чудесная (и.) (джен)

Горло очень сильно болит после очередной истерики и криков, которые словно слышал не только дом, да и весь район, в котором они проживают. От этого где-то под солнечным сплетением начинает неприятно ныть и чуть-чуть, казалось бы, даже совершенно несущественно, болеть. Такое уже не первый раз случается. К крикам привыкли все соседи, к хлопкам двери привык и вовсе весь дом — стены-то картонные, каждое воздействие на них с силой, превышающий «слегка толкнуть дверь», будет действительно слышать весь подъезд. И слышал же! И, чёрт возьми, настолько привык к регулярным ссорам в квартире на пятом этаже, что никто уже не реагировал на это. А по первому времени интересовались: всё ли нормально? И даже если им прямым текстом говорили, что «нет, блядь», эти люди строили счастливые гримасы и говорили, что стерпится-слюбится, и всё будет хорошо.

Да, конечно. Пока это не закончится чем-то.

Голос у Ульяны сорван, всё, что она может, — это хрипеть ругательства и разъярённо смотреть на своего молодого человека, который так же зол и агрессивен. Нет, её никто не будет бить, как и она, в этом нет ни смысла, ни чего-то ещё, привычного в абьюзивных отношениях. Просто очередная ссора, которая возникла не из пустого места, как и несколько десятков других. Которая может привести их к одному — к расставанию. Ведь Ульяна с парнем провстречались добрых четыре года, пока тот не влез в проблемы. Пока её, наивную двадцатилетнюю девочку, не закинули в такие места, о которых вспоминать ей и не хочется совершенно. И после этого они сошлись вновь на условиях: если что-то вновь повторится, то кто-то уйдёт.

Да, всё повторяется. Сегодня в кармане куртки Эдика она нашла марки. И если он и не принимает уже достаточно давно, то быть для кого-то дилером… Нет.

— Мы достаточно говорили об этом, — хрипит Абрамова, негромко кашляет пару секунд, а потом продолжает: — Наркота — это последнее, что я хотела видеть в этом доме. Выметайся. Со всеми своими марками, таблетками или порошками, что за дерьмо у тебя ещё заныкано по карманам. Видеть тебя, блядь, не хочу. Ни сейчас, ни завтра, ни через месяц, сука такая.

— Лю, блядь! Это было один раз. Понимаешь? Больше не повторится! — пытается оправдываться Эдик, хотя сам прекрасно понимает свою ложь.

— Я слышала это тысячу раз. Или ты берёшь и съёбываешься, или ухожу я. Моё терпение закончилось.

Крики сходят потихоньку на «нет». Ульяна смотрит некоторое время на молодого человека, пытаясь игнорировать дрожащие губы и вновь подкатывающую истерику, но на этот раз несущую с собой не крики и боль, а слёзы, обиды и дикое разочарование в человеке, который не один год обещал исправиться, который пять лет ползал на коленях и просил прощения, а когда его почти получил, опять показал свою сучью натуру. Конечно, Абрамова из тех, кто не умеет полностью прощать и второй шанс даёт только единицам… и ей жаль, что в родном человеке, который ей когда-то и помог подняться на ноги, а потом втоптал в грязь, она ошиблась. Очередной раз. Даже если между ними уже и не любовь даже, а просто привычка быть рядом.

Она убегает в комнату, разорвав зрительный контакт с Эдиком. Поддавшись всё-таки эмоциям, плачет. Не так громко, как кричала ещё несколько минут назад, но достаточно для того, чтобы начать от всего этого слегка задыхаться. Достаточно для того, чтобы игнорировать стук в дверь, пока она скидывает некоторые свои вещи в рюкзак, стоящий на полу. Сама переодевается в любимую жёлтую рубашку, которую носит с длинной юбкой в пол. Но сейчас не та ситуация, и вместо юбки на Ульяне тёмные джинсы. А привычная рыжая копна волос собрана не в тугой высокий хвост, а наспех заплетена в косу, откуда выбиваются некоторые пряди. И это смотрится весьма нелепо. Выглядело бы, если бы она была вся при параде, с макияжем и аккуратной одеждой. Ведь рубашка на ней мятая, а сама Абрамова не хочет смотреть в зеркало на свои красные глаза и слегка опухший нос. К чёрту. Это больше ни за что не повторится.

«Приютишь на пару дней?» — сообщение другу.

«Жень, ты сможешь сегодня приехать? Я позже скажу, куда. И вина возьми, ладно?» — сестре.

И теперь она покидает квартиру, оставив на тумбочке ключи. Пусть Эдик сам разбирается со всеми проблемами, она так устала от этих обязанностей.

* * *

Сейчас она в окружении самых близких людей сидит на кухне, пьёт красное вино, принесённое сестрёнкой Женечкой, и просто думает, чем всё это может закончится. Конечно, Ульяна знала, что рано или поздно что-то такое случится, единственная проблема была в том, для чего она всё-таки решила дать этот мнимый шанс? Все знали, что это будет провально. Даже Кирилл, который кое-какие отношения с Эдиком всё-таки поддерживал и старался не принимать ничью сторону в конфликте, говорил, что от этого ничего хорошего ждать не стоит. И сейчас, сидя напротив, он качает головой и смотрит так, словно всем видом утверждает: «Уля, я же говорил, что нельзя. Вот так всё и закончилось». А Абрамовой не стыдно почти. Только чуть-чуть что-то внутри сжимается, когда она думает, что всё в большей мере — исключительно её вина. Могла же дальше динамить? Могла дальше говорить «нет»? Признаться честно, нет. Не могла больше. Не хотела, устала, соскучилась. Только не за Эдуардом, не за тем, кем он стал сейчас, и даже не за тем мальчишкой, которым был раньше, а за чувствами. За ощущением полёта где-то в груди. За ослепляющим счастьем, которое полностью обволакивало и так тепло-тепло обнимало, что не хотелось никуда убегать. Там, только там ей хорошо, нормально, уютно. Вот только если первая история закончилась истерикой, болью и ненавистью, почему вторая должна стать сказкой?

— Так, давай теперь по порядку, — тихо начинает Женя, поправив такие же рыжие, но более короткие волосы, и убрав мешающие пряди за ухо. — Что случилось у вас? За последний месяц ссора… пятая, кажется… Мне, да и Кириллу, интересно, что у вас стряслось.

Младшая из Абрамовых никогда не отличалась особой проницательностью и частенько всё говорила прямо как есть. И сейчас та же ситуация, но Ульяна привыкла к подобному, да и считала, что высказаться должна. Пока всё ещё на виду.

— Да толком нечего рассказывать, Женьк. Всё, как и восемь лет назад. Первый раз встретила его обдолбанным, кажется, психоделиком. Или просто в ноль бухим, поэтому тогда лишь закатила глаза. А потом по карманам стала находить пакетики с марками. Он сам вроде уже не принимает, а кому-то эту дурь толкает, — она честно пыталась выглядеть спокойной, но голос, как и руки, весьма существенно дрожали, поэтому всем казалось, что вот-вот, и она вновь заплачет. — Я не должна была поддаваться этой херне и возвращать Эда в свою жизнь. И только сейчас это поняла. Дилерством, сука такая, занялся, стоило самому из болота наркомании выползти. Тварь.

С каждым словом начинают дрожать губы, и Абрамова не сразу понимает, что её обнимает Кирилл, притянув поближе к себе, и чуть-чуть, но по-своему, пытается успокоить. Какими-то касаниями к рукам, плечам, спине. И действительно Ульяна расслабляется.

— Тихо. Лю, я говорил же. Что сейчас есть, то есть, и мы все знали исход, — единственный, кто наиболее уверенно звучит, — Еремеев. — Хорошо, что ты пришла именно ко мне. И Женьку с вином позвала. Ты сможешь перекантоваться у меня не день-два, а до тех пор, как готова будешь уехать.

Ведь все знали, что морально ей сложно со всем справится. И слёзы вновь бесконтрольно текут по щекам.

— Кирюша, блин, ты самый лучший человек в моей жизни. Честно. Жаль, что влюбилась в своё время не в тебя, а в этого… долбоёба, — рвано смеётся Ульяна, а потом вытирает слёзы. — Жень, тебе тоже за это спасибо. Я хотя бы так чувствую себя дома.

— Мы семья. Даже если без мамы, Уль, мы — семья.

Кириллу на мгновение становится неуютно. Но он всё-таки перетягивает Абрамову к себе на колени и продолжает обнимать одной рукой, а во второй держит бокал с вином. Из которого ранее пила Ульяна. Потому что его бокал куда-то неожиданно пропал. Скорее его просто взяла старшая, которая хоть и напряжена, но уже не выглядит такой нервной. Ведь она всё время их знакомства находила покой в компании нескольких человек: его самого, Женьки, Алины, Милены и Никиты. И очень жаль, что последние оставшиеся в этом городе люди, с которыми ей хорошо, — Кирилл и сестра. Но это в любом случае лучше, чем ничего.

— Мы справимся, Уль. И у меня есть прекрасная идея, чем занять нас сегодня.

— Опять твои безумные идеи с «пить где-то в подъезде, как сто лет назад, курить дешёвые сигареты и рефлексировать»? — Женя засмеялась в ответ на эту реплику, скрыв улыбку за вновь полным бокалом вина. Ульяна же откровенно улыбалась, без всяких насмешек, но с явной тоской: плавали — знаем.

— Нет, но вам понравится.

* * *

Екатеринбург не так часто радует настолько тёплыми ночами, чтобы можно было бы сидеть у открытого окна, выглядеть максимально тоскливо и грустно, настолько в стиле подростков, что смешно. А ещё реже такими, что можно выйти на улицу, сесть на какую-нибудь лавочку в парке, находящемся в нескольких шагах от дома, и там сидеть и играть на гитаре, к примеру, чтобы никому не мешать. И если тот самый бог, о котором любят говорить люди, всё-таки в этом мире есть, он дарит подобные ночи тогда, когда это действительно нужно. Ведь сегодня, когда уже и непонятно, какое число в календаре, ведь на улице ещё и не настолько темно, а часы отстучали свои законные «одиннадцать», именно такая ночь. Тёплая. Немного ветреная. Такая, которая должна помочь поставить всё на свои места.

На крыше неуютно, кажется, что вот-вот что-то случится, из-за чего их всех заметят. Но Кирилл улыбается и говорит, что всё нормально. Потому что именно он провёл Абрамовых вот сюда, хотя он и хранил молчание буквально до того момента, когда нервы сдали не у истерящей почти весь день Ульяны, а у почти всегда спокойной Жени, которая сама всё оставшееся время находилась в напряжении, да и вино почему-то совсем не помогало. Хуже не делало, конечно, но и спокойствие не разливалось по крови вместе с двенадцатиградусным напитком. И даже сейчас напряжение почему-то не спадает, и это чувствуют все. Еремеев как-то неловко улыбается, когда расчехляет гитару, Ульяна нервно кутается в ветровку Кирилла, который пару минут назад любезно отдал ей вещь, а сама Женя просто смотрит на всё это. В квартиру возвращаться не хочется. Но и здесь быть как-то страшно. Особенно волнение из-за сестры, которая бывает чересчур импульсивной.

— И зачем ты нас привёл сюда? — интересуется старшая из Абрамовых, смотря за тем, что делает друг. Тот прикладывает палец к своим губам с привычным звуком ч', а потом возвращает в руки гитару. На пробу берёт пару аккордов, негромко ударив по струнам, и начинает чуть позже играть:

— Не отпуская… Держи мои ладони, я просто ребёнок и ты просто ребёнок, — он тихо, почти шёпотом, начинает напевать слишком знакомые мотивы, из-за чего Ульяна, кажется, немного сначала пугается, а потом даже подпевает немного. — И при всех попытках устроить укулеле-тайм ты куда-то улетала и не была со мной. Оставайся перелётной птицей!

Женя расстилает свою ветровку и садится на неё, откинувшись к какой-то стенке, прикрыв глаза. Еремеев и её сестра всегда красиво звучали вместе, они когда-то даже хотели организовать группу из двух человек, даже что-то из этого получилось вроде, но потом опять разошлись. Кирилл очень красиво играет на гитаре, он всегда поражал своими талантами как сестёр, так и людей, с которыми он общается: банджо, гитара, укулеле, ещё какие-то струнные… очень талантливый молодой человек, музыкальный. Хотя и Ульяна почти такая же; она виртуозно играет на скрипке, словно была в своё время, а это двадцать восемь лет назад, рождена вместе с этим инструментом в руках. Всё это сейчас делает Женю счастливой, а старшую Абрамову просто… спокойной?

— Но я тебя уже нашёл…

Ульяна поёт очень тихо, ведь её голос всё ещё не восстановился за этот короткий срок. Но даже совершенно сорвано, так немелодично, она прекрасно звучит в дуэте с мягким, не слишком низким голосом Кирилла, что не старается её ни перекричать, ни как-то скрыть за своим голосом. Во-первых, он прекрасно знает, она ей это не нравится, а во-вторых, не поэтому ли он позвал их сюда? Чёрт возьми, Абрамова живёт музыкой со своих… трёх? семи? лет, когда ей впервые дали возможность подержать инструмент, а потом мама пришла вечером и сказала, что в следующую среду маленькая Ульяна пойдёт к преподавателю, и он будет учить её играть на скрипке. Она плакала тогда. Она плачет сейчас. И все от одного и того же счастья.

— Кир, — песня закончилась, Ульяна стёрла слёзы со щёк и подвинулась к другу немного ближе, положив свою ладонь на гитару. — Я давно хотела… попросить… хм. Только сейчас вышла возможность… Научи? Ну, играть. Я умею на скрипке, пыталась знакомиться с роялем, но струнные всё-равно как-то ближе мне. А ты прекрасно играешь, сам детей в музыкальной школе учишь…

— Конечно. С удовольствием, — улыбается он, потрепав рыжие волосы Абрамовой. — Но начнём завтра. Не думаю, что жене будет это интересно, она же у нас астрофизик и совсем немузыкальная.

Они втроём смеются, но Женя отрицательно мотает головой: она хочет посмотреть на это. Уже сколько лет она сама хотела взять в руки какой-нибудь музыкальный инструмент, но приживались почему-то в этих хрупких кистях исключительно калькуляторы для вычисления сверхсложных уравнений, связанных с космосом. И она смирилась с этим. Но с удовольствием понаблюдала бы за тем, как учат тех, кто поддаётся подобному.

— Я хочу посмотреть, если вы не против. И… если на то пошло, может, с той самой песни начнёте? — она неловко отводит глаза в сторону. — Но да, это по больному. Извините, только сейчас об этом подумала.

— Не парься, Жень, для меня сейчас это просто песня. Больно, не больно, но мне это надо, я буду в любом случае учиться.

Упрямая какая! И ей, Ульяне, совершенно нормально, она всю жизнь так живёт. Вот только гитару в руки она всё-таки возьмёт чуть позже.

Кирилл начинает играть, как и в оригинале, неожиданно, без какого-то предупреждения, и сразу с текстом. Единственный плюс во всём этом — знание текста. Ни Жене, ни Ульяне не требовалось слишком много времени, чтобы подхватить волну настроения музыки и начать подпевать Еремееву. И это получалось слишком… мягко и грустно, как и должно быть сейчас, этой ночью так точно.

— И уже с головой накрывает город поэтов, скрывалась в объятиях прохладного Питера… — здесь опять голос Ульяны почти полностью пропадает, а она глотает слёзы. Ведь в Питере она действительно побывала первый раз в компании Эдика и Кирилла, и она… принимала. Ей было почти восемнадцать, и она недавно сдала все свои экзамены. А в тот период приходилось много не спать, много думать, много работать… А времени-то мало.

— Но только мятые футболки и эти рваные джинсы… Больше ты не ловишь отходосы, таблетки в его куртке… больше не жалеешь, что вы встретили друг друга… всё.

Это пел каждый. Только кто-то проживает тот момент заново и тихо плачет сквозь слова. Кто-то прячется за образом лжи, без каких-либо проблем повторяя знакомый текст… А Женя просто подпевает, словно она лишь здесь на бэках, она ничего не означает, только даёт возможность дышать сестре и Кириллу. И это кажется настолько нормальным, что так и должно быть.

— Наверное, это глупо, всё-таки жалеть, что я встретила его, да? — смеётся Ульяна.

— Но мы встретили друг друга. И это хорошо, — Отвечает Кирилл.

А завтра они проснутся где-то ближе к вечеру, потому что проведут всю-всю ночь на крыше, играя на гитаре. Абрамова всё-таки берёт в руки гитару, аккуратно зажимая первые аккорды, а потом Кирилл начинает смеяться и переставлять её пальцы на другие струны. И после говорить, чтобы та не спешила и не так сильно давила, утром же будут болеть подушечки пальцев! А ещё говорит, что Ульяне надо будет убрать свой прекрасный маникюр, который сейчас всё-таки дико мешает иногда зажимать первые аккорды на совершенно незнакомом инструменте. И Женя, сидящая всё это время напротив, оставит свой колкий комментарий по поводу того, что это требовалось сделать ещё давно. Ульяна посмеётся, покажет несколько неприличных жестов, а потом согласится.

У неё хотя бы здесь есть такие друзья и младшая сестрёнка. И никаких мудаков больше. Ни за что.

Если только в прошлом и неправда.