бессильной плоти, которую закрывает от визжащих осколков живое тело.

Больница. Отец забегает на пару минут — две работы, и ни на одной его не будут ждать. Мама — множественные, но совместимые с жизнью. Поправка: с существованием. Жить в нашем мире сложно.

Опять по моей вине. Я ведь просила его для себя. Тот снаряд. Зачем, мама? Зачем ты так упрямо защищаешь камень, тянущий тебя ко дну?

Меня-то вечером того же дня после осмотра отправляют домой — больницы забиты, свободного угла не найти. Сдают на попечение соседки. Согласилась на пару вечеров приютить. Что дальше — боюсь думать.

Серый человек с пронизывающим взглядом. Чёрно-красная эмблема, вышитая на краю воротника. Страшно. Рассказывает о каком-то важном проекте. Говорит, мой мозг особенный. Говорит, что о лечении мамы можно не беспокоиться, если я соглашусь сотрудничать. Говорит — и улыбается так ласково-ласково. Я ведь на весь город кричать могу, что не согласна, — всё уже решено. Значит, надо брать, пока предлагают. Хоть какая-то от меня польза…

Передо мной на столе ноутбук. Большая сумма — на счёт отца. Спокойствие.

Левая рука — единственная послушная мне конечность. Где ставить подпись?

Забирайте.

...что я должен спать...

Ну да, я этой шлюхе глотку перерезал. От уха до уха. А что — туда ей и дорога. Раскаиваюсь? Скорее тибериума нажрусь, чем раскаюсь. Паскуда мне на уши лапшу вешала про вечную любовь, а сама с каким-то ублюдком приблудным на мои же деньги развлекалась. Наверняка, пузо от него и нагуляла, да сейчас уже и не важно, оба сдохли, и шалава-жена, и упырёнок внутри неё. Жаль, до третьего добраться не успел, а то бы и ему улыбочку под подбородком нарисовал.

Когда забирали, мамка моя рыдала. Вот её жаль, без внуков теперь осталась. А вообще-то… и она тоже виновата. Когда я по молодой дури обрюхатил ту официанточку, кто её в клинику повёз? Не я же. Я за кольцом попёрся. С, мать его, изумрудом. Чтоб зелёный как её глаза. А эта дурёха ныла всё — хочу кристаллик тибериума в колечке, ну, больная, совсем с головой не дружила. Где она сейчас?..

Подсунула мне мамка вместо неё вот эту — дрянь дрянью, зато "нашего круга".

В гробу я этот круг видал. Хотя и гроба-то не получил, судьям на лапу дали, дело замяли, а меня в дурку захолустную упрятали — чтоб папашину карьеру не портить. Упрятали, чип под кожу влепили, будто псине какой, и забыли, словно и не было меня.

Пятый год тут торчу.

Из окна небо в клеточку и пустырь загаженный виден. На краю пустыря — дерево какое-то кривое. Последнее время часто на него смотрю. Не нравится оно мне. Разглядеть не могу, но кажется, что будто кора вся на нём пузырится.

День пузырится, два, три… Ага, подкатила кавалерия. Заприметил кто-то моего знакомца пупырчатого, донёс. И вот здрасте-приехали: вышагивают эти клоуны нодовские с огнемётами наперевес. Упакованы — высший класс. Как будто Иерусалим освобождать прутся, а не с деревом воевать. Герои…

Наши все к окнам прилипли, и психи, и врачи. Развлекуха ведь. Издаля, да хоть как…

Смотрю: выстроились эти морды и давай бедную корягу жечь. А коряга вдруг корчиться начала. Совсем как червяк придавленный. Чуднó это. Корчится, дуется, распухает… а потом ка-ак рванёт! Зелёное облако во все стороны! Теперь уже и клоуны как червяки на земле извиваются, все зеленью заляпанные, аххаха, вот потеха-то! Отведайте своего священного кристалла, олухи! Молодец, дерево, три-ноль в твою пользу!

Из разломленного ствола течёт какая-то мерзость. Сначала вроде зелёная, но потом густо-синяя, и над ней поднимается синий же туман. Скрюченных клоунов тащат куда-то их дружки, остававшиеся на подстраховке. А наша разношёрстная братия прыгает, орёт и улюлюкает от восторга. Санитары носятся как ошпаренные, раздают пинки и таблетки, вкатывают успокоительное всем подряд. Просто дурдом какой-то.

На следующее утро вижу, что весь пустырь до самой ограды зарос синими кристаллами. Пупырчатый уже заново вырасти успел, растопырился кривыми ветками во все стороны. И каждые сорок три минуты синим облачком чихает, хоть часы по нему сверяй.

В середине дня в палату вваливается целая делегация. Главврач наш, гнида патлатая, медсестра, гниды той подстилка, да два каких-то крысёныша в цивильных костюмчиках. С галстуками, мать их!

А мне-то что, я на стенке трещины считаю. Важное дело!

— Симулирует? — спрашивает первый крысёныш у гниды.

— Симулирует, — кивает гнида. Так бы рыло тебе и начистил…

С минуту крысёныш сверлит меня глазками-бусинками. Потом вдруг резко так:

— Слушай меня! — Говорит — словно за горло хватает. — Хочешь выбраться отсюда?

Через два часа мы уже прёмся к выходу. Я теперь участник секретного эксперимента. Чтоб мне сдохнуть, есть чем гордиться. Решил было послать их куда подальше, да медсестра помогла. Пока с меня энцефалограмму снимали — второй крысёныш настоял, — эта подстилка докторская спросила, когда начнётся эвакуация.

— Скоро, — скрипнул первый. — Вас уведомят.

А я посмотрел на крысьи морды и вмиг понял, что никакой эвакуации не будет. Что же, вот пусть крысы и покажут, как правильно убегать с корабля.

...спать и видеть сны...

Вот это у нас и называется "быть было ненастью, да дождь помешал".

Пока фургон, то и дело виляя на растрескавшемся асфальте, трясёт нас по направлению к заброшенному заводу, проверяю всё по пятому кругу. Особенно застёжку шлема, чтобы не получилось как в прошлый раз. Свалился проклятый горшок с головы, а тут, как назло, и железной трубой прилетело по темечку, хоть и дали внеплановый отгул на три дня, но после всего, что со мной эти коновалы вытворяли, возвращение на службу праздником стало. Обкололи какой-то дрянью и мозги сканировали. Восемь раз, ну вот зачем? Будто заняться нечем… До сих пор голова кругом, ну, на этом задании мне не геройствовать, тылы прикрывать только, так что проблем быть не должно. Мало нас осталось, чертовски мало. В былые времена меня бы ещё на несколько дней домой отлёживаться отправили, а теперь… Кто не прибился к банде, прячется под крыло Братства. А мы воюем с ветряными мельницами, разгребая бардак, на который всем давно плевать.

Заброшенные корпуса впечатление производят гнетущее. Браун и его ребята быстро и тихо сняли охрану, и вот мы всей гурьбой резво заваливаемся внутрь. Я плетусь в хвосте, присматриваю, чтобы кто особо умный не нафаршировал нас свинцом, так что разборка в цехе долетает до меня визгливой руганью, топотом местных работяг, с тараканьей прытью разбегающихся кто куда, да постепенно стихающим гулом машин. Авангард нашей бравой команды уносится шмонать склады, остальные сгоняют персонал в кучу. Две дюжины крепких парней в грязных фартуках. У них даже перчаток нет… Боже, а ещё с продуктами питания работают!

Смотрят на нас — кто дерзко, кто злобно, но большинство перепуганно. Беженцы, скорей всего. Жить хочется, вот и не гнушаются ничем.

О, вон Питер вдруг сдёрнул респиратор, зажал рот ладонями и куда-то ломанул на первой космической. Да, когда я первый раз оказалась в таком цехе, тоже завтрак не удержала. Сейчас как-то полегче. Привыкла, наверно. Хотя как к такому можно привыкнуть?

Осматриваюсь. Ленты транспортёров неподвижны, на них аккуратно разложены куски мяса. Рядом на большом столе приготовленное к разделке тело.

Красивая была девушка.

Наш лейтенант, лишь пару недель назад получивший заветные погоны, бросает приказы направо и налево. Кто не занят допросом рабочих, те разбредаются по цехам. Парами, как в какой-то извращённой мелодраме.

Мы с Фрэнки пробираемся по захламленному коридору, мимо пустых канистр, обрывков полиэтилена и нагромождений грязных железных тазов. Прилежно вертим головами, чтобы шустрые объективы нашлемных камер ничего не упустили.

Воняет тут, наверно, премерзко.

Оживает рация, слышу забористый мат. Потом что-то про холодильник. Сколько их там? Двадцать семь? Негусто… В прошлый раз было чуть больше пятидесяти. Примерно половина — дети. И правда, куда ещё лишние рты девать…

Фрэнки пинком распахивает дверь, и мы заходим в небольшое помещение. На десяти металлических рамах развешан готовый продукт. Ассортимент небольшой — вида три-четыре. Аккуратные, гладкие, толстенькие варёные колбасы, перетянутые верёвочками.

Слышу, как напарник сдавленно охает. Нашёл на притулившемся в углу столике несколько этикеток. Видел такие, да?..

А я тихонько стягиваю респиратор и осторожно пробую воздух. Затем уже увереннее вдыхаю тёплый мясной запах. Приятный. Аппетитный. От той дряни, что можно в магазинах найти, несёт тиной и старой кожей.

Быстро сглатываю слюну и возвращаю респиратор на место. Отгоняю желание оценить качество продукта, а руки так и чешутся прихватить какую-нибудь круглобокую колбаску. Чёрт, тут хоть стопроцентно знаешь, что натуральное мясо…

Очухиваюсь уже за воротами, когда бреду — снова в хвосте — к нашим машинам. Арестованных давно отправили куда следует, живого "сырья" не нашлось, наша работа тут закончена, остальное — забота других отделов.

По возвращении в участок меня сразу перехватывает секретарша шефа и тащит к нему в кабинет. У шефа гости. Два хмурых субъекта. Наверняка, спецагенты какие-нибудь — настолько серые и неприметные.

Они даже не представляются, сразу переходят к делу. Говорят, что их заинтересовали результаты недавнего сканирования моего мозга — неужто разглядели там, как вылетают последние гвозди, удерживающие съезжающую крышу? Предлагают работать на них. Именно предлагают, не навязывают, не требуют, не грозят. И даже обещают дать пару дней на раздумье.

И откуда в Братстве такие вежливые-то взялись?

А я смотрю на них и вспоминаю почему-то девушку на разделочном столе и ряды остывающих колбас. Эта фабрика уже пятая за последние два года. Пятая найденная, а сколько их ещё осталось? И сколько я ещё смогу выдержать?

Пара дней, говорите? Я подумаю. Чёрт возьми, я действительно подумаю.

И если не вышибу себе мозги из табельного оружия, то, может быть, мы и договоримся.

...тебе бы такие сны, создатель.