Отец (джен)

Изуку плохо помнит отца. Почти совсем не помнит, если быть до конца честным. Когда Изуку был совсем маленьким, отец редко бывал дома из-за постоянных командировок — по крайней мере, мама говорила именно так, — а затем его отправили куда-то за границу, и контакт совсем потерялся, ведь что для маленького ребёнка редкие звонки от чужого, в общем-то, человека? Изуку почти совсем не скучает, наверное, именно потому, что не помнит, чтобы отец хоть когда-нибудь был рядом. Ему просто не с чем сравнивать.

Он хорошо знает отца Каччана — суетливого и немного нервозного усатого мужчину, постоянно и безуспешно пытающегося сгладить непрекращающиеся пикировки между женой и сыном. Бакуго-сана, наверное, нельзя назвать классическим отцом, но он есть, он рядом, заклеивает Каччану разбитые коленки, запускает с ним воздушного змея, ходит на родительские собрания.

Мама никогда не поднимает эту тему, и Изуку не спрашивает. И не говорит, что ему совсем немножко не хватает… не отца, нет, но какой-то отцовской фигуры.

А затем в его жизни появляется Всемогущий. Не экранный, а настоящий, живой — худющий, харкающий кровью от малейшего напряжения, до смешного неловкий. Самый лучший на свете.

* * *

Всемогущий уезжает в феврале и возвращается аккурат перед началом нового учебного года. Изуку всего пару часов как перебирается обратно в школьное общежитие после каникул, когда ему звонит Всемогущий и предлагает увидеться у северных ворот школы. Изуку

— Мидория, мальчик мой! Извини за долгое отсутствие, — Всемогущий улыбается, он выглядит ещё более иссохшим и измученным, чем обычно, но улыбается всё так же тепло. — Очередная операция, чтоб её…

Изуку бросается к похожему на скелет Всемогущему, но замирает — под футболкой отчётливо просвечивают свежие повязки.

Всемогущий обнимает его первым. Слабый запах лекарств и болезни оседает горечью на стенках горла.

Изуку раз встрече, рад, что Всемогущий по-прежнему в U.A., но что-то его смутно беспокоит, режет глаз.

Футболка, осознаёт он, футболка на несколько размеров меньше, чем обычно, не висит мешком, подчёркивая болезненную худобу, а вполне по размеру, и брюки тоже…

— Всемогущий, ваша одежда… — озадаченно бормочет Изуку, пытаясь логически обосновать такую перемену.

— Размерчик — что надо, — фыркает Всемогущий. — Я больше не могу… — он смешно принимает позу культуриста, имитируя себя-прежнего. — Совсем. Даже на секунду. Так что нет необходимости носить эти балахоны… Ну-ну, мальчик мой, не надо слёз. Этому старику всё равно уже надо было обновить гардеробчик.

— Вы не старик, — сипит Изуку слишком невнятно, чтобы разобрать хоть слово, прочищает горло и повторяет всё так же сипло: — Вы не старик, Всемогущий.

— Да брось ты, какой из меня уже Всемогущий, — зарывшиеся в его шевелюру пальцы похожи на лапки большого бледного паука. Изуку не боится пауков, они забавные, но ассоциация слишком болезненная, и Изуку утыкается носом в увитую бинтами грудь. А Всемогущий с мягким смешком ерошит его волосы и вдруг замирает, хмыкает, будто придя к какой-то мысли.

— Я ведь так и не представился… — тянет он, и в низком голосе настолько явственно слышится улыбка, что Изуку, всхлипнув, поднимает взгляд и встречает задорные искры в глубоко запавших глазах. — Яги Тошинори, рад знакомству.

Всемогущий протягивает ладонь для рукопожатия, Изуку, снова хлюпнув носом, крепко сжимает узловатые пальцы и бормочет сиплое «рад знакомству», ведь не знать имени кумира, скрывающегося под псевдонимом — нормально, но не знать имени человека, заменившего ему отца — ни в какие рамки.