В ожидании (джен)

Румыния стоял вплотную у огромного зеркала и разглядывал отражение небольшой и сильно загромождённой мебелью залы, собственное отражение ему не мешало ввиду отсутствия. Он ждал гостя, который всегда появлялся совершенно бесшумно, но у Штефана был секретный способ узнать его приближение, стоило тому ступить за порог замка.

Не в центре, а скорее ближе к северо-восточному углу комнаты был накрыт стол. Совсем небольшой, просто подкрепиться за беседой, рассчитанный на двоих, но не низенький «журнальный», каковых, впрочем, здесь тоже хватало. Румыния знал, что высокий гость отдаёт предпочтение всему высокому, да и неудобно, наверно, каждый раз наклоняться...

Калиш перевёл взгляд на пианино в другом углу залы, отвлекаясь от навязчивых мыслей о долгожданном госте. Он так редко появлялся на этой стороне, что успел позабыть обстановку. Инструменту уже... ого, сто семьдесят девять лет! Он и Румынией ещё не был! Впрочем, себя он помнил со времён, предшествующих Дакийскому царству, тем удивительней для него была сохранность не самого лучшего инструмента. Штефан любил такие вещи — массовые, созданные на вкус большинства и для большинства, их было совершенно не жалко и при этом можно было радостно удивляться долгой службе. Но вот после повсеместного использования конвейеров эта любовь стала с оговоркой, всё же ширпотрёб был низковат пробой для Калиша.

Но, например, вот это зеркало было редчайшей редкостью. Штефан мысленно проговорил тавтологию на всех своих родных языках и нашёл это забавным. Чуть затуманенные глубины страну отражать по-прежнему не желали, а тяжёлая рама из причудливых завитков тёмного дерева и серебра поглощала мягкий свет ламп, там и сям включенных по комнате, за исключением роскошной, хоть и небольшой, люстры под потолком — верхний свет хозяин терпеть не мог.

Серебро предупреждающе холодило, но Румыния давно не обращал на его угрозы внимания, с тех пор, как перестал воспринимать его живым. Довольно глупо считать металл существом, ещё глупее — преследующим его, Штефана, не вполне бренное тело. Даже научился пить из серебряных кубков. Но надевать на себя всё же не рисковал.

Едва уловимый туман вдруг плавно собрался в фигуру Штефана, секунду он бесстрастно разглядывал угрюмое лицо, но почти сразу улыбнулся — гость совсем рядом! Он всегда приходил на несколько минут раньше. Калиш бегло оглядел своё отражение — не стоит упускать шанс, следующий появится только через десяток-другой лет, пригубил из бокала, чуть окрашивая мёртвенно-бледные губы, и, позабыв бокал на какой-то полке, неспешно двинулся к дверям, обходя стулья, кресла, софы, тумбочки, пуфики, шкафы... У него было ещё несколько секунд позабавиться с собственной тенью, переплетаясь с множеством накладывающихся друг на друга теней от предметов.

— Bunăziua, Stefan!

— Здравствуй, Иван.

Это была их традиция — приветствовать друг друга и прощаться на языке собеседника. Россия лучисто улыбался, пожалуй, куда искренней, чем это происходило среди других стран... Светил, но не грел, отдавая тепло только сёстрам. Штефан любил лето, наслаждаясь жаром солнца, но от прямых солнечных лучей получал страшные ожоги, которые порой заживали неделями. Иван не обжигал, но освещал.

Брагинский уже давно не распахивал объятия, одаривая троекратным поцелуем, предпочтя сухое рукопожатие, и Штефан, пожалуй, скучал по тому радушию, которое вновь ощутить можно уже только в воспоминаниях.

Бокал Румынии уже был полон и он вопрошающе посмотрел на гостя. Когда-то давно, когда Россия, ещё совсем мальчишка, но уже Империя, на балу заметил, как Трансильвания тщательно оберегает свой бокал от чужих посягательств, и с какой неприязнью косятся на него другие страны. Он выгадал момент и с непосредственностью ребёнка отхлебнул. Зрители-страны с ужасом смотрели на юную Империю, а тот хитро улыбнулся Штефану и прокомментировал: «Вкусно!». С тех пор Брагинской обзавёлся репутацией кровопийцы, а Калиш на большие праздники присылал ему лучший кагор.

Вот и сейчас Иван лукаво кивнул, а ведь сегодня вампир подобрал нечто особенное, русский сладкоежка должен оценить.

— Иногда мне кажется, что ты в винах разбираешься намного лучше Франции, — Брагинский чуть прищурился от удовольствия.

Румын повёл плечами якобы в смущении. Он подумал, что Бонфуа просто не правильно понимает любителя водки. Брагинский вино за алкоголь не считал, Штефан даже краем уха слышал, как невежа назвал его «компотом»... Мелочный Франциск смертельно обиделся, а умный румын принял к сведению.

Вечера их встреч проходили очень похоже: неторопливая игра в карты, или бильярд, или на пианино, или в кости — не важно, чем занять руки, главным были оживлённые беседы ни о чём и обо всём. Штефан, никогда не жалующийся на память, не смог бы потом воспроизвести отдельные фразы, но из шутливых споров, мягких дискуссий или простого обмена первыми мыслями по какому-либо поводу всегда рождалась внезапная суть.

Говорили они о вещах отвлечённых, зачастую совсем нематериальных. Точек соприкосновения было немного, общих воспоминаний — тоже, как и друзей. Но они оба никогда не стеснялись крови в своей истории, признание России, что он любит и глубоко уважает и Ивана Грозного, и Петра I, и Иосифа Сталина нашло отклик в душе Румынии и понимание. В конце концов, территории Валахии и Молдавии он всегда ощущал своими, пусть и не афишировал это. Ему казалось, что Брагинский об этом догадывался…

Россия любил отстранённо рассуждать «что было бы, если бы…» по отношению к своей истории, впрочем, брался он всегда за события, которым не меньше сотни лет. Штефан поддерживал его, но о себе так никогда не думал. Он предпочитал плыть по течению, даже не со всеми своими правителями знакомясь, и выходил только в большие битвы, обычно держась в стороне. За него это делали любимые соратницы Валахия и Молдовия, а Трансильвания, будучи ядром, предпочитал быть не страной, а Князем вампиров, отдаваясь настоящему правлению, настоящей власти. Но об этом не знает никто, а Ивану он не признается ни за что и никогда.

Россия дёрнул головой, смахивая с лениво прищуренных глаз длинную чёлку, и принялся сослагать историю. Калиш жадно ловил аметистовые блики чужих глаз, думая о своём. Историю своего государства он воспринимал нерушимыми фактами, не допуская даже умозрительно мысли об изменениях. Страну всё устраивало.

«Что было бы, если бы…» Если бы Иван не заинтересовался его бокалом полтысячелетия назад? Если бы возмутился, что там не кровь? Или сказал «вкусный компот»? Если бы не принял приглашения Штефана сорок лет спустя?

Ледяными руками он подлил гостю вино, отвлекаясь от дурных мыслей. Ивану надоело сослагательное наклонение и теперь он грезил о звёздах, ловко утянув в астрофизику и скептически настроенного румына. Иван обожал физику и всё, что с ней связано. Штефан любил сказки и легенды. Они бы разругались, не будь Россия таким фантазёром.

Иногда при движении рубин, пристёгнутый на левой стороне пальто, отражал свет какой-нибудь лампы и Иван взглядом пришпиливал разбушевавшийся камень. Калишу казалось, что тот испуганно туманился и какое-то время не привлекал к себе опасного внимания России. Но потом, видимо, забывал — что взять с камня, пусть и драгоценного?

Наверно, у русского есть кот, на его пальто или штанах почти всегда находятся белёсые кошачьи волоски, к запаху снега и леса примешивался кошачий уют. Что станется, если он спросит?.. Но вампир ждал, когда как-нибудь само получится. Он смотрел, как затянутая в кожаную перчатку крупная, но с длинными аккуратными пальцами ладонь нежно и почти невесомо держит тонкий хрусталь старинного бокала, тот искрился гранями сразу в двух лампах. Пока Иван здесь, всё сверкает и плещет в сиянии его волшебства. Их клубу стран-магов до такого уровня никогда не дотянуться.

— Что было бы, если бы ты вступил в наш кружок магов?..и— это настолько невозможно, что он спросил вслух.

Магия была самой сутью Брагинского, невещественной, неуправляемой, а потому невозможной. Иван размечтался, а Штефан с удовольствием вторил ему.

К прохладному аромату России едва уловимо примешивался жар раскалённого металла Пруссии. Всегда, сколько румын знал русского, невыносимый альбинос был где-то рядом, даже если на самом деле гонял кенгуру на другом континенте. Он был.

Что было бы, если бы он познакомился с ним раньше тевтонца?.. Быть может, дело в кровавых глазах и белой коже? Калиш невпопад улыбнулся. Нелепая мысль, но всё же… что было бы, если бы он успел первым?.. Но он был вторым, и травился бессмысленным ожиданием непонятно чего.

Иван допил остатки вина. На этом встреча всегда заканчивалась, без исключений.

— Larevedere, România.

— До свидания, Россия.

Он проводил Россию до дверей залы, выпустил и запер створки. У него есть несколько минут, чтобы рассмотреть себя в зеркале. Он не менялся. Всё та же мёртвенная бледность кожи, чуть заметные тени под глазами, кровавые озёрца глаз. На самом деле со старшим Байльшмидтом только две общих черты.

Вглядываясь в свои глаза, он начал: «Что станется, если…» Несколько встреч назад он также незаконченно спросил Ивана, а тот пожал плечами и ответил: «Сделай, и узнаешь».

Наверно, если бы встречи длились дольше и случались чаще, Россия бы его утомил своей неиссякаемой жизненной энергией. Когда-то не так уж и давно, когда Трансильвания упивался своей властью, он любил самую сладкую, юную и горячую кровь не допивать до конца, оставляя кроху жизни и ожидая, не перевесит ли смерть, оставаясь чуть-чуть голодным, продлевая сладостный вкус. Когда он давал выбор, жизнь всегда перевешивала, но иногда он выпивал её до последней капли позже, когда человек полностью оправлялся от кровопотери. Вкус был тот же, но сытость низводила экстаз до простого удовлетворения.

За миг до того, как отражение лица распалось на быстро тающие клочки тумана, Штефан закрыл глаза, пытаясь отсрочить возвращение в стылый мёртвый мир без теней и игр света.

Но он не был уверен, что его отношение к Брагинскому можно было охарактеризовать по аналогии с кровью. Тут было всё куда сложнее. Может, и не утомил бы. Может, только крепче привязал бы. Может, раздражал бы до скрежета зубовного.

Когда-то, совсем недавно, когда была война, Румыния оказался в сложном положении. Он не мог позволить чужакам завладеть его секретами, и он вступил в войну. Ему пообещали Россию, сломленного и покорного. Он ни на секунду не поверил в эту чушь — как будто Солнце можно погасить! С большим трудом, но он всё же выкрутился, с помощью своего тёзки и бывшего господаря Молдавского княжества, которого он не смог отпустить по завершению жизни. Великий дипломат подсказал выход. Румыния любил не просто редкости, а совершенно эксклюзивные вещи, единственные в своём роде, и никогда не упускал случая завладеть ими. Господарь Штефан III был таковым, таким и остался по сей день.

Позже оказалось, что Россия действительно умел прощать. На месте Брагинского, он бы забрал Пруссию только для того, чтобы медленно резать его на лоскуты.

Калиш уловил за спиной бесшумное колебание воздуха и открыл глаза. Разумеется, зеркало показало только захламленную комнату, тусклые лампы скучно демонстрировали некоторый упадок и запущенность. Развернувшись, он увидел Матея, старик взял с полки забытый бокал и допил — здесь действительно была кровь.

— Русский ушёл, — проскрипел Басараб. — Нам тоже пора.

Штефан кивнул, соглашаясь. Вместе с бывшим Хозяином и Воеводой Земли Венгровлахийской и всего Подунавья они убрали остатки еды и свернули незаконченную партию в шахматы. Матей хрипло хихикал над чем-то своим, вполне возможно, он всё ещё забавлялся над перевернувшимся положением: когда-то он владел страной, а сейчас страна владеет им. Впрочем, Басараб и при жизни отличался странностями, вполне мог и анекдоты сам себе рассказывать, и продумывать план, как посадить Колосажателя на кол — кажется, они снова что-то не поделили с Владом. Привычные разборки в сложных и запутанных отношениях немногочисленных, но весьма шумных вампиров быстро избавят Штефана от муки нетерпения, от бессмысленного «что было бы, если бы» и от невыносимого «что станется, если…».

Он вновь стоял перед зеркалом, пропустив Матея вперёд. В глубинах отражения старик плавно подошёл к точно такому же зеркалу на другой стене, которого в комнате не было, на «пороге» бросил короткий взгляд на Калиша и быстро шагнул в клубящийся туман в раме.

Румыния вдруг подумал, что надо будет попробовать сделать селфи — если при Иване он отражается в зеркале и отбрасывает тень, может, и сфотографироваться получится? А не исчезнет ли снимок, как только Россия уйдёт?

Они должны участвовать в саммите восточно-европейских стран через пару месяцев, устроенном государствами и только для воплощений. Вот и проверит. Это совсем просто. Тут не надо мучиться вопросом «что станется, если...», тут всё просто — «сделай, и узнаешь».

Штефан был готов ждать и решительно шагнул в раму.

Когда-нибудь Иван Брагинский исчезнет, как исчезла Гардарика. Но эта земля не может пустовать, из пепла возродится новое воплощение. В этот раз Калиш не упустит возможности. Он и помыслить не мог, что кто-то может быть похожим на Гардарику. Сейчас он думал, что Иван неповторим. Но ещё он знает, что Солнце бессмертно.

Штефан будет ждать сколько угодно. Уж что вампиры умеют, так это коротать время в ожидании.