Заложница собственного «счастья» (гет)

— Привет.

— Привет.

Оба приветствия были произнесены сухо, совершенно безрадостным и безразличным тоном, будто бы эти двое практически пытались отмахнуться друг от друга, да и то разговаривали вынужденно, лишь произнося давно заученные наизусть стандартные фразы.

— Как твои дела на работе? — поинтересовалась женщина и, отправив сумочку на полку в прихожей, принялась снимать туфли на высокой шпильке.

— Нормально. Твои как? — безо всякого реального интереса ответил на это супруг и перелистнул страницу свежей газеты. Он сидел в кресле, пил чай и даже не соизволил мельком посмотреть на вернувшуюся как обычно позже положенного с работы супругу. Его это уже не удивляло и ни капельки не расстраивало — с недавних пор он, можно сказать, был даже рад видеть её как можно реже. Мысли же о том, до какой степени скатились их отношения, и насколько всё это было печально, больше не донимали его. Ему стало просто всё равно.

— Также, — бросила она и направилась в спальню. Раньше, стоило ей появиться на пороге дома, как они шли в комнату вместе и в порыве страсти сбрасывали с себя одежду, а после позволяли себе уединиться и с удовольствием расслабиться, но в то же время и взбодриться за сладостным занятием. Теперь же они даже смотрели в сторону друг друга с неохотой, и это стало для них нормой жизни. Лишь на людях и по возвращении домой любимых детей они создавали видимость небезразличных друг другу людей, тогда как, оставаясь наедине, маски снимались, откладывались на видное место, а сами они больше не видели смысла лицемерить и пытаться что-то возобновить в своих отношениях. Им хватало и того, что имелось — то есть ничего, лишь общения на уровне дальних знакомых, в то время как на деле официально они продолжали являться мужем и женой. Да только ни один из них не пытался расторгнуть этот брак и сбежать на как никогда желанную обоими свободу, и на то имелось множество шатких, но всё-таки сдерживающих их вместе причин…

Однако браком их теперь уже вынужденное супружество даже с натяжкой назвать было трудно. Это была, скорее, мрачная пародия на семейные ценности… Буквально час назад он, Рон Уизли, вернулся с работы, где прямо в своём личном кабинете тайно развлекался с одной из своих сотрудниц, с которой у него случился служебный роман. Так же было и с ней, с его, с позволения сказать, второй половинкой — она всегда задерживалась по одной и той же причине, и не нужно быть гением, чтобы догадаться, по какой именно. То был адюльтер! Гермиона Уизли вот уже год как без зазрения совести изменяла ему с другим. Однако ревности так же уже не было. Не было по отношению к супруге и её любовнику уже ничего — им с Роном обоим было друг на друга попросту всё равно. Но так случилось лишь в последнее время, тогда как прежде они с Гермионой жили, как на вулкане — в нескончаемых ссорах, упрёках и бурных скандалах. Запрокинув голову и шумно выдохнув, Рон мечтательно улыбнулся, вспомнив, как жарко и с каким трепетом целовала его черноволосая красавица с четвёртым размером груди Саманта, которую он не зря приметил ещё полгода назад, а несколькими месяцами ранее, пытаясь заглушить свои душевные терзания, рискнул действовать в отношении неё. И оно того, следует заметить, стоило! Теперь он больше не мучился из-за всего того хаоса, что происходил в его браке — они с супругой просто жили каждый своей жизнью и лишь по вечерам встречались дома. Это было привычно, это входило в норму. Саманта не просто скрашивала его будни, она наполняла их смыслом. И, что было несколько прозаично, то же самое происходило с Гермионой и её любовником, из кожи вон лезть и узнавать имя которого Рон больше не видел смысла. Лишь благодаря этим двоим посторонним людям, как бы дико это ни звучало, они с супругой продолжали держаться, больше не закатывали друг другу небывалой силы скандалов и даже научились спокойней воспринимать действительность — им на самом деле стало уже всё безразлично, ведь их мысли и мироощущения занимали совершенно другие люди. Рон перелистнул газету и, всё ещё держа перед мысленным взором восхитительный образ обнажённой роковой красавицы Саманты, всерьёз испытывающей к нему интерес и взаимную симпатию, теперь уже с большим воодушевлением принялся читать одну из актуальных статей.

— Ты будешь ужинать? — попытавшись придать своей интонации хоть какой-то теплоты, спросила вернувшаяся спустя десяток минут из душа Гермиона, на которой был теперь лишь домашний шёлковый халат.

— Да, пожалуй, поужинаю. Спасибо, — постаравшись ответить ей в той же манере, однако взглянув на неё совершенно безучастным взглядом, кивнул Рон. У Гермионы не нашлось желания дольше задерживаться подле него, и она поспешила на кухню. В её голове также неустанно билась до чёртиков возбуждающая картинка с ярким воспоминанием о том, как губы её пылкого любовника всего каких-то полчаса назад скользили по её телу, а сама она дала ему полный к себе доступ. Его действия были скоропалительными, резвыми и жадными, но в то же время и страстными. Они приносили ей немало удовольствия, которого ей теперь так сильно не хватало рядом с мужем; наслаждения, по которому она соскучилась, даже оголодалась рядом с ним за эти годы. Годы, которые ей так хотелось бы перечеркнуть, чтобы начать всё сначала.

И так было постоянно. Изо дня в день…

* * *

Дверь за спиной негромко скрипнула, а следом медленно и осторожно закрылась. Кто это мог быть, ей даже не было надобности гадать — она уже прекрасно знала это. Только он теперь стабильно, вот уже больше года, наведывался к ней в кабинет по истечении рабочего времени. Иногда это делала она сама, причём с таким суровым видом, что ни у кого и мысли не могло возникнуть, что она идёт к нему, чтобы получить свою порцию удовольствия и разрядки по прошествии напряжённого дня. Но куда чаще инициативу проявлял именно он. Она же совсем не была против, и он без зазрения совести пользовался этим — оба они друг другом.

— Уже уходишь? — раздался негромкий голос за спиной.

— Рабочий день закончился, — монотонным голосом ответила она и резвым движением застегнула молнию на своей сумочке, что стояла перед ней на столе.

— Именно. Потому я занёс тебе сверхурочные. Эти бумаги необходимо просмотреть и подписать, причём чем скорее — тем лучше.

Увесистая папка чёрного цвета упала на другой конец стола прямо перед ней, как раз на то место, где она обычно работала с документацией. Мельком взглянув на неё, женщина обратила свой взгляд к его рукам, которые теперь опирались на стол с разных сторон от неё. Его дыхание стало совсем близко, оно опаляло кожу шеи. Разумеется, бумаги были лишь весомым и неизменным предлогом. Он теперь постоянно откладывал самое важное на потом, чтобы был реальный повод заскочить к ней, когда все будут расходиться по домам. Заглянуть к ней в кабинет и намертво запечатать дверь — пусть коллеги и прочие сотрудники гадают, думают, что хотят, но только не видят. Не пойман — не вор, не застукан на месте преступления — не преступник! Они всё делали аккуратно и осторожно, не подавали повода говорить о своей связи в стенах этого здания, совершенно равнодушно относились друг к другу в рабочее время и когда им приходилось пересекаться при посторонних. И лишь когда он осторожно и деловито заглядывал к ней с якобы рабочими вопросами — всё менялось, и взамен равнодушию приходило совершенно иное, связывающее их с недавних пор чувство. Да только то была далеко не любовь — лишь животная похоть и страсть.

— Муж просил, чтобы сегодня я вернулась пораньше. В семь часов нам нужно быть у его родителей. Он хочет навестить их, — слабым голосом сказала она, хотя на деле произнесено это было довольно сухо, даже чёрство.

— И ты исполнишь его просьбу?

Она точно знала, что он сейчас ни на мгновение не поверил ей и вскинул брови. Возможно, даже насмешливо усмехнулся.

— Исполню, но с небольшим опозданием. Ты сам сказал, бумаги очень важны, — распрямившись и почувствовав, как он прижался к её телу со спины, ответила она. Совсем слегка подавшись назад, она тоже прижалась к нему и почувствовала, как выпирающий из его брюк бугорок упёрся ей в бедро. Всё было ещё только впереди, но такой близкий контакт с его уверенным поведением, не допускающим даже мысли, что она вздумает отказать ему, что захочет просто развернуться и уйти, заставил её возбудиться в сладостном предвкушении того, что последует за этим как всегда коротким диалогом.

— И впрямь, мисс Грейнджер. Работа важнее всего — таково ваше кредо по жизни.

Горячее дыхание щекотало кожу, и, прикрыв глаза, она откинула голову назад и позволила его губам дальше исследовать её тело.

— Я миссис Уизли, Малфой, — скорее констатировала, нежели попыталась возразить она. Вот только тон её снова был равнодушным и даже скептическим.

— Ты сама в это не веришь, — проведя губами дорожку по её шее, выдохнул он. Не прошло и полминуты, как он стремительно развернул её к себе, впился в её губы поцелуем, задрал юбку до самой талии и спустил кружевные трусики. Они соскочили по её ногам на пол, и Гермиона носком левой туфли отбросила их в сторону. Через какое-то мгновение мужчина усадил её на стол, а его пальцы принялись в быстром темпе расстёгивать многочисленные пуговки на её тонкой белоснежной блузке. Сама же Гермиона не менее торопливо стала расстёгивать молнию на его чёрных идеально отутюженных брюках — рубашка подождёт, можно даже не раздевать его целиком в этот раз. Хотя, кто знает, насколько они увлекутся. Движения были отточенными, поцелуи — быстрыми, и секс обещал быть точно таким же. Наконец она высвободила его член из одежды и, стоило ей шире раздвинуть ноги, как он стремительно вошёл в неё и принялся двигаться…

Гермиона Джин Уизли… Когда-то она мечтала выйти замуж за любимого и взять его фамилию, а теперь отчаянно желала вернуть себе девичью фамилию родителей, вот только это было уже невозможно.

Рон… Их наивная, детская, подростковая любовь — как это было прекрасно в те времена! Постоянно находиться рядом с ним, учиться вместе на протяжении долгих лет, влюбиться, причём взаимно, и в результате быть вместе. Тогда это казалось сущей сказкой, особенно когда по прошествии тяжёлой и кровопролитной войны они стали встречаться, не стеснялись признаваться друг другу в чувствах и точно знали, что всё худшее осталось позади. Жаль только, та глупая восемнадцатилетняя девочка не учла, что сказки имеют свойство заканчиваться, и в каждой истории всегда ставится жирная точка. Максимум — многоточие. Также случилось и с ней. Её сказка давно закончилась, история стала блеклой, безжизненной, а сама она, чего никогда не ожидала от себя и всегда горячо осуждала, решилась на адюльтер и роман на стороне. Хотя, это был скорее просто секс, постоянный и всё время с одним и тем же человеком. Но разве могла она хоть когда-то помыслить, что однажды пойдёт на такой отчаянный и гадкий шаг? Она — некогда правильная во всём девочка, позже — женщина, закоренелая моралистка и гордая супруга!.. Хотя, о какой, чёрт подери, гордости вообще идёт речь? Гордиться ей больше было нечем, и в этом заключалась вся её беда на семейном поприще.

Вдох-выдох. Громкий стон, ускорившиеся движения в ней.

Некогда между ней и Роном всё было по-другому, всё было прекрасно. Кто не мечтает влюбиться в верного тебе и в тайне сохнущего по тебе же мальчика? Да ещё и близкого друга, которого ты знаешь не хуже, чем саму себя. Также было и здесь — они влюбились, они встречались, они были вполне счастливы. И тогда казалось, что так будет всегда… Рон. Он всегда был неплохим парнем, простачком, а также безвредным и преданным другом. Хотел показать себя, выбиться в люди; желал, чтобы им гордились, его замечали — сплошная романтика! На которую она, наивненькая глупышка, благополучно повелась. Вот только, какова разница между подростковой любовью и дальнейшей супружеской жизнью? Стопроцентная! Даже если поначалу кажется с точностью наоборот. Несколько лет после школы они встречались, пытались найти своё место в этой жизни, постепенно шли к своим целям. Гермиона всегда стремилась пробиться в политическую сферу, улучшить этот мир и искоренить неравенство в нём. По этой дорожке она и пошла. Что до Рона, ему было достаточно и его обыденной работы в магазине. Максимум — добиться, чтобы его взяли в команду «Пушки Педдл» по квиддичу. Что ж, ненадолго его мечта исполнилась, вот только действительно стоящим игроком он так и не сумел проявить себя и потому, немного поблистав и засветившись перед стадионами преданных фанатов, вскоре ушёл в тень и стал просто зрителем и очередным заядлым болельщиком этой команды. В его биографии с тех пор числилось, что он являлся вратарём знаменитой сборной, и хотя продлилось это меньше полугода, он, так и не добившийся значимых успехов в любимом спорте, всё равно гордился этим пунктом и считал это огромным достижением… В отличие от ещё тогда начавшей разочаровываться в нём Гермионы.

Ещё один быстрый толчок, и он укладывает её прямиком на стол. Его рука начинает властно исследовать её грудь под задранным бюстгальтером, тогда как сам он продолжает уверенно двигаться в ней. Она же только «за», ей и самой этого хочется.

Два высших образования, которые она получила по окончании Хогвартса, отличная должность в Министерстве Магии, быстрый карьерный рост. Скорое влияние её, ещё молодой женщины и сотрудницы, на действующие законы в стране, которые с её лёгкой подачи постепенно стали пересматриваться в лучшую, приемлемую для существования притеснённых классов их современного общества, сторону. Отбросив всякие сомнения, Гермиона Грейнджер без зазрения совести использовала ради достижения этих целей своё имя и заслуженное звание героини войны. Её знали все, её прекрасно знала вся магическая Великобритания, и именно эти свои возможности она пустила в ход, поняв, что только так возможно заставить людей прислушаться к ней. Сейчас ей было сорок лет, и она постепенно вершила многие судьбы, даже не думая приглушать свои амбиции. Все они имели доброго склада подтекст, все изменяли этот мир в направлении благополучия и процветания, и потому она твёрдо решила идти в этой деятельности до победного конца. Она работала, щедро тратя на это все свои силы и жизненные ресурсы, она стремилась добиться большего, целилась в небывалые высоты и отчаянно рвалась попасть прямиком в звёзды. Она жила этим, такой она была ещё в подростковом возрасте, а во взрослой жизни, поняв, что всерьёз может многое изменить в их государстве, стала делать для этого в буквальном смысле всё!

А что он?.. Рону ничего этого не было надобно. Милый мальчик, ставший неплохим, но совершенно заурядным, ничем непримечательным, по сути, мужчиной, считал своим потолком тот успех, которого они с Джорджом добились при раскрутке их магазина. Этого благополучно развивающегося бизнеса и полученной славы по прошествии войны вкупе с небольшой популярностью в мире большого спорта (в котором он, по совести говоря, оказался лишь потому, что также был обширно известен в качестве героя войны и лучшего друга Гарри Поттера) ему было предостаточно, чтобы чётко решить для себя, что он получил от жизни всё, что хотел. Ещё одним пунктом его успеха стало удачное бракосочетание с той, кто в результате стала уважаемым политическим деятелем, и о которой постоянно гудело магическое сообщество, обсуждая продвигаемые ей законы и поправки к уже существующим нормативным актам. Гермиона добивалась своего — она бойко и стремительно рвалась вверх по карьерной лестнице, давала волю всем своим талантам, стремилась развиваться и приумножать свои познания. А вот он, неспособный даже самостоятельно сдать грёбаный экзамен по управлению транспортным средством, лишь без зазрения совести грелся в лучах её славы… Его всё устраивало, ему без того было хорошо. И в этом заключалась его главная беда.

Когда они были совсем молоды, у них была уйма свободного времени, простора для воображения, и они заполняли его совместным времяпровождением. Они были совсем не прочь привнести нечто новое в свои увлечения, хобби, даже в отдых и путешествия на период летних каникул Гермионы в высших учебных заведениях. Они усиленно искали точки соприкосновения, стремились к ним. И потому в те времена всё было достаточно хорошо. Всё было нормально, чёрт его подери! И если бы не та влюблённость, которую они старательно подогревали друг в друге, не те чувства — она бы не сделала эту ошибку с выбором спутника жизни и не маялась теперь, не отдалась другому. Ни за что!.. Когда ты юн и смотришь на мир широко раскрытыми глазами, да ещё и под призмой розовых очков — всё кажется чудесным, всё идёт своим чередом. Так было и у них. Они влюбились, они встречались, они наполняли свою жизнь маленькими радостями и постоянным разнообразием. Потому не смели даже мысленно допустить, что их дальнейшая совместная жизнь может однажды превратиться в пытку для них обоих, и всё в ней станет серым и мрачным. Они искренне верили в лучшее, и за это Гермиона всей душой презирала себя сейчас… Нужно было быть честной с собой, а вместо этого она хотела быть оптимисткой, хотела разглядеть в нём нечто большее и намеренно создавала иллюзии. Каждую его мелочную заслугу она преподносила в собственных глазах и глазах окружающих, как нечто поистине важное, значимое. Она желала видеть, что он стремится к чему-то и может добиться большего, что он… ей под стать! А в нём этого просто не было.

Гермиона почувствовала это через пару лет после их отношений. Уже тогда в душе замелькало необъяснимое чувство, шептавшее ей из самых глубин сознания, что он не тот, кто ей нужен, что он не для неё. Что она лучше него, сильнее, и потому просто быть вместе им однажды станет слишком сложно, их пути могут даже разойтись. Но разве могла она хотя бы услышать себя тогда, когда всё, казалось бы, было так волшебно?!.. Свадьба, первый год совместной жизни, рождение дочери. Но и этой счастливой поре однажды пришёл конец — их отношения дали трещину, которая уверенно начала разрастаться. Через три месяца после рождения Розы ей захотелось вернуться на работу, она начала изнывать в стенах дома, ведь такая жизнь была не для неё. На тему возвращения в Министерство её муж, не способный содержать их в равной степени с ней самой, с важным видом заявил, однако, что, возможно, ей стоит задуматься над новой постоянной ролью — мамы и домохозяйки. И что он тоже, как и его родители, не прочь завести побольше детей. Одна только эта мысль уже спустя пару лет стала ужасать Гермиону… Она любила свою дочь, в дальнейшем уже обоих своих детей, для неё они были дороже всего на свете, вот только всё её существо просило большего. Она точно знала, что может добиться небывалых высот, и потому упорно рвалась к их достижению. Детьми же чаще всего занимались бабушки, нередко — няня… Что до Рона, хотя он и всем сердцем любил их, в большинстве своём он всё же отдавал предпочтение времяпровождению в компании друзей и братьев, с которыми его связывала в том числе и работа. И что в итоге стало с их семьёй? Кто был рядом с детьми?.. Родители? Как правило, нет, и уже за одно это Гермиона испытывала перед ними душащее чувство вины. И так до тех пор, пока они не подросли, не увлеклись чем-то своим, не пошли в школу. Стыдно было признаться себе в этом, но тогда у неё будто отлегло на душе, ведь детям больше не приходилось страдать в четырёх стенах из-за чрезмерной занятости родителей, которые могли дать им любые блага, кроме одного — в должной степени своего внимания.

Крепкий, но быстрый поцелуй. Оперевшись руками на стол, её пылкий любовник без зазрения совести забрался на неё сверху, запрокинул её руки над головой и, войдя в неё на всю длину члена, принялся уже вбиваться в её тело.

Раз за разом в своих мыслях она возвращалась к самому началу, когда они с Роном только начали встречаться. И, коря себя за сделанные ошибки, пыталась понять, почему всё так сложилось, почему она не смогла осмыслить и увидеть раньше, что друг для друга они совершенно не созданы… Сколько лет она потратила, пытаясь разглядеть в нём то, что некогда рисовало ей воображение? Сколько?! Предостаточно. Да только всё то, что искала душа, она отнюдь не обнаружила в нём. Несколько лет после финальной битвы с Волдемортом они пробыли вместе, встречались и наслаждались жизнью, отходя от тяжкого бремени войны. Оттого, по всей видимости, она не сумела вовремя осознать, что он не тот, кто ей нужен. Что он чужд ей, а их чувства слишком непрочны, будучи основанными на такой изменчивой и недолговечной влюблённости. Полюбила ли она его тогда? Как видано, нет, но ведь ей раньше всё казалось иначе… У неё был парень — тот, с кем она находилась рядом и жила бок о бок на протяжении целых семи лет, с кем она прошла через войну, с кем ощутила когда-то покой и уверенность в завтрашнем дне. Именно это и послужило поводом для того, чтобы продолжать их отношения в последующем, ведь после войны всем им нужно было восстановиться, ощутить рядом того, кто поддержит в трудную минуту, кто поймёт. Ей же было необходимо крепкое плечо и ощущение, что она в безопасности, она не одна. И Рон дал ей это. Тогда, в нужный момент… Да только всё это с течением времени стало больше ненужным, всё это кануло в Лету, прошло, ведь их жизнь тоже не стояла на месте.

Сама Гермиона и не была бы против такого неравного брака, в котором главой семьи и основным добытчиком, можно сказать, являлась она сама. Если бы не одно существенное но: они с Роном оказались слишком разными. Слишком! И лишь рутина семейной жизни, когда на постоянное разнообразие и поиск новых ощущений не оставалось ни сил, ни времени, доказала ей, насколько она ошиблась и как это было больно. О чём им было говорить по вечерам? Что обсуждать перед сном? Даже общих тем для них больше не существовало — они словно шли в противоположных направлениях и говорили на разных языках. Дети, быт, жизнь друзей — всё, что их теперь объединяло. Вот только для них этого оказалось очень и очень мало. Его работа не слишком интересовала Гермиону, да и делами магазина по ходу его расширения Рон и Джордж занимались всё меньше, перекинув весомую часть обязательств на администраторов и менеджеров. Разработка же мало полезных для неё товаров, в которой эти двое принимали активное участие, для загруженной куда более значимыми проблемами и проектами Гермионы потеряла всякую актуальность. Выслушать его она могла, но запоминать какие-то мелочи, нюансы и детали — она была без того занята, чтобы забивать себе голову ещё и этим. Точно также было и с Роном: в тонкостях её профессии он разбирался совсем поверхностно, как и плохо смыслил во всём том, что связано с нудными юридическими делами. Поначалу, когда Гермиона только устроилась на эту работу, он ещё пытался вникнуть в суть её обязанностей, но чем глубже она стала погружаться в эту область, тем сильнее отгораживался от подробных бесед на такую тему супруг. Ему совершенно не хотелось выглядеть на её фоне каким-то обывателем и неучем, особенно в глазах детей, для которых любой отец хотел бы быть настоящим мудрым наставником и героем. Изучение же нудного теоретического материала всегда утомляло его — ещё в школе Рон был далёк от этого. И потому усложнять себе жизнь и разбираться ещё и во всех подробностях и хитростях профессии Гермионы с течением времени сделалось для него непосильной ношей, тем более когда она полезла в самые верхушки государственной власти и всю себя посвятила работе. Но куда хуже было другое…

Движения Драко Малфоя были уверенными, властными. Он точно знал, ощущал и понимал, что обладает ею, что сейчас, в эти чёртовы короткие двадцать минут, она лишь его. И пусть только посмеет усомниться в этом! Гермионе нравилась такая умеренная деспотичность, ей нравились эти черты его характера и то, что в нём она всерьёз видела и чувствовала мужчину. Того, кто сильнее её, кто владеет ситуацией и ни в чём ей не уступает. Наоборот, рядом с ним она смело могла быть хрупкой и женственной, пусть даже это продлится сущие мгновения…

Она никогда не стремилась сравнивать Рона с другими мужчинами и даже в целом с людьми. Каким бы он ни был, в чём бы не уступал другим — он был тем, кого она выбрала, и он был одним таким. Так она думала прежде, в первые годы их брака, отчасти пытаясь обмануть саму себя. Стоило же ей получить должность в Министерстве магии, как всё в её без того неустойчивом мировоззрении пошатнулось ещё больше. Рядом были настоящие мужчины, которые обладали холодным умом, руководили страной и лёгким движением руки решали любые непосильные большинству вопросы и задачи. Это были ведущие политики, деловые люди, крупные бизнесмены и серые кардиналы. Конечно же, не все они, даже несмотря на свой высокий интеллект и необъятные возможности, привлекали к себе внимание, не во всех с первого взгляда можно было различить значимую фигуру и известную личность. Однако немало было и таких, рядом с которыми даже Гермиона, являвшаяся одной из умнейших и талантливейших волшебниц своего поколения, чувствовала себя попросту малоопытной блеклой девчонкой. Эти мужчины бросались в глаза, их нельзя было не заметить в толпе, и немалая их доля постоянно пребывала в злополучном Министерстве и находилась у разных уровней власти, неустанно демонстрируя свой стальной характер, неповторимую харизму и огромную влиятельность. Более того, некоторые мужчины такого типа были не в меру хороши собой, сексуальны, утончённы. Даже стараясь не обращать на эти их качества внимания и почаще напоминать себе, что на её безымянном пальце висит кольцо, а саму её дома ждёт муж, невозможно было не замечать этих людей. Они всерьёз приковывали к себе всеобщее внимание и вызывали недюжинный интерес, поражали своими способностями, возможностями и огромным обаянием. И именно на него, проклиная себя за эту слабость, Гермиона всё чаще начала поддаваться…

День за днём, возвращаясь в купленный на собственные заработки особняк и сидя за выполненным на заказ баснословно дорогим деревянным столом напротив мужа, она невольно сравнивала Рона с теми мужчинами, настоящими личностями, что ежедневно мелькали перед ней. Сотню раз она ругала себя за это, одёргивала, старалась перевести ход мыслей в другое русло, но всё равно непроизвольно возвращалась к этой теме. Это выходило как-то само собой. Рон… Что он представлял из себя? Он был просто неплохим парнем, позже — самым обыкновенным сносным мужчиной. С течением времени сделался импульсивным, ревнивым, отчасти завистливым и, по совести говоря, посредственным человеком. Он ничего не добился сам, не построил свой бизнес с нуля, не показал в себе значимую фигуру. И даже когда вместе с Гарри он подался в Аврорат и стал перестраивать там многие принципы работы, ведущую роль всегда играл Гарри: его больше слушали, на него равнялись, он был для всех настоящим героем и примером для подражания. Рон же — второстепенным персонажем, всегда и во всём. Порой это злило его, и, даже став взрослым человеком, он не переставал завидовать многим людям из своего окружения. Нередко — даже собственной жене, особенно когда злые языки заводили за его спиной разговоры о том, что на фоне успешной супруги он — лишь мальчик на побегушках, мало что представляющий из себя экземпляр, пустышка. В такие моменты он разъярялся сильнее всего. Случалось даже, что в порыве горькой обиды и нахлынувших гневных эмоций срывался на Гермионе и требовал, чтобы она оставила, наконец, свою работу, была с ним дома и стала равной ему, а не лезла под купол небес… Кто бы знал, как обидно в такие моменты было уже ей, и как грустно и больно становилось видеть, каким всё-таки жалким он нередко делался в её глазах!

Паршивей всего было то, что из года в год она слышала это от него всё чаще, равно как и незаслуженные упрёки. Рон всегда хотел бы быть таким же успешным и знаменитым, как Гарри, не менее умным и полезным обществу, чем Гермиона, и привлекательным и разносторонним, как некоторые его братья, на которых девушки по сей день продолжали бросать заинтересованные взгляды… Он вечно был чем-то недоволен и оттого срывался на других, и даже заслуженное звание героя войны далеко не всегда грело ему душу. А случалась и обратная сторона медали: он с наслаждением думал о том, какой доход приносит им деятельность его супруги, какие возможности открылись их семье благодаря ей же, какие статус и значимость он также возымел благодаря Гермионе, и при всяком удобном случае с удовольствием грелся в лучах её славы… Поначалу это забавляло её, она была совсем не против дать Рону частичку счастья, поделиться с ним своим успехом. Но вот позже, с течением времени… ей стало даже противно. Он ничего не мог всерьёз добиться сам, не мог прыгнуть выше своей головы. Он был неплохим человеком, мужем, даже вполне хорошим и любящим отцом, пусть и не сидел каждую минуту подле детей. Даже в постели их многое вполне устраивало. Но всё же этого стало мало, и, как итог, Гермиона только утешала себя тем, что дети любят Рона, и никакого другого отца им совершенно не нужно.

И всё-таки они решили задержаться, в полной мере насладиться близостью, ощущением соприкосновений обнажённых тел, взаимных продолжительных ласк. Одна за другой вещи стали улетать на пол, пока двое тайных любовников, не прерывая глубокого, продолжительного поцелуя, торопливыми движениями стаскивали друг с друга одежду. Гермиона сама начала это, она хотела большего. Всегда хотела, и именно он, Малфой, действительно давал ей всё то, что ей было нужно, чего она больше всего желала.

Чем труднее ей стало находиться рядом с Роном, тем больше она старалась быть хорошей женой: искала плюсы в нём, анализировала его сильные стороны и умения, заглядывала в прошлое и упрямо напоминала себе, какой важной частичкой её жизни он был когда-то… Да только если раньше такого самовнушения хватало на пару дней-тире-неделю, то в последнее время — не более чем на пару часов. Она не просто остыла к нему, отрешилась от этого человека и поняла, что он не тот, кто ей нужен… Она вообще разочаровалась в нём, в себе и своём выборе, который стал для неё тотальной ошибкой. Семейная жизнь больше не радовала, интима с ним откровенно не хотелось, как и не находилось желания искать с Роном новые точки соприкосновения. Случалось даже, что Гермиона, идя на уловки и прикидываясь больной, вопреки собственным желаниям оставалась дома, чтобы побыть рядом с супругом и попытаться наладить их отношения. Но что выходило из этого?!.. С трудом слыша его и лишь притворяясь заинтересованной, Гермиона часами выслушивала о том, как в последнем сезоне сыграла его любимая команда, и какие изобретения они придумали недавно с Джорджем. А стоило ему заставить её заговорить и поддерживать диалог, как обижаться начинал уже сам Рон. Гермиона едва ли помнила, что он рассказывал ей о своих увлечениях и том, что считал значимым и важным, особенно в предыдущие их беседы, которые он также затрагивал, потому не могла поддержать текущий разговор. И оттого, в отместку ей, Рон вскоре точно также перестал быть её слушателем и советчиком по всем вопросам, касающимся работы. Даже нечастые жалобы на коллег вскоре исчезли из речи Гермионы. Не потому, что какие-то проблемы, стандартные разногласия и недомолвки в коллективе чудеснейшим образом исчезли, нет. Всё потому, что Рон откровенно злился на неё за то, что Гермиона с головой уходила в свою работу и не хотела как можно чаще находиться дома, с увлечением слушать его, готовить ему стряпню и рожать других детей. Только так Рон мог уровнять их шансы быть в этом браке на одном уровне — лишь заставив её отказаться от всего, что было для Гермионы существенно, первостепенно. Она же считала это невозможным и неприемлемым. Для Гермионы, которая на собственной шкуре испытала притязания общества на тему происхождения, это было слишком личным, и уже потому ей хотелось положить свою жизнь на то, чтобы сделать этот мир, в котором будут жить её дети, хотя бы чуточку толерантней и справедливей. И ведь таких притеснённых людей, как она, было немало, как и многочисленных магических созданий, чьи права без зазрения совести ущемляло само общество, в котором они жили. Для неё это было очень важно, более того — Гермиона всерьёз любила то, что делала, и потому уступать завистливому супругу из-за его откровенных комплексов и претензий не собиралась.

Порой они даже пытались внести в свою жизнь нечто новое, наполнить её свежими впечатлениями, дабы хоть как-то укрепить свой брак. Вот только даже здесь они со временем столкнулись с трудностями из-за разительных несовпадений в своих вкусах и взглядах. Театры, выставки, посещения музеев и галерей, а также частые светские мероприятия, в которых было немало тех, кто даже после падения Волдеморта не переставал считать себя элитой и тайными приверженцами чистоты крови — всё это слишком быстро наскучило Рону, а где-то он даже не находил себе места и оттого считал себя здесь лишним. Гермиона же, ввиду своего статуса и необходимости поиска тех, кто поддержит её начинания и выступит в поддержку её идей, всё больше приобщалась к этой жизни и даже в таких кругах успешно находила единомышленников. На собственном примере она также хотела продемонстрировать другим, подобным ей магам и созданиям, что притязания и косые взгляды зарвавшихся людишек — лишь их проблемы, и они не имеют никакого реального обоснования и почвы под ногами. И что, даже являясь человеком из низшего социального класса, своими умом и талантами можно добиться небывалых высот. Гермиона не просто хотела быть в некотором роде революционером своего времени, но также и живым примером для всех, кто усомнится в её взглядах. И ей это нередко удавалось. Она вызывала должное уважение к себе и даже восхищение у множества авторитетных персон, но только не у собственного мужа… Для него все её достижения быстро стали обыденностью, а сама она — с одной стороны, золотой карточкой к райской жизни и множеству открывшихся возможностей, о которых сам он мог разве что мечтать. Но с другой — ходячей проблемой, на фоне которой он выглядел никем, лишь мелким бизнесменом, да и то, по мнению большинства, пришедшим на всё готовенькое, ведь изначально магазин создавали и раскручивали его братья-близнецы.

Кто бы знал, сколько времени это угнетало её, как сильно мучило. Гермиона и сама не успела заметить, как стала заложницей собственной семейной жизни. Хотелось взять чёртов перерыв и отдохнуть друг от друга, вот только чувствительный и всё прекрасно осознающий Рон отлично понимал, что тогда может даже окончательно потерять её. А, несмотря на свои нескончаемые претензии, допустить этого он никак не мог. Лишить же детей любимого отца было для Гермионы самой большой подлостью и несправедливостью, она просто не могла так поступить. И даже не в них одних было дело… Как бы она смотрела тогда, после расставания с Роном, в глаза Молли и Артуру, а также многочисленным общим друзьям, если бросила его сама?! Как бы общалась после этого с теми же Гарри и Джинни, для которых оба они были в равной степени дороги и важны? Уйти от Рона стало её несбыточной мечтой, её грёзами, благодаря которым она могла бы скинуть с себя ненужные оковы. Вот только допустить такого в реальности она не могла. Просто так, после всего пережитого вместе, развернуться и уйти, бросить всё, перечеркнуть всю их совместную длительную жизнь — это было слишком тяжело, невыносимо больно. С другой же стороны, это было бы даже правильно, ей стало бы однажды намного легче, и она освободилась от того, кто давно стал ей попросту сожителем и соседом, но никак не любимым человеком. Но как бы, помимо прочего, это выглядело со стороны, ведь везде и во всём она, Гермиона Уизли, стремилась являться примером для подражания! И даже союз с человеком ниже её по значимости и теперь уже по социальной лестнице в глазах многих делал ей чести. Хотя находились и те, кто не стеснялся говорить ей в спину, что этот брак был её глупой ошибкой, и она достойна большего. Горько было признаться себе, но это было правдой. Ни в коем разе не были ошибкой лишь любимые дети, но всё остальное… Если бы только она могла переписать всё с чистого листа и тогда, давно, ещё в школьные годы, остаться с Роном просто хорошими друзьями. Насколько же проще было бы им обоим!

Сколько раз, сколько грёбаных раз она терзалась вопросом, не изменяет ли он ей на почве их на глазах разваливающегося брака, не находит ли любви и человеческого тепла на стороне, раз уж супруга больше не в состоянии дать ему этого? Задавать ему этот вопрос напрямую было бы глупо, а проверять его и искать улики, тогда как он не подавал повода всерьёз усомниться в нём — низко. Но думать об этом всё равно было тяжело, ревностно и обидно, ведь сама она, как всегда полагала Гермиона, никогда не поступит таким образом с Роном. Как же она, чёрт подери, ошибалась! Как же заблуждалась в этих своих утверждениях и мыслях… И ведь до того, как это произошло с ней, она даже пошла на такой шаг, как обратиться к частному семейному психологу. Но что толку, когда супруг не настроен всерьёз воспринимать эти занятия и даже саму идею посещения таких курсов? Рон заупрямился, заявил, что это откровенная глупость, и всё, что нужно, так это чтобы она, Гермиона, появлялась дома как можно чаще, относилась с должным вниманием к тому, что ему важно и интересно, и больше времени уделяла их интимной жизни. Как будто бы она ни пыталась!.. Сам же он даже не предпринимал реальных попыток как-либо изменить себя, не хотел выползать из своей раковины воссозданного надуманными убеждениями комфорта и пытаться хотя бы чего-то достигнуть в этой жизни самому, как и добиваться, чтобы супруга смотрела на него с по праву заслуженным уважением. Он был слишком пустым для этого и точно знал, что не сможет, у него ничего уже не выйдет, он не создан для покорения таких вершин. Он просто был не того склада человеком. Он был недостоин её…

Многочисленные пергаменты, перья, папки — всё полетело на пол, включая её собственную сумочку. Теперь снизу, на столе, был уже Малфой, тогда как Гермиона, пробурчав недовольство по поводу того, что ей снова придётся наводить здесь порядок, забралась на него сверху. Хотелось огня, настоящей перчинки, жаркой страсти, и всё это ей давала эта близость. Равно как и ощущение азарта, натурального экстрима от того, что они делали нечто неправильное, недостойное, и их могут однажды уличить в адюльтере. Рядом был пустой широкий диван, но им хотелось другого — им был нужен настоящий драйв! Гермиона уверенно ввела в себя его член и сама стала двигаться на нём, тогда как Малфой, сжав пальцами её бёдра, направлял её и ускорял ритм.

Когда-то давно, оба устроившись в Министерство и даже оказавшись коллегами, они с Драко Малфоем усиленно старались игнорировать друг друга, не обращать никакого внимания и обходить стороной, если только рабочие вопросы не заставляли их изредка пересекаться. Малфой также подался в чиновники и жаждал высокого поста. Пробиться в этой сфере далось ему с огромным трудом, ведь его семья немало пострадала и пережила тяжёлые времена после падения Волдеморта, которого его отец в прошлом фанатично поддерживал. Это семейство извивалось, подобно ужам на сковородке, лишь бы выкрутиться, остаться при своём и отмыться от причастности к делам своего бывшего Хозяина. И потому Драко Малфою пришлось из кожи вон лезть, чтобы оказаться в Министерстве магии и доказать высокопоставленным лицам, что он всерьёз намерен работать на совесть. Во многом это было сделано, чтобы реабилитировать свою семью в глазах общества, но также и ради утоления собственных амбиций, что было близко Гермионе. Он начинал всё с нуля, ведь многочисленные связи его отца оборвались, и некоторые важные персоны не хотели больше иметь с Люциусом никаких дел: каждый человек из их окружения после войны рвался спасти исключительно собственную шкуру, остальное было уже не важно. Однако не менее умный, находчивый и целеустремлённый, чем сама Гермиона, Драко стремительно выбился в люди. Он на самом деле вкалывал, как проклятый, и продемонстрировал всем, что он поистине стоящая персона, а не только папенькин сынок, рождённый с золотой ложкой в зубах. Помимо прочего, Малфой-младший славился своей любовью к алхимии, весьма сложной и древней науке, что также только подогревало к нему интерес. Нельзя было не признать, что такие личности восхищали Гермиону, они были достойны внимания и уважения, но в те времена она была как никогда равнодушна ко всему, что с ним связано, и это было взаимно. Что Малфой, что она, упорно шли к своей цели, добивались своего и получали заслуженные лавры. Вот только после школьных времён, когда они неизменно являлись соперниками и на дух друг друга не переносили, даже смотреть в сторону своего оппонента им не хотелось, и, к счастью, надобности в том практически не возникало.

Всё изменилось, стоило Астории Малфой скоропостижно уйти из жизни, а в отношениях четы Уизли случиться новому кризису. Гермиона получила тогда новую должность и продвинулась сразу на несколько ступеней вверх по карьерной лестнице, и это, соответственно, вызвало новую волну зависти и негодования у некогда возлюбленного супруга... Оба они, что Малфой, что Гермиона, в тот непростой период были не в себе, находились в отчаянии. Им было как никогда паршиво, хотя ни один из них практически никогда не стремился выказывать своих настоящих эмоций посторонним. Вынужденно задержавшись однажды в конференц-зале после очередного совещания на работе, пожалуй, впервые Гермиона решилась по-дружески поинтересоваться у него, как он, как его дела. К тому моменту прошло уже больше двух месяцев со дня смерти его супруги.

— Отлично, Грейнджер, у меня всё отлично. По мне не видно? — спешно складывая бумаги в свой кожаный портфель и лишь мельком взглянув на неё, с равнодушным видом отмахнулся Малфой. Все их коллеги и прочий персонал уже покинули зал, остались лишь они вдвоём, потому как проект заставил их, что было огромной редкостью, поработать на пару и обсудить некоторые рабочие моменты.

— Что ж, хорошо, если это так, — поджала она губы. — И, кстати, я Уизли, если ты забыл.

— По тебе не скажешь, — ввернул он, и это вызвало изумление на лице Гермионы.

— И как тебя понимать? — захлопала она глазами, уже в ту секунду почувствовав, что хорошего от этого незадавшегося разговора ожидать не стоит.

— Да как хочешь, меня только оставь в покое. Твоей компании я не просил, — в грубой форме постарался он отделаться от Гермионы. Лишь парой секунд спустя она нашлась, что ответить ему:

— А ты ничуть не изменился. Что ж, извини, что потревожила.

Стиснув зубы, Гермиона попыталась пройти мимо, но Малфой схватил её за запястье и отчего-то вынудил задержаться. Пожалуй, впервые за долгое время он тогда смотрел ей прямо в глаза, вот только, сколько же яда и всё-таки проскользнувшей боли было в том его взгляде! Ввиду изнурённости после трудного дня, а также сильного перенапряжения, его истинные эмоции прорывались наружу, хоть он и пытался скрыть их. Однако Гермиона всё равно увидела больше, чем следовало бы, и уже за одно это ему хотелось стереть ей к чёртовой матери все до единого воспоминания, в особенности о том моменте!

— Да что ты говоришь? Хочешь узнать, как мои дела? Серьёзно, Грейнджер? Какая ты сердобольная, оказывается. Паршиво, грязнокровка! И не смей больше доставать меня глупыми вопросами.

И это говорил ей сорокалетний взрослый мужчина, чьи серые глаза прищуривались в той же манере, как тогда, много лет назад, ещё в школе, стоило им только столкнуться, и завязаться очередной разборке!..

— Ты переоцениваешь свои возможности, Малфой! Я даже не пыталась, — прошипела она в ответ и попыталась вырвать руку. — Отпусти меня, предупреждаю по-хорошему!

Всякая отзывчивость и попытки понять его, посочувствовать этому человеку, напрочь испарились после этой перепалки, но его реакция на её угрозу в виде звонкого смеха ещё больше разъярила Гермиону. Он открыто смотрел ей в глаза и насмехался над ней!.. Сколько же лет они не противостояли друг другу, не устраивали открытых перебранок и даже не пересекались вот так один на один. И тут это случилось, и былая вражда, как поначалу увидела это Гермиона, возобновилась с новой силой.

— Отпусти, я сказала! — прикрикнула она и потянулась за своей палочкой, да только забыла, что та, будто по закону подлости, находилась внутри её сумочки, которую Гермиона держала в другой руке. — Иначе я позову охрану. Окажешься настоящим шутом и всеобщим посмешищем! — нашлась она, с серьёзным видом глядя на него.

— Что ж, валяй! Я посмотрю, как это будет выглядеть со стороны, и в каком свете ты предстанешь перед остальными. Твой муженёк и так, как я понял, бесится из-за твоих возможностей и перспектив, а здесь вовсе в петлю полезет! Заодно и утешишь меня в трудную минуту, раз уж ты так загорелась этой идеей.

Не дав ей возможности опомниться и понять, что он имел в виду, Малфой отбросил её сумочку на стол, а сам притянул к себе Гермиону и, нагло впившись в её губы поцелуем, принялся задирать её юбку. Одной рукой он удерживал её, в то время как другой не менее бессовестно щупал резво оголённые ягодицы. Достаточно быстро его рука переместилась прямиком к её груди, и ладонь через бюстгальтер жадно сжала одно из полушарий, тогда как Гермиона поняла и почувствовала, что куда больше ему бы хотелось касаться оголенной кожи, причём Малфой был совсем не прочь именно ласкать её.

— Отпусти… меня! Отпусти меня… ты, чёртов… хорёк! — судорожно дыша, заругалась она, изредка вставляя слова в те редкие мгновения, когда ей удавалось хотя бы немного отстраниться от него. Полностью оттолкнуть этого весьма настойчивого мужчину было не так-то просто, и потому Гермиона уже всерьёз намеревалась врезать ему с колена прямиком в пах, но тут в коридоре, за незапертой дверью, внезапно послышались приближающиеся шаги. Малфой моментально сам отпрянул от неё и отвернулся к длинному столу, за которым прежде проходило совещание. Сделал он это намеренно, потому как не успел стереть яркую помаду, которой были перепачканы его губы после поцелуя с Гермионой. Она же, в последнее мгновение успев одёрнуть юбку и поправить вельветовый пиджак, наоборот повернулась к двери.

— Извините, я искала мистера Тёрнера. Он уже ушёл? — спросила лишь мельком заглянувшая в конференц-зал секретарша одного из чиновников с соседнего ведомства.

— Да, совещание давно закончилось. Все разошлись, — быстро взяв себя в руки, на удивление спокойно и деловито ответила ей Гермиона, тогда как Малфой сделал вид, будто перепроверяет какие-то важные бумаги, которые и вынудили его прежде задержаться.

— Что ж, извините, — пробормотала девушка, совершенно недовольная необходимостью и дальше носиться по этажу в поисках начальства, а после закрыла за собой дверь и ушла.

— Что это вообще было, ты, сумасшедший? — обернувшись к коллеге, прорычала Гермиона, самообладание которой было уже на исходе.

— Лишь небольшая попытка найти действенное применение твоему стремлению принести мне соболезнования и посочувствовать, — бойко ответил ей на это Малфой и взял в руку портфель.

— Да я тебя, извращенец, по судам за такие выходки затаскаю! Это сексуальное домогательство в чистом виде, — скривилась Гермиона, грудь которой высоко вздымалась. Она задыхалась от возмущения.

— С удовольствием посмотрю на это. Полагаю, это будет весьма громкое дело! Журналисты будут биться в экстазе, так что вперёд, — сухо бросив это, Малфой направился на выход. Гермиона ещё некоторое время пробыла в зале, пытаясь прийти в себя и собраться с мыслями.

На протяжении нескольких дней из её головы не шло то, что случилось. Размышления о вольности Малфоя даже затмили все переживания на тему очередного по-настоящему детского бунта и обид Рона. Малфой был дерзок, груб, но ровно с тем демонстрировал знойность, пылкость, а также живую страстность. В тех его действиях всерьёз проскальзывала страсть — он не просто пытался вывести её из себя и разозлить, он хотел её в тот момент. На фоне того, насколько паршиво ей было в последнее время в интимном плане, воспоминание об этом не давало покоя и не на шутку взбудоражило всё её нутро. Это было глупо, неправильно и совершенно непозволительно, но фантазия ненароком пару раз, когда Гермиона оставалась одна, разыгрывалась насчёт того, что могло последовать за той выходкой Малфоя, как он взял бы её, и каким мог быть этот случайный секс… Для неё, замужней женщины, даже раздумья на эту тему были недопустимы, но ничего поделать с собой Гермиона не могла. Тот случай всерьёз взбудоражил её, даже встряхнул, если сказать точнее. А при учёте угнетающего равнодушия Рона и окончательно угасшего огонька между ними, ей даже польстило такое внимание от кого-то со стороны, ведь Малфой действительно позарился на неё и увидел в ней вполне желанную им женщину. Ещё днём ранее она с тяжёлым сердцем думала о том, что им предстоит поработать вместе, но насколько они не захотят даже просто находиться в радиусе метра друг от друга… И тут он вытворил такое с ней, с Гермионой!

Лишь на четвёртый день, старательно избегая прежде Малфоя, Гермиона заставила себя отказаться от мыслей об этих страстях и смириться с действительностью. Как и с тем, что она конченная идиотка, раз и впрямь думала о пламенном сексе с кем-то ещё, помимо Рона, её законного супруга. Но, как оказалось, она была отнюдь не идиоткой, она была совсем иной — настоящей стервой, потому как все её фантазии в этот же день с её согласия воплотились в жизнь. Малфою для этого достаточно было малого: заглянуть к ней под конец рабочего дня по деловому вопросу, причём тогда это отнюдь не было простым предлогом, он пришёл работать. Но стоило Гермионе, словно скромной школьнице, начать прятать от него глаза, как он раззадорился её настроем и быстро понял, что тот случай в конференц-зале стал для неё отнюдь не вопиющей выходкой с его стороны. Совместив приятное с полезным, Малфой задумал воспользоваться ситуацией. И, стоило им утвердить несколько документов, и Гермионе поставить необходимые подписи, как он, поймав её взгляд и неотрывно глядя в её глаза, совершенно прямо задал тот вопрос, что заставил её сердце застучать в бешенном темпе.

— Ну что, одумалась? Продолжим начатое?

В тот момент Гермиона будто приросла к стулу. Сначала захотелось послать его к чертям и сказать, что он всё-таки нарвётся на реальные неприятности, уж она ему их обеспечит! Однако его прямой взгляд, в котором читался откровенный вызов, отчего-то вынудил её ответить в той же манере, отплатить ему равнозначной монетой… И тем самым непреднамеренно напроситься на то, о чём она к своей неожиданности грезила на протяжении всех предыдущих дней.

— Дерзай, раз осмелишься трахать грязнокровку! — Её голос ни на мгновение не дрогнул, как и взгляд карих глаз был не менее резким. Лишь потом Гермиона поняла, что на практике даже не предполагала всерьёз, что всё закончится тем, о чём они говорили. Но именно так всё и случилось, и, отчего-то поддавшись наплыву небывалого желания, Гермиона даже не противилась ему, ни на мгновение. Хотя поначалу, стоило Малфою притянуть её к себе — мурашки забегали по коже, а сама она изрядно запаниковала… Разбросанные по полу бумаги, помятые и потрёпанные вещи, испорченные макияж, причёска, и запах секса на весь её кабинет… Такого Гермиона никак не ожидала, когда слезала со стола, а стоявший напротив полуобнажённый Малфой застёгивал ширинку.

Что… чёрт возьми… они сделали?!.. Как она допустила такое и почему поддалась ему? Как?..

Все эти вопросы замучили Гермиону уже после того, как оба они получили свою порцию удовольствия, и Малфой обильно кончил в неё. Лишь позднее она поняла, что на фоне гибели супруги у него не на шутку снесло крышу, и, вероятней всего, на протяжении всего этого времени он сдерживался, у него ни с кем ещё за последние месяцы не было близости. И тут он отчего-то решил поиметь именно её! Минутное ли то было желание, или же он ещё ранее приметил её — Гермиона не знала. Да и какое это теперь имело значение? Она захотела этого, он — тоже. Как следствие, они занялись жарким сексом прямо на рабочем столе. Но если в случае с Малфоем это был просто секс — ему было уже всё равно, на кого лезть, то для Гермионы это был самый настоящий адюльтер, о котором она прежде боялась даже помыслить. И тут всё произошло вот так просто и стремительно, без каких-либо долгих прелюдий и предшествующих этому весомых событий. Им попросту нужна была разрядка, и оба они негласно сочли друг друга подходящими для этого людьми. Как же это всё было дико!..

Почти неделю Гермиона терзалась от одной только мысли об этом, плакала по ночам в подушку и часто запиралась в ванной, давая волю эмоциям. Перед Роном она не подавала виду, что что-то было не так, и даже на работе старалась вести себя привычно и создавать впечатление, словно всё было как всегда. Да только стоило Малфою, с которым она теперь, будто по закону подлости, гораздо чаще стала пересекаться, посмотреть в её сторону, как её бросало то в жар, то в холод. И ведь ей было дьявольски хорошо с ним тогда, она сполна получила физическое удовольствие и даже моральное удовлетворение! Она нуждалась в этом, ей было это нужно, тем более спустя столько времени с того момента, как ей стало уже совершенно всё равно, что вообще происходит в постели между ней и Роном. Их секс с супругом давно стал редким и пресным, а порой они будто вынужденно, пытаясь отдать друг другу положенный долг, безучастно сношались, и даже вспоминать об этом по утрам она могла разве что с глубокой тоской и внутренним ощущением полной безжизненности, безысходности. Пожалуй, окажись на месте Малфоя кто-то другой — всё закончилось бы тем же самым. Но перед ней, однако, был Драко Малфой, и это впоследствии оказалось даже весьма удобно. Но продолжилась эта связь между ними отнюдь не с лёгкой подачи их обоих — для этого Гермионе заново понадобилось переступить через себя, причём уже более осознанно, и оттого ей пришлось намного тяжелее.

В тот день, посвятив всю его первую половину работе и тщательно изучив целую кипу бумаг, над которыми они всё также продолжали совместную деятельность, не в меру сосредоточенная и хмурая Гермиона нашла исполненную накануне Малфоем часть работы и выдвинутые им предложения чрезвычайно возмутительными. Они полностью шли вразрез с её собственными представлениями о том, в каком варианте они должны завершить свой проект. Направляться к нему в кабинет, да ещё и делать это самой, по множеству причин ей совершенно не хотелось, однако это было намного быстрее, чем если бы она послала к нему одну из своих помощниц, и они с Малфоем продолжили свои затянувшиеся дебаты через третьих лиц. В данном случае им всерьёз стоило собраться за одним столом и, потратив каких-то десяток-другой минут, лично обсудить все вопросы и противоречивые моменты. Потому, собравшись с духом и далеко не раз нервно побарабанив пальцами по столу, взвешивая все «за» и «против» этой встречи, Гермиона в конечном счёте в строгой форме напомнила себе, что они с Малфоем коллеги, и их дальнейшее деловое общение неизменно будет продолжаться. А также, что она одна из ведущих политических деятелей магического Лондона, и уже потому не имеет права давать волю нерешительности и сомнениям — в случае с ней и всем тем, что касается рабочих взаимоотношений, таких понятий вообще не должно существовать!

Папка была крепко сжата в руке, походка была уверенной, а звонкий стук каблучков о паркет и строгое выражение её лица сразу давали понять знающим её людям, что Гермиона Уизли идёт решать какие-то немаловажные для неё вопросы. Приблизившись к кабинету Малфоя и миновав его секретарей, уже собирающихся на обеденный перерыв, она постучала в дверь и, услышав его приглашение войти, решительно заглянула внутрь. Лишь в последний момент она поругала себя за то, что, с головой погрузившись в работу, не удосужилась взглянуть на часы, потому как у сотрудников Министерства уже начинался обед, и все покидали свои места. Вполне возможно, что Малфой был не исключением и уже собирал вещи, чтобы дать себе небольшой перерыв длинною в час. Однако, вопреки её догадкам, он точно также продолжал сидеть за столом, просматривать многочисленные разложенные перед ним пергаменты и с сосредоточенным видом исполнять свои обязанности, совершенно не рвясь покинуть эти стены. Малфой быстро поднял взгляд на вошедшую к нему коллегу, а затем продолжил что-то помечать на одном из листов.

— Я пришла к тебе по делу, Малфой, — объявила Гермиона и демонстративно подняла руку с папкой.

— Проходи и садись, — мимолётным движением указав на стул напротив него, сказал ей Малфой, но так и не оторвался от своего занятия. Гермиона опустилась на предложенное место и осмотрелась вокруг. Выделенный Драко Малфою кабинет был лишь на пару квадратных метров больше её собственного, однако благодаря широким окнам в пол и солнечной стороне, с которой он располагался, создавалось впечатление, словно бы здесь было гораздо просторней и размашистей. Сам же Малфой на данный момент занимал пост, который полностью приравнивал их с Гермионой на одной позиции. Хотя Малфой пришёл в Министерство двумя годами позднее неё, он упорно, талантливо и решительно строил карьеру и потому, можно сказать, даже несколько обгонял Гермиону. Однако его реальные шансы достичь передовых должностей в этой стране ввиду прошлой неблагополучной деятельности в роли Пожирателя Смерти были слишком зыбкими, но останавливаться на достигнутом он пока явно не планировал, желая получить самый доступный максимум из выбранного пути политического деятеля. Он уже привык к этой роли, был деловит, хваток, целеустремлён и предан делу всей своей жизни.

Малфой предпочитал быть из тех людей, на кого, даже вопреки собственному желанию, бросали заинтересованные взгляды: он всегда одевался строго, лаконично, но также и достаточно модно — среди обслуживающих его семью людей числились ведущие портные и стилисты. И по одному только внешнему виду Малфоя становилось понятно, что трудились те на славу, и их заказы стоили баснословных денег. Сидящий сейчас напротив Гермионы человек был не просто солиден и холён, он всерьёз излучал какую-то особую энергетику, благодаря которой становилось ясно, что всё это, весь этот самоуверенный образ представительного мужчины из элитного общества, совершенно не был напыщенным. Малфой в действительности являлся таким, он был самим собой, и именно это привлекало в нём и очаровывало слабый пол ещё сильнее. Но думать в таком ключе ей сейчас совершенно не хотелось, и потому, заставив себя прекратить поддаваться его обаянию, Гермиона едва слышно, но нетерпеливо принялась постукивать носком правой туфли по полу, готовясь к серьёзному и весьма сдержанному разговору. Наконец закончив свои дела и аккуратно собрав бумаги в ровную стопку, не любивший прерывать работу в процессе её выполнения Малфой поднял на Гермиону взгляд.

— Я слушаю тебя.

— Я внимательно перечитала сегодня все твои поправки и хочу сообщить, что меня совершенно не устраивают данные тобой официальные комментарии и разъяснения к параграфам пять, восемь и четырнадцать. Это не та трактовка сущности готовящегося нами общего проектного материала, к которой мы стремились и в которую вложили немало своих сил. Всерьёз полагаю, что ты не соизволил услышать меня в прошлую нашу беседу, — сухо высказалась она по теме, стараясь держаться как можно более отстранённо и в рамках сложившейся ситуации. Как только она закончила, Малфой откинулся на спинку кожаного кресла и пристально посмотрел в её лицо, даже не обращая внимания на листы, которые она заранее приготовила и сейчас демонстративно разложила перед ним.

— То же самое могу предъявить тебе и я, — его губы тронула лёгкая усмешка. — Я не согласен с твоими заключениями, потому и внёс свои поправки. Беря в расчёт то, что над этим проектом нам ещё придётся покроптеть, полагаю, какого-то компромисса мы постепенно достигнем.

— Вопрос лишь в том, когда это случится, и кто кому уступит, ведь наши взгляды идут практически вразрез, — напомнила Гермиона и требовательно вздёрнула подбородок.

— Ты всерьёз хочешь обсудить сейчас именно это? — уже в самом тоне вскинувшего брови Малфоя звучал намёк на нечто иное, нежели скучные рабочие дебаты. Взгляд же его принялся блуждать по её точёной фигурке и всему тому, что было доступно его взгляду. Не понять его было невозможно — он практически открыто намекал на новую порцию интима, который вполне мог случиться у них, пока на этаже было безлюдно. Спину Гермионы обдало холодным потом, в горле моментально пересохло, но она всеми силами постаралась взять себя в руки и продемонстрировать ему, что в таком предложении она совершенно не заинтересована.

— Я уже сказала тебе изначально, что пришла сюда исключительно по делу, — попыталась отрезать она, но вместо того, чтобы отступить, Малфой лишь хмыкнул и протянул ей руку в пригласительном жесте. — Я же сказала… — начала Гермиона, но он оборвал её:

— А я дал тебе на то свой ответ.

Он словно не слышал её или же не придавал значения её протестам, будучи уверенным наверняка, что она не посмеет отказать ему, и всё закончится тем же, как в прошлый раз. Гермиона шумно выдохнула. Хотя все предыдущие дни её мучила совесть, и хотелось содрать с себя кожу, даже осмысление того, что сделанное было непозволительной ошибкой, не заставило её дать себе стопроцентное обещание, что она, супруга и мать, никогда больше не позволит себе подобного, и тот случай раз и навсегда останется в прошлом. Она всё же была человеком, у неё были свои потребности, а окончательно угасшие отношения с мужем лишали её не только человеческого тепла и взаимопонимания с ним, но также и возможности получать удовольствие от жизни, быть полноценной женщиной, чувствовать себя удовлетворённой и желанной. Она действительно истосковалась по всему этому, ей этого слишком сильно не хватало. И потому Гермиона осознанно оставляла за собой право, но никак не действовать в этом направлении, а лишь допускать вероятность подобного происшествия в далёком будущем… И тут вдруг эти намёки со стороны Малфоя. Она ещё не до конца оправилась в моральном плане с предыдущей их близости, как он имел наглость предлагать ей повторить всё заново!

— Ты излишне самоуверен. Я тебе не девочка на побегушках, млеющая от одного твоего вида, — прямо обозначила она границы допустимого, но ни один мускул на его лице не дрогнул от такого резкого ответа в форме порицания его действий.

— Нет, в том-то и дело. Ты вполне состоявшаяся женщина и личность, и именно потому представляешь для меня определённого рода интерес, а моё предложение продолжает иметь силу, — невозмутимо ответил Малфой, на что хмыкнула уже Гермиона.

— Ты так уверен, что я подпишусь на это?

— Ты вольна отказаться, принудить тебя я никак не могу. Но всё же склоняюсь к варианту, что просто так ты отсюда не уйдёшь, ведь в глубине души знаешь, что хочешь этого, и оно будет того стоить.

Как только он произнёс это, в кабинете повисло напряжённое молчание. Его слова всерьёз заставили Гермиону задуматься, тогда как Малфой на редкость терпеливо ждал её решения. Сказать, чтобы ей было трудно решиться на взаимность сейчас — было ничего не сказать. Если в первый раз всё произошло, подобно вихрю — быстро, бездумно, отчаянно и страстно, то теперь всё было гораздо сложнее. Одну такую вольность можно было бы навсегда счесть для себя исключением и оттого забыть про неё, приложить усилия и попросту вычеркнуть из памяти; второй же раз, да ещё и случившийся после такого, расставляющего всё на свои места диалога, уже являлся по всем пунктам осознанным выбором. А осмысленно идти на адюльтер и переписывать всю историю своей личной жизни, даже беря в расчёт то, как погано она складывалась в последние годы, было не так-то просто. Отдаться другому, быть с ним, принадлежать постороннему человеку, да ещё и, с учётом его настроя, соединить себя с ним в сексуальной сфере — для неё это было нечто невозможное, совершенно далёкое от реальности. Однако, потратив не меньше пары минут на оценку происходящего и анализирование собственных возможных действий, Гермиона всё-таки осмелилась позволить себе просто быть живой, пусть даже так, и её рука опустилась в его ладонь…

Поначалу, стоило запечатать дверь и наложить на стены заклинание непроницаемости, они позволили себе сделать прелюдию продолжительной, осознанной, неспешной и оттого максимально сладостной. Сбросив с себя пиджак и рубашку, и избавив Гермиону от платья, Малфой усадил её на себя. Он ласкал её тело, изучал его, вдоволь исследовал нежными прикосновениями губ и пальцев. Гермиона разрешила ему всё это, она не мешкалась больше… Она отдалась ему. Ещё какое-то время сомнения терзали её, не давали покоя. Однако Гермиона, твёрдо решившая, что раз уж она пошла на этот шаг, значит, следует оставить всякие колебания и идти до победного конца, не предпринимала ни малейших попыток оттолкнуть его, либо же отпрянуть самой. Она наслаждалась тем, что он делал, упивалась его ласками. А также внезапно нагрянувшим, будоражащим её ощущением, шепчущим из глубин сознания, что, наконец, рядом с ней был настоящий мужчина, которому она была нужна, и который готов был дать ей всё то, что просили душа и тело. Лишь когда время обеденного перерыва, уходить на который они больше и не думали, стало приближаться к середине, они переместились на уютный длинный диван для посетителей, который также находился в кабинете Малфоя. Он сам поднял её, заставив обхватить его ногами вокруг бёдер. Перенёс туда, аккуратно уложил на мягкую поверхность и стянул со своей новоявленной любовницы оставшееся бельё, и лишь после, переплетя губы в поцелуе, уверенно вошёл в неё. Его толчки были сильными, глубокими, но неторопливыми — Малфой в полной мере намеревался насладиться происходящим, как и ей самой. Гермионе было хорошо, даже слишком — такого сильного возбуждения и желания она не испытывала уже давно. Мысль о том, что с ней был другой мужчина, что это был не Рон, который за всю жизнь был у неё единственным, казалась дикой, это было слишком непривычно. Но всё же, на фоне того, что между супругами больше не было ни былой связи, ни даже слабого огонька страсти, происходящее с ней здесь и сейчас было как никогда приятным. Оно же давало ей возможность заново почувствовать себя далеко не умершим и заживо похоронившим себя приложением к своей семье и формальному супругу, а живой и полной желания трепещущей женщиной, которая всё ещё могла вспыхнуть с новой силой.

Они с Малфоем не гнались за строгими временными рамками, времени у них было достаточно. Потому они ещё более отчётливо понимали, кто был перед ними, с кем у них случилась близость, и что они всерьёз захотели этого. В конечном счёте, Малфой обильно излился в неё, тогда как Гермиона получила второй оргазм подряд. Как же ей, чёрт подери, было тогда хорошо! Она сполна получила своё, она снова чувствовала себя раскованной и удовлетворённой. Ещё некоторое время они провели на диване. Малфой неустанно изучал её тело, теперь уже пытливым взглядом и мягко скользящим, невесомым движением руки. По выражению на его лице Гермиона сделала вывод, что ему понравилось увиденное — её обнажённое тело не просто не разочаровало его ожидания, оно вполне приглянулось ему. Также было и с ней самой: Малфой не только следил за тем, как он выглядит и во что одет — было хорошо заметно, что немалое значение он придавал и собственному телу, которое старался держать в завидной форме. Пару раз они позволили себе и поцелуи — крепкие, пьянящие, но медленные и оттого очень чувственные. Лишь когда на этаже послышались отдалённые шаги и голоса, а сотрудники начали понемногу стекаться на рабочие места, Малфой поднялся с дивана и неспешно принялся одеваться. Наблюдавшая же за ним Гермиона ещё немного понежилась, находясь на прежнем месте. Внутри, где-то в области груди, разливалось небывалой силы тепло — было просто приятно и хорошо, и потому никуда уже не хотелось спешить по жизни, чем она извечно грешила.

— Мы так и не закончили тот наш разговор о проекте, — в какой-то момент напомнила она. Малфой взглянул на неё и усмехнулся.

— Вскоре продолжится трудовой день, и перейдём к работе, — спокойно ответил он и принялся застёгивать одну пуговицу за другой на своей тёмно-серой шёлковой рубашке. Губы Гермионы вдруг расплылись в улыбке от неожиданно пришедшей на ум шальной мысли.

— И часто ты вминаешь в этот диван своих сослуживиц? — с реальным равнодушием, но всё же азартом задала она ему вопрос.

— Изредка и только самых избранных. Например, бывших врагов, текущих соперниц и будущих Министров Магии. Это как минимум престижно, — с ухмылкой также безо всякого напряга ответил ей Малфой.

— Полагаешь, я осилю это и смогу взобраться на такую недостижимую вершину? — удивилась Гермиона. Хотя она и намеревалась идти к этой цели, метить прямиком в Луну, она всё же не была уверена, что добьётся желаемого — это было слишком сложно.

— Да, но случится это не ранее, чем лет этак через десять, — даже не пытаясь льстить ей и говорить ради красивого словца, вполне взвешенно ответил Малфой. Их взгляды встретились.

— Серьёзно? Ты так уверен, что я сумею пробиться и стать передовым человеком в нашей стране? Это же практически нереально, и мы не о должности рядового сотрудника нижнего уровня государственной власти говорим, — глаза Гермионы расширились, а сама она стала полушутливо улыбаться. Малфой говорил с полной серьёзностью и ответственностью за свои же слова, и именно потому она порядком изумилась такому его комментарию.

— Хочешь реальной оценки твоих возможностей? Да, Грейнджер, ты добьёшься этого, в твоих способностях я не сомневаюсь. Плачевно другое — в себе сомневаешься ты сама. Зря, ведь это именно твой уровень…

Та короткая беседа надолго врезалась ей в память. Малфой ни на секунду не хитрил, не пытался подлизаться к ней или лицемерить — он просто высказал своё мнение, причём говорил уверенно и не старался подыскивать нужных слов. Слышать такое было достаточно приятно, как и понимать, что её считал значимой личностью, которая по праву достойна этой ответственнейшей должности, практически посторонний человек. Такая высокая оценка от коллеги и во многих аспектах её личного соперника дорогого стоила. Даже Драко Малфой ценил её, но только не собственный супруг… На протяжении ещё нескольких таких встреч с ним в стенах Министерства Гермиона испытывала сомнения в своём выборе, но в итоге, поддавшись настойчивости Малфоя, а также пойдя на поводу у собственных потайных желаний, она с полным осознанием происходящего согласилась на роль его любовницы. Вопреки терзавшим её поначалу страхам, она не пожалела о том своём решении. Они не лезли в семьи друг друга, не пытались ничего строить, как и играть в некое подобие любви — они просто занимались сексом после работы, когда выпадала такая возможность. Сколько ещё у Малфоя было таких же интрижек и были ли — Гермиона никогда всерьёз не интересовалась этим. Однако со временем всё сильней становилась её убеждённость, основанная на долгом наблюдении за течением его жизни, что Малфою было достаточно её одной. Он ни к кому больше не испытывал такого желания, был равнодушен к другим появлявшимся на его пути женщинам, да и в целом после потери жены не собирался кого-либо впускать в свой дом и даже заполнять её место в своём сердце. У каждого из них была своя жизнь, и их вполне всё устраивало. Их же связь была для них обоих достаточно удобна и выгодна, иного и не требовалось.

Для Гермионы это стало приятным дополнением к её рабочим будням и непутёвому существованию в целом. Рон… Он ничего об этом не знал, и Гермиона мысли не допускала даже намекнуть ему на то, что у неё кто-то есть на стороне. Брак с ним свёл её душевное состояние к безысходности — лишь это чувство на постоянной основе не давало ей покоя в стенах родного дома, который также с годами становился для неё всё более чужим, слишком холодным. Ничто уже не утешало её там, и потому в скором времени она отказалась даже от всяких страхов на тему того, что станет, если о её интрижке с Малфоем однажды прознают окружающие… Как на это известие предположительно могут отреагировать Молли, Артур, её собственные родители, Гарри, как они станут смотреть на неё тогда — они не были на её месте, не находились в её шкуре, и потому Гермиона окончательно оставила всякие попытки жить во имя их положительной оценки её действий. Теперь ей хотелось, насколько это возможно, просто наслаждаться буднями и избавиться от сдавливающего грудь в тиски ощущения безнадежности, нескончаемого мрака. Только рядом с тем, кто сумел заново разбудить в ней небывалой силы желание, она, наконец, снова почувствовала, насколько она всё ещё живая, что по-прежнему способна на страсть и самоотдачу. Малфоя также всё устраивало, ведь это были всего лишь похоть и ни к чему не обязывающий секс. А эту связь, в чём они твёрдо были уверены, они могут разорвать в любой момент — вот только никто из них не хотел этого, им без того было хорошо. Общались они мало, доверялись друг другу — ещё меньше, однако Малфой всё равно быстро понял, что в отношениях Гермионы и её мужа произошла не просто трещина, а небывалой силы раскол, и что домой к нему она возвращается с огромной неохотой. Но вопросов об этом он не задавал, изливать её душу не заставлял, да и вообще был довольно равнодушен к происходящему в её семье. Она согласилась на интим с ним — большего ему не нужно было знать. Целуя его, Гермиона старалась не думать ни о чём другом. Это вполне удавалось ей, и уже по этой причине она возвращалась к Малфою снова и снова. Она не вспоминала о семье, о нелюбимом муже — хотя бы каких-то полчаса своей жизни она была свободной, была собой и получала желаемое. А ведь когда-то самым желанным для неё был полноценный, крепкий брак с Роном. Да только это было давно, слишком давно. Кажется, даже в прошлой жизни.

Супружеское исполнение обязанностей стало для Гермионы лишь второстепенным пунктом в списке обыденных дел. Рон давно не привлекал её, а с тех пор, как она обзавелась вполне страстным любовником — сделался ещё менее ей интересен. Даже спать с ним в одной кровати ей уже не слишком хотелось, и потому Гермиона, что было несколько печально, приучила себя как можно меньше обращать внимание на тело, лежавшее по ночам в полуметре от неё. Попытки реанимировать брак были ей окончательно оставлены: Рон перестал добиваться от неё своего, а иного он уже не хотел; Гермиона точно также не горела больше желанием пытаться что-либо выдавить из этих отношений, как-то разжечь между ними намертво погасшую искру. Её больше не было, и оба они в душе признавали это и понимали. Они и сами не успели оглянуться, как стали друг другу чужими, совершенно посторонними людьми. Их совместная жизнь превратилась в рутину, она стала крайней необходимостью, и потому порой Гермиона, стоило мужу, как обычно, сбежать от неё и из этого пустого, безжизненного дома к друзьям, позволяла себе распить бутылку дорогого вина и поубиваться на тему того, как печально всё для них закончилось, и как прекрасно начиналось… Лишь наличие общих детей заставляло их продолжать этот брак, хотя Гермионе всё чаще начинало казаться, что намного правильней было бы перестать притворяться, разойтись по разным сторонам и не разыгрывать больше перед Розой и Хьюго фальшивых сцен. Ведь, как ни крути, те наверняка всё понимали и чувствовали, как и видели гораздо больше, чем им с Роном хотелось бы. Да только оба они, что Гермиона, что Рон, воспитанные в любящих семьях с обоими родителями, к своему несчастью, были твёрдо убеждены, что расстаться и лишить детей полноценной семьи будет самой грубой их ошибкой, и что оставить всё так, как есть, будет намного лучше… Заблуждались ли они в своих взглядах? Кто знал. В любом случае, они продолжали сохранять свою негласную договорённость и дальше быть вместе, как-то держаться, создавать видимость семьи. Дом и быт тоже ещё несколько объединяли их, но вот душевной связи больше не было и в помине. Хотелось выть, но сил порой не находилось даже на это. Весь свой потенциал, всю себя Гермиона стала фанатично отдавать работе, наравне с Малфоем стремительно продвигаясь в самые верхушки в Министерстве Магии. Когда же дети возвращались домой, Рон и Гермиона со всей самоотдачей были любящими родителями, потому как лишь чада являлись для них теперь реальным смыслом жизни. Они умело продолжали играть перед ними и обществом в целом некое подобие любви и крепкого брака. И так было теперь из года в год — эта вынужденная жертва и роль, которая изводила их обоих, мучила, заставляла с трудом и неохотой поднимать друг на друга глаза. Но всё же они неустанно просыпались рядом по утрам… Потому как считали, что так будет проще, что это правильно, что в этом, быть может, ещё есть какой-то смысл.

* * *

— Знаешь, даже несколько забавно, что некоторые порой встречаются где-то в захудалых гостиницах на окраине города, но это тут же как-то просачивается в массы, и все моментально узнают об этих шашнях. Мы же чаще всего занимаемся сексом прямо на рабочем месте, в здании, где обитают тысячи людей и не только, но даже спустя столько времени никто так и не смог уличить нас в непотребной деятельности, — с усмешкой сказал Малфой, застёгивая пояс на брюках и оглядывая комнату в поисках своей рубашки. Гермиона всё ещё сидела перед ним совершенно обнажённая, но не спешила скрывать своё тело под одеждой.

— Ирония жизни, Малфой, — только и ответила она. А ведь он был прав, это было занятно. Лишь изредка они сменяли обстановку и позволяли себе встретиться один на один и сладостно провести время где-то ещё. В основном же местами их тайных свиданий были сами их кабинеты, либо же, совсем редко — лифт или одна из многочисленных подсобных комнат. Но их связь до сих пор продолжала сохранять статус секретности, что было чем-то и впрямь удивительным. Однако забивать себе этим голову в такой момент Гермиона не хотела и потому ещё раз окинула его тело, которое видела теперь чаще, чем обнажённым представал перед ней собственный супруг, похотливым взглядом.

— Хватит, а то сама же опоздаешь! — хмыкнул он, заметив её реакцию.

— И буду этому только рада. Но всё же действительно нужно бежать, — на этих словах Гермиона тяжело вздохнула и, спустив ноги на пол, задумчиво добавила: — Душ ещё нужно успеть принять, макияж поправить.

— Собирайся, а я наведу порядок в твоём кабинете, — найдя, наконец, рубашку, которая вообще оказалась позади её кресла, сказал Малфой.

— Какое благородство! — забрав поданное им бельё, лежавшее как раз поверх его скинутых на пол вещей, съёрничала она. Малфой лишь встретился с ней взглядом, и в его глазах она прочла промелькнувшее лукавство и огонёк. Ничего больше не говоря, Гермиона поспешила собраться, и уже через пять минут была готова покинуть свой кабинет. Дома её ждал муж, который, по стороннему наблюдению Малфоя, уже пару месяцев также излишне близко общался с одной из работниц своего магазина. Однако если ему об этом было известно, то вот Гермионе — навряд ли. А если же она и знала об этом, то усердно и, быть может даже, с облегчением закрывала на ответный адюльтер глаза, потому как сама же имела в этом плане грешок за душой. Однако отказываться от своей связи на стороне, которую она давно перестала считать ошибкой, Гермиона и не думала.

— До завтра, Грейнджер, — бросил ей напоследок Малфой. Он неизменно называл её по девичьей фамилии и ни разу за всё это время не захотел обратиться к ней по фамилии мужа. А она даже противиться этому вскоре перестала — пожалуй, ей так больше нравилось.

— До завтра, Малфой!

Ещё один взаимный многообещающий взгляд, и дверь за ней закрылась. Драко же ещё раз поправил костюм и волосы и, достав свою волшебную палочку, при помощи простого бытового заклятия начал раскладывать разбросанные после бурного секса вещи на свои места. Если в чём он и был уверен, так это в том, что, как бы паршиво всё ни было, и как бы ни складывалась жизнь сегодня, завтра, всегда — Гермиона обязательно пойдёт вечером к мужу, потому что свято уверена, что это правильно, что так нужно, и она должна это сделать. Но уже на следующий рабочий день они непременно встретятся в каком-нибудь кабинете и снова займутся сексом, ведь и это тоже стало для них чем-то неизбежным и необходимым, это сделалось их потребностью. Сколько ещё это продлится — одному Мерлину известно. Но завтра она точно будет с ним и будет его, Малфоя. Просто потому, что он этого хочет, и потому, что этого теперь также сильно хочет она сама. Им обоим это нужно…