Самый лучший день (гет)

Тодороки-сан нравится очень многим девочкам в их классе. И не только в классе, но и на всём потоке. И даже не только первогодкам. Момо не строит особых иллюзий, она просто высчитывает вероятности. В U.A. чуть больше шестисот учеников, из них около сорока процентов — девочки. Из них можно выделить небольшую погрешность, человек, наверное, десять — таких, как Хацуме-сан из департамента поддержки. Хотя Хацуме-сан, конечно, уникальна, как будто бы вовсе не из этого мира. Пусть даже за вычетом третьегодок, которые едва ли обратят внимание на пятнадцатилетнего мальчишку… В любом случае, остаётся порядка ста шестидесяти человек. Пусть даже половина, пусть даже три четверти уже встречаются, в кого-то влюблены или вообще не заинтересованы в отношениях…

Момо сама себе немного напоминает Мидорию-сана и с рассеянным смешком заштриховывает свои вычисления на последней странице конспекта по истории современной героики. В любом случае получается, что конкуренция внушительная, и Момо очень сомневается, что у неё хоть на сотую долю процента больше шансов, чем у любой другой девушки. Тем более, совсем не похоже, чтобы Тодороки-сан искал отношений. Да, он стал чуть более открытым после спортивного фестиваля, и иногда даже присоединяется, когда Киришима-сан организовывает весь класс провести выходной вместе, но никогда не участвует в шумных обсуждениях Каминари-сана, Серо-сана и Минеты-сана. Даже Мидория-сан иногда к ним присоединяется, даже Иида-сан, а Тодороки-сан чаще всего просто играет с кошкой — иногда Момо кажется, что следом за ним, прячась по кустам, всегда ходит целая армия усатых-полосатых — всегда полосатых! — и бросает на задание кого-нибудь из бойцов всякий раз, когда рядом с Тодороки-саном поднимается неинтересная для него тема.

Аокава-сан из департамента менеджмента говорит, что Тодороки-сан нравятся блондинки, и Момо не знает, правда ли это и откуда вообще такая информация, но Аокава-сан говорит очень уверенно и наматывает на палец прядь льняных волос. Харада-сан, староста 1-K, по секрету сообщает, что слышала от подруги, которая слышала от знакомой, которая слышала ещё от кого-то, кому чуть ли не сами звёзды нашептали, что Тодороки-сан — неисправимый романтик, и что в средней школе у него был фанклуб, в который входила практически вся женская часть школы, от учениц до уборщиц. Хайбане-сан, замстаросты из 2-С, со знанием дела заявляет, что всё это совершенно неважно, главное — Тодороки-сану нравятся агрессивные девушки, которые чётко знают, чего хотят, поэтому нечего мяться, нужно брать штурмом… При этом сама Хайбане-сан, когда видит Тодороки-сана, краснеет так, что у неё начинают светиться уши и волосы, а вокруг неё начинают летать мелкие предметы.

Момо нечего сказать о Тодороки-сане, сколько ни допрашивают её остальные девочки. Момо не знает о нём почти ничего по-настоящему важного, хотя они учатся в одном классе уже десять месяцев. Учатся в одном классе, сидят за соседними партами, живут на одном этаже школьного общежития. Момо знает, что к Тодороки-сану часто приходит полосатая кошка, обычно гуляющая возле общежития, и что он совсем не жаворонок, на первом уроке всегда клюёт носом и иногда даже совсем засыпает на парте. Знает, что у Тодороки-сана очень плохие отношения с отцом, но не знает никаких подробностей. Знает, что Тодороки-сан не очень общительный, но не из-за высокомерия и не ради создания репутации таинственного одиночки, просто не умеет нормально общаться: он ещё прямолинейнее, чем Асуи-сан, но при этом простодушнее ребёнка. Ещё знает, что Тодороки-сан предпочитает японский стиль, потому что один раз была у него в комнате, но это знает весь класс, ведь «короля комнат» выбирали все вместе, и поэтому не считается.

Всё это неважно и бесполезно, и никак не поможет хоть на шаг приблизиться к… Момо даже не может толком сформулировать, к чему. Она и так должна быть рада, что имеет возможность просто общаться с Тодороки-саном на правах одноклассницы. Они сидят на соседних партах и иногда перебрасываются короткими ничего не значащими фразами, и иногда работают в паре, иногда сидят за одним столом на ланче, вместе с Мидорией-саном, Иидой-саном, Ураракой-сан и Асуи-сан. И на практическом экзамене они работали вместе, Тодороки-сан её даже поблагодарил… Наверное, их можно назвать приятелями, и не надо пытаться прыгнуть выше головы. Но Момо очень хочет хотя бы попробовать. Они ведь приятели, может, Тодороки-сан хотя бы не посмеётся над ней, не станет делать из её попытки признания мишень для насмешек, как это было с Шимадой-сан из 1-E, когда она призналась Каваизуми-сану из 2-G.

Момо очень не хочет рисковать теми, в общем-то, неплохими отношениями с Тодороки-саном, которые сложились за этот год. Поэтому она не спешит и старается подгадать удобный момент. Таких моментов в году всего два, и первое апреля, когда даже неудачное признание можно списать на неудачную же шутку, будет уже в следующем учебном году, зато День святого Валентина не за горами. И это шанс.

Поэтому Момо, собравшись с духом, решает подарить Тодороки-сану хонмей-шоколад и долго не может определиться, оставить ли коробку с запиской у двери или в парте, или всё-таки пересилить себя и вручить лично.

Момо очень надеется никого не встретить на мужской половине общежития, особенно сплетника-Серо, живущего в соседней с Тодороки-саном комнате. Задержав дыхание и крепко прижав к себе коробку злополучного шоколада, Момо стучит в дверь и гонит прочь мысль о том, что ещё не поздно оставить коробку и убежать к лифту, и вообще, может, Тодороки-сан сейчас не у себя, и…

Дверь открывается с тихим щелчком и Момо встречается взглядом с немного взъерошенным и сонным Тодороки-саном. Очень домашним.

— Привет, — говорит Тодороки-сан, когда пауза затягивается, и трёт глаза. — Могу чем-то помочь?

Момо становится неловко — ну вот, разбудила человека, хотя кто же мог ожидать, на часах всего пять часов вечера! — и, суматошно пытаясь перехватить коробку шоколада поудобнее, едва её не роняет.

— Я просто хотела… вот, — сбивчиво бормочет Момо вместо заготовленного признания и протягивает коробку, старательно глядя себе под ноги, но всё же не выдерживает и бросает взгляд украдкой на Тодороки-сана — как отреагирует?

— Спасибо, — отзывается Тодороки-сан и смотрит сперва на Момо, затем на коробку, затем снова на Момо. Смотрит в полном недоумении.

Пауза снова затягивается, и Момо думает, что ещё немножко — и она всё-таки позорно сбежит.

— Яойорозу, я хотел спросить, — вдруг начинает Тодороки-сан, и Момо вспыхивает до корней волос. — Я сегодня очень много разных коробок под дверью нашёл, и в парте тоже… И вот ты подарила. Что это значит?

— Так праздник же, — неожиданно осипшим голосом отвечает Момо. Тодороки-сан по-птичьи наклоняет голову к плечу и вопросительно на неё смотрит.

— Тебе никогда не дарили шоколад на День святого Валентина? — недоверчиво уточняет Момо. Конечно, Харада-сан едва ли говорила правду, но всё равно, как-то даже не укладывается…

Тодороки-сан мотает головой.

— Я был на домашнем обучении. Так объяснишь? — просит он и вдруг с досадой хлопает себя ладонью по лицу. — А… Проходи, невежливо как-то получается, — добавляет Тодороки-сан будто бы немного сконфуженно и отступает на шаг в сторону, пропуская Момо в свою комнату.

От происходящего у Момо немного кружится голова.

Комната Тодороки-сана такая же, какой Момо её запомнила, только сейчас у стены лежит чуть смятый футон. Кажется, Тодороки-сан действительно спал. Очень неловко получилось.

— Я зимой постоянно хочу спать, — будто бы извиняясь, говорит Тодороки-сан, наверное, перехватив взгляд Момо. — Очень плохо переношу холод. Иронично, да?

Момо почти неловко от какой-то неописуемой абсурдности всей этой ситуации.

— Хочешь чаю? — предлагает Тодороки-сан, положив подаренную Момо коробку шоколада на низенький столик. — Ты, вроде бы, предпочитаешь чёрный, но у меня только сенча и матча, устроит?

— Как гостеприимно… — скованно улыбается Момо.

— Фуюми говорила, что неприлично сразу приступать к обсуждению, — пожимает плечами Тодороки-сан.

На комоде, возле икебаны, Момо замечает фотографию в простой светлой рамке. Пока Тодороки-сан возится с чайником, Момо украдкой пытается её рассмотреть.

Со снимка на неё смотрит Тодороки-сан с непривычно мягким выражением на лице и две светловолосые женщины. С того места, где сидит Момо, тяжело рассмотреть детали, но обе кажутся очень красивыми. Одна сидит, кротко сложив руки на коленях — Момо не уверена, но, кажется, ей около сорока, — вторая, едва ли старше самой Момо, с волосами чуть выше плеч и в строгих очках, обнимает Тодороки-сана за плечи.

Момо нервозно кусает губы.

— Фуюми? — спрашивает она, чтобы не показаться вовсе уж невежливой, и невовремя вспоминает слова Аокавы-сан о том, что Тодороки-сану нравятся блондинки.

— Моя старшая сестра, — поясняет Тородоки-сан, кивнув на фотографию на комоде. Пока греется вода, он убирает футон в стенной шкаф. — Она очень старалась привить мне хоть какие навыки социализации, когда меня приняли в U.A., правда, без практики толку от этого было совсем немного… Будешь шоколад? Мне столько подбросили — на год хватит.

Только сейчас Момо обращает внимание на сложенные башенкой коробки в пёстрой обёрточной бумаге. Башенка совсем чуть-чуть не доходит Тодороки-сану до плеча, поэтому, наверное, он совсем не преувеличивает насчёт года.

Момо очень странно сидеть в комнате Тодороки-сана и пить с ним чай. С хонмей-шоколадом. В День святого Валентина.

Наверное, лучше об этом никому не говорить, потому что девочки её загрызут и не оставят даже костей.

Момо напоминает себе, что она не навязывалась, а просто пришла подарить шоколад. Её просто пригласили зайти. Просто предложили выпить чаю. Просто попросили рассказать о Дне святого Валентина…

К слову, о Дне святого Валентина.

— Наверное, давай я быстренько всё тебе расскажу и не буду задерживать, — говорит Момо, опустив взгляд. — Я и так тебя отвлекла, ты ведь отдыхал?

— Можешь не торопиться, — Тодороки-сан подливает ей чай. — Полчаса вздремнул — теперь до ночи как-нибудь дотяну. Это всё из-за холода.

Момо ещё раз напоминает себе: она совершенно не навязывалась, просто… Просто у Тодороки-сана действительно очень слабые навыки социализации, и она просто помогает ему узнать немножко больше о распространённой традиции. Вот и всё. Вот и всё…

Момо рассказывает о празднике, о его истории, о традициях, о хонмей-шоколаде. Обо всём — она начитанная девочка и умеет красиво подносить информацию, учителя всегда её за это хвалили. Наконец-то этот навык пригодился не только в учёбе.

Тодороки-сан слушает её очень внимательно, и у него до смешного сосредоточенный вид, совсем как первоклашка, внимающий на уроке.

Наконец, Тодороки-сан поднимает открытую ладонь, прося минутку на размышления. Момо эта минутка тоже приходится очень кстати — чтобы успокоить и упорядочить суматошно летающие по черепной коробке мысли.

— Как я могу им всем нравиться, если мы даже не знакомы, — наконец, сетует Тодороки-сан, и это совершенно точно не то, что Момо ожидала услышать. — Нет, правда, — добавляет Тодороки-сан, наверное, заметив удивление на её лице. — Я мало с кем общаюсь, кроме нашего класса, и иногда, на практике, с ребятами из 1-B, но тут слишком много… Значит, мне признавались люди, которых я вообще не знаю? Так вообще бывает?

Момо вспоминает густо заштрихованные вычисления на последней странице конспекта по истории современной героики и грустно улыбается. Тодороки-сану абсолютно точно не стоит знать о масштабах его не в меру деятельного фанклуба.

— Ты довольно популярен, — максимально тактично старается пояснить Момо. — Можешь считать это подарками от фанаток, наверное? Ну… Знаешь, как медиа-персоны получают письма и подарки от людей, которых не знают, но которые знают их?

— Но я не медиа-персона, — Тодороки-сан в заметном смятении, и Момо его почти жалко. А ещё ей самую чуточку смешно из-за происходящего, из-за абсурдности происходящего, а ещё ей жалко саму себя, почти до слёз. — Ладно… Допустим, даже «фанатки», хоть мне это и не нравится… Тогда, получается, я должен как-то отреагировать на эти признания? — Тодороки-сан кивает на башенку из коробок. — Там всего одна или две были с записками, и то, без имён…

— Не должен, конечно, это просто проявление симпатии и расположения, — частит Момо, не зная, куда девать руки, чтобы не начать их заламывать. Ей очень-очень неловко и почти стыдно за саму себя и за остальных девочек, стыдно и жалко. — Просто традиция, так показывают, что человек тебе нравится, вот и всё…

— Значит, я тебе нравлюсь? — озадаченно спрашивает Тодороки-сан, и Момо вспыхивает так, что чай в её чашке почти закипает безо всяких причуд.

Наверное, это нормально, что Тодороки-сан не мгновенно делает выводы, всё-таки в том, что касается человеческого общения, он неопытнее маленького ребёнка, и Момо это понимает, и даже собственноручно помогает эту неопытность хоть немного восполнить, но сейчас ей очень хочется, чтобы в голову Тодороки-сана каким-нибудь волшебным или высокотехнологичным образом загрузили побольше трактатов по психологии.

— Тодороки-сан, нельзя так напрямик спрашивать!

— Теперь я совсем запутался, — расстроенно говорит Тодороки-сан. — То есть признаваться можно, вручая шоколад, но уточнять у дарителя, что именно он имел в виду — нельзя… А отвечать, если подаривший тебе нравится или не нравится?

— Обычно, если нравится, то дарят что-нибудь ответное на Белый день, — краснея, отвечает Момо. — Это тоже необязательно, просто традиция.

Тодороки-сан деловито кивает и задумывается, соединив кончики пальцев. У него очень красивые руки, рассеянно отмечает Момо и, вспыхнув ещё сильнее, отводит взгляд.

Может, это и невежливо — наверняка невежливо, — но молчать нет сил.

— Тебе кто-то нравится? — спрашивает Момо, старательно глядя в свою чашку. Тодороки-сан несколько секунд молчит, и Момо хочется провалиться сквозь пол от стыда, но тогда она рискует оказаться в комнате Бакуго, а это ещё хуже.

— Не знаю, — наконец, говорит Тодороки-сан, допив чай, и Момо думает, что, наверное, провалиться к Бакуго было бы не самым плохим вариантом. По крайней мере, он убьёт сразу и целиком, а не будет медленно резать на кусочки слово за словом.

— Я…

— Не задумывался, — продолжает Тодороки-сан, жестом попросив дать ему закончить. — Но если ты хочешь встречаться — я не вижу причин отказывать.

Момо давится воздухом, и очень хорошо, что она в этот момент ничего не жуёт. Ей приходится подняться на ноги и несколько раз с силой ударить себя кулаком в грудь, чтобы начать нормально дышать.

— Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает Тодороки-сан, тоже поднявшись и подойдя к ней. — Поперхнулась?

Момо суматошно мотает головой, машет руками — мол, всё в порядке, не волнуйся, всё чудесно и под контролем!

— Ты не должен… В смысле, признание тебя ни к чему не обязывает!

— Почему бы и нет? — слегка пожимает плечами Тодороки-сан. — Мы давно знакомы, и я знаю, что ты хороший человек. И ты лично вручила мне этот хонмей. Спасибо.

Момо хочется то ли зарыдать, то ли засмеяться, но вместо этого она просит:

— Ущипни меня, пожалуйста.

Тодороки-сан наверняка удивляется, но не переспрашивает и не возражает, щипает её за руку чуть ниже локтя. Момо ойкает и трёт слегка покрасневшую кожу.

— Зачем? — интересуется Тодороки-сан, смотря на неё с явным недоумением.

— Проверить, не сплю ли я.

— Если ты о методиках осознанных сновидений, то есть несколько способов проверить, где ты — во сне или в реа… Яойорозу, тебе плохо?

Момо мотает головой — она зажимает рот ладонью вовсе не из-за тошноты или ещё чего такого, просто она очень старается не рассмеяться, потому что если придётся объяснять своё поведение Тодороки-сану — она точно сойдёт с ума. Момо приходится сделать коротенькую дыхательную гимнастику, чтобы успокоиться.

— Только я не знаю, как нужно себя вести, когда с кем-то встречаешься, — добавляет Тодороки-сан, с заметной неловкостью постучав пальцем по щеке.

— Я тоже, — признаётся Момо, и она совершенно не кривит душой. — Разберёмся вместе, хорошо?

Момо думает, что всё это совершенно неромантично, но очень в духе Тодороки-сана. И что и Харада-сан, и Хайбане-сан, и все остальные девочки были неправы. И что ей лучше создать себе хорошее бронетрико, чтобы её не загрызли. И что нужно запастись терпением и душевным покоем, потому что их понадобится очень-очень много.

И что это лучший День святого Валентина в её жизни.

* * *

Уже на следующее утро после Дня святого Валентина девочки наперебой, брызжа слюной и обвиняя друг друга во лжи, рассказывают, кто как вручал хонмей. Рассказывают утром, перед занятиями, на переменах, на обеденном перерыве, привычно собравшись за крайним левым рядом столов. По рассказам выходит, что все как одна проявили чудеса конспирации, чтобы поймать Тодороки-сана после уроков, а дальше уже версии расходятся. В описаниях Момо узнаёт не меньше шести архетипов, по которым воображение споро рисует нескольких общих знакомых и героев популярного в последнее время детективного сериала, и получается довольно интересно… Вот только описанные образы не имеют ничего общего, кроме внешности. И уж тем более ничего общего с Тодороки-саном.

Момо вспоминает взъерошенного и заспанного Тодороки-сана, открывшего ей дверь. С очевидным непониманием принявшего хонмей. В полном смятении пытающегося понять, почему его вообще завалили безымянными признаниями.

«Как я могу им всем нравиться, если мы даже не знакомы?»

Момо невольно улыбается. Львиная доля девочек клюнула на его необычную, но, бесспорно, привлекательную внешность, единодушно заявив, что шрам — вовсе не помеха, а только «придаёт образу хрупкости и драматизма». Многих привлекла неоправданно-романтизированная аура нелюдимого волка-одиночки, кому-то не давал покоя «сын героя №1».

Своих собственных причин Момо точно не знает. Она давно понимает, что Тодороки-сан вовсе не волк-одиночка, просто плохо умеет общаться. И знает, что «сын Старателя» для него не гордый титул, а клеймо.

Наверное, Момо обратила на него внимание из-за таланта и из-за собственной тщательно-скрываемой низкой самооценки. Тех, кого принимают в U.A. по официальной рекомендации, всегда было немного, и в этот год их было всего четверо: Тодороки-сан, сама Момо, Хоненуки-сан из 1-В и Йоараши-сан, в итоге поступивший в Шикецу. Элита. Лучшие. Гении. Так говорили, так считали, а Момо знала, что цена её «гениальности» — нескончаемые часы, дни и месяцы упорной работы.

Их, «элиту», ставили на отдельную ступеньку, а Момо знала — её нельзя даже сравнивать с Тодороки-саном. Но поравняться очень хотелось. Хотелось стать одной из лучших, хотелось получать похвалу и уважение от учителей и сверстников не только как умная книжная девочка, хотелось… хотелось, чтобы на неё обратили внимание, чтобы заметили. Не как девушку, нет. Как равную, как достойную. Как соперника.

Тодороки-сан — соперник, долгое время казавшийся недостижимым идеал и несколько раз — боевой товарищ. Момо помнит безрассудную операцию в Камино. Помнит практический экзамен — и если сперва воспоминание было смазанным, слишком стремительным, как сам экзамен, то чем дальше — тем больше деталей Момо вспоминает и бережно раскладывает по самым заметным полкам в кладовой памяти.

Соперник, долгое время казавшийся недостижимым идеал, несколько раз — боевой товарищ, а теперь — и что-то ещё, названия чему Момо подобрать пока не может.

«Мы давно знакомы, и я знаю, что ты хороший человек. И ты лично вручила мне этот хонмей. Спасибо».

Момо чувствует, как у неё начинают полыхать щёки. Тодороки-сан слишком, чрезмерно, невозможно прямолинейный. Всегда, во всём и со всеми. И иногда — неожиданно проницательный, чего, наверное, даже сам не осознаёт. И ведь при этом выдаёт очевидные только для него одного истины с такой детской непосредственностью, что это одновременно и выбивает из-под ног табуретку, и перерезает верёвку над головой собравшегося повеситься, и в итоге собравшийся повеситься несмертельно, но больно падает на пол и остаётся лежать и переосмысливать свои жизненные выборы.

Момо помнит — недавно Тодороки-сан отчитывал Мидорию-сана за нефатальную, но довольно позорную ошибку, в первый раз за последние четыре месяца отправившую его на больничную койку. После устроенного разбора полётов даже Айзава-сенсей вышел подышать свежим воздухом, а Мидория-сан очень надолго загрузился анализом предъявленных ему претензий, заключавшихся главным образом в «хватит играть во Всемогущего, даже если это ради быстро сдающего Всемогущего-сенсея. Тем более — если». Тема была больная, даже в большей степени, чем сам Всемогущего-сенсей, поэтому её старательно избегали и даже не дышали в её направлении. А Тодороки-сан ничтоже сумняшеся прокатился по этой больной теме асфальтоукладчиком. Ещё и попрыгал: «Не пытайся стать Всемогущим №2. Стань Деку №1».

С другой стороны, после выхода из больницы Мидория в первый раз за месяц с того злополучного нападения поговорил со Всемогущим-сенсеем.

— Яомомо, а ты что? — окликает Икеда-сан, замстаросты 2-J, с дежурным интересом, и её резкий голос за воротник выдёргивает Момо из размышлений и воспоминаний. А что она?.. Она ничего. Момо никогда не делилась с девочками подробностями своего непримечательного общения с Тодороки-саном и своими наблюдениями, и абсолютно точно не планирует начинать сейчас.

Момо молчит, смущённо улыбается — её не воспринимают как конкурентку. И хорошо. И пусть. Пусть думают, что постеснялась подойти, пусть думают, что угодно. Ей уже неважно.

В кармане жужжит смартфон, и Момо едва не роняет пакетик сока от неожиданности.

«Если ты не занята, погуляем после занятий?» — высвечивается сообщение на экране, и Момо вспыхивает.

— Я пойду, — оправдывается Момо и немного поспешно уходит, почти сбегает из столовой, чтобы не выдать себя вишнёвым румянцем.

Тодороки-сан поразительно неопытный во всём, что касается общения в целом и отношений в частности — сказывается почти полное отсутствие нормального общения вплоть до старшей школы, — но очень трогательно старается наверстать упущенное и заполнить пробелы.

А ещё от его прямолинейности Момо очень часто становится неловко.

— Я почитал о том, как должны развиваться отношения и проходить свидания, — говорит Тодороки-сан, когда они гуляют в Хосу — после долгих ремонтных работ здесь разбили изумительной красоты парк. — Мы правда должны соблюдать столько формальностей?

Момо громко фыркает в кулак.

— Будь здорова.

— Я не чихала, но спасибо, — Момо делает над собой волевое усилие, чтобы вернуть лицу относительно нейтральное выражение. — Мне даже страшно спрашивать, что ты читал.

— Не запомнил название. Там столько правил, «не делать того», «не говорить сего», «ходить так-то», «смотреть вот так». Не свидания, а инструкция по сбору икеевского шкафа, — с лёгким негодованием делится Тодороки-сан, и Момо заливисто смеётся. Отчего-то она уверена, что в какой-нибудь из таких инструкций наверняка была строчка о «громко не смеяться».

Момо хочет нарушить ещё какие-нибудь запреты из инструкции, хотя бы взять Тодороки-сана за руку, но стесняется. А вот Тодороки-сан не стесняется ничего, и Момо едва не хватает удар, когда он осторожно сжимает её пальцы. Ладонь у него очень тёплая и немножко шершавая.

А ещё с Тодороки-саном оказывается удивительно легко беседовать — Момо действительно этого не ожидала. Правда, очень чувствуется, что именно к диалогам Тодороки-сан не привык — он ведёт короткие монологи, как человек, долгое время бывший своим единственным собеседником, — но Момо совсем не против обмениваться такими короткими монологами. Тем более, у Тодороки-сана немало интересных мыслей и довольно своеобразное чувство юмора — Момо не всегда понимает, когда он неловко шутит, а когда говорит всерьёз, — и это очень скрашивает их общение.

Их «свидание не по инструкции» длится до сравнительно позднего вечера. Совершенно неромантичное, но невероятно тёплое, и Момо очень не хочется расходиться. Хорошо, что им по пути до самого лифта общежития.

— Можно тебя поцеловать? — спрашивает Тодороки-сан, когда они уже почти доходят до общежития, и Момо цепенеет, будто от холода, хотя зима в этом году выдалась сравнительно тёплая. Вообще-то все эти дурацкие «инструкции свиданий», о которых упоминал Тодороки-сан, в один голос вопят, что приличные девушки на первом свидании не целуются, но Тодороки-сан прав, инструкции действительно дурацкие, поэтому Момо неуверенно кивает и от нервозности закрывает глаза.

И очень удивляется, когда Тодороки-сан легонько клюёт её в щёку.

— Ты приятно пахнешь, — комментирует Тодороки-сан, и Момо не знает, чего она хочет больше — то ли провалиться сквозь землю, то ли взлететь.

Сообщений с приглашением на свидание Тодороки-сан ей больше не пишет — выкраивает минутку без свидетелей на переменах, на обеденном перерыве, после уроков, чтобы подойти и спросить лично.

— Если у тебя нет планов на завтра, мы можем выбраться в город, — предлагает Тодороки-сан. И:

— Сходим в кафе? Здесь недалеко открылась новая кофейня.

И просто:

— Погуляем?

Они не видятся только в самые загруженные учёбой дни и по субботам — потому что по субботам Тодороки-сан всегда навещает мать в больнице. Он не рассказывает подробностей, говорит, что тема довольно щепетильная и лучше её обсудить в более подходящий момент, и Момо не настаивает. Тодороки-сан никогда не лжёт, поэтому если он говорит, что обсудят позже — значит, так и будет. Но Момо слегка, совсем немножко беспокоит совсем не это.

— Тодороки-сан, не пойми неправильно, пожалуйста, — начинает Момо на очередном свидании и нервозно кусает губы. — Я очень рада, что мы проводим столько времени вместе… Но ты ведь не следуешь какому-нибудь мануалу в духе «свидания для чайников», правда?

— Мне нравится с тобой общаться, — просто объясняет Тодороки-сан, наблюдая за заинтересовавшимся его ботинком голубем. — Поэтому по возможности стараюсь проводить время с тобой. И, честно говоря, я никогда и ни с кем ещё столько не общался… Яойорозу, у тебя лицо покраснело, ты замёрзла? Давай лучше зайдём в кафе, тут недалеко есть.

Нельзя быть таким непосредственным, думает Момо, когда они греются в кафе за чашкой чая. Нельзя, совсем-совсем нельзя, это просто… Нет, не неприлично, совсем наоборот, но почему от таких невинных мелочей она смущается сильнее, чем от самых похабных шуток Серо-сана?

* * *

— Тодороки, айда в ТЦ на выходных? Мидория, Каминари и Иида точно идут, — развернувшись на стуле, зовёт Киришима-сан. Он часто всех агитирует не просиживать штаны в своих комнатах, очень солнечный человек, и будь он самую чуточку не таким шумным — цены бы ему не было.

— У меня уже планы, — отзывается Тодороки-сан, подняв взгляд от журнала — на дворе вторник, значит, «Weekly Hero». Момо не знает, как он успевает покупать свежие выпуски интересующих его изданий ещё до начала уроков, это загадка мироздания, такая же, как и «как сделать полный косметический ремонт комнаты за один день».

— А, снова в больницу? — с пониманием тянет Киришима-сан. — Ну, тогда в следующий раз…

— Нет, договорился с Яойорозу, — спокойно отвечает Тодороки-сан, и Момо почти слышит мультяшный звуковой эффект бьющегося стекла и стрекочущих на фоне воцарившейся тишины сверчков. А ещё она почти слышит, как у неё на голове шевелятся и седеют волосы.

— Пф-ф, вы что, встречаетесь? — подаёт голос Каминари-сан, и по его лицу видно, что он считает шутку чудовищно остроумной. Момо очень старается спрятаться за открытым конспектом.

— Да.

По сравнению с нынешней тишиной и сверчками давешние были простыми кузнечиками.

— Давно?! — воет Минета-сан так громко, что мог бы составить конкуренцию даже Ямаде-сенсею. Тодороки-сан на секунду задумывается.

— М-м. Три недели как?

У Момо пылают щёки, когда весь класс на неё оборачивается. От собирающегося разразиться грома воплей спасает вползший в класс Айзава-сенсей, и Момо никогда ещё не была так рада его видеть.

— Тодороки-сан, не стоило об этом так в открытую говорить… — говорит Момо вечером, когда они гуляют по пахнущему мокрой землёй после недавнего дождя парку. Они часто сюда выбираются — место красивое, но совершенно нелюдное, можно спокойно беседовать, не боясь быть подслушанными. Хотя Тодороки-сана очень мало что смущает, и Момо уже почти к этому привыкла.

— Почему? Мы ведь правда встречаемся. И мы никому не причиняем вреда, так почему мы должны что-то скрывать?

— Но… Тодороки-сан, так не принято…

— Шото.

Тодороки-сан чуть сильнее сжимает её ладонь и останавливается, и Момо, не имея других вариантов, останавливается тоже, смотрит на него с недоумением.

— Называй меня по имени, пожалуйста, — тихо просит Тодороки-сан. — Мы ведь не чужие, Момо.

И Момо хочется закричать, сообщить всему миру, что ей плевать, кто и что подумает — потому что в своей трогательной неопытности То… Шото прав, сто, тысячу раз прав.

* * *

На Белый день Шото дарит Момо огромную коробку её любимого белого шоколада. При всём классе. И слегка подмораживает начавшего верещать по этому поводу Минету-сана. И на ланче, когда они садятся вместе, осаживает взбеленившихся девочек коротким «выбор сделан».

— Я бы хотел, чтобы каждый день был Белым днём, — говорит Шото вечером. Сегодня они никуда не пошли и сидят в комнате Шото, совсем как месяц назад. Пьют чай и едят шоколад из почти не уменьшившейся башенки. Всё совсем как месяц назад, только совсем иначе.

— Почему? — спрашивает Момо и слизывает оставшееся в уголке рта арахисовое масло — начинку надкушенной конфеты.

— Чтобы признаваться тебе в любви каждый день.

Момо зажимает рот ладонью, чтобы не всхлипнуть, но хлынувшие из глаз слёзы выдают её с головой.

— Момо, всё в порядке? У тебя началась аллергия на арахис?

Момо записывает в мысленном ежедневнике: обязательно объяснить Шото, что признаваться можно не только в специально предназначенные праздники. Обязательно, но потом. Завтра. Позже. А сегодня — Белый день, и это лучший Белый день в её жизни.